О коте и мечте

[Ласточкина]

    Внимательным зеленым взглядом кот встречает полнолуние, сидя на подоконнике. Ему нравится Луна, переменчивая и ясная, толику опасная, далекая и в то же время близкая, хоть сейчас дотронься лапой и урони на подоконник, главное – не разбить и не перепачкаться в звездной пыльце. Только зачем? Там, высоко, она красивее. Слабый свет медленно растворяется в зеленых глазах, делая их почти серыми при полной Луне.

    Потянувшись и зевнув, он переводит этот почти серый взгляд на улицу. Ветреный город выкладывается светящимися квадратиками окон, кривым ближайшим переулком и недалеким озером, которое ночью целуется с камнями набережной, подталкиваемое откровенностью ветра. Кот спрыгивает с подоконника и уходит.

    Кот никогда не уходит, хлопнув дверью. Он удаляется по-английски, не прощаясь и не оборачиваясь, лишь чуть замедляя мягкую поступь у двери, словно бы позволяя себя окликнуть и, скользнув черным хвостом по косяку, скрывается в ночной мгле. Там его ждут самые интересные истории, о которых он никому не расскажет, лишь укроет у сердца, чтобы однажды высыпать их с кончиков усов на подушку тому, кто не сможет уснуть.

    Он возвращается под руку с утром и настойчиво требует ласки. Кот никогда не повышает голоса, это вредно для его здорового эгоизма, он тихо мурлычет, сворачиваясь на коленях в клубок холеной шерсти, теплом и чуть вздернутым ухом напоминая о том, что поглаживающие пальцы для здорового эгоизма очень полезны.

    С приближением новой ночи кот чуть заметно напрягается. Кончики усов подрагивают. Он ждет появления тонкой лунной дорожки, просачивающейся из кухни на пол прихожей. Кот осторожно касается светлого пятна лапой, окунает в лунный свет кончики ушей и оставляет человека наедине со снами. Бесшумной тенью он снова запрыгивает на подоконник и долго-долго смотрит на скольжение по-осеннему оранжевого лунного круга. Тонкие линии зрачков постепенно впитывают бездну неба. Черная фигурка кота на фоне окна начинает походить на египетскую статуэтку. Минута. Минута. Еще одна.

    Легкий прыжок в ночное небо. Оно немного скользкое, но коготки выпущены. Быстро, но грациозно, изящной дугой - со звезды на звезду. К оранжевому шару. Как же высоко! А думалось, что можно дотронуться лапой. Еще выше. Так важно успеть. Вот она. Огромная. Кот жмурится и улыбается. Трогает недоверчиво, чуть поддевая лапой, перекатывая Луну на другой бок. Смеется. Вот несуразная! Лизнуть. Слабо теплая, как щека человека. Вкусная. Наскрести толику света, вот так, вот так – хорошая ночь, правильная, не даром так долго ждал.

    Кот неслышно опускается рядом со спящим человеком и осторожно, чтобы не потревожить, ссыпает с шерстки лунный аромат. Человек чихает и – просыпается. Губы его трогает улыбка:

    - Что же ты делаешь, Кот, это же была просто мечта...

    Кот молчит. Улыбается. Закрывает глаза и начинает тихо мурчать.
Это была не просто мечта. Это была мечта его человека.

@темы: Мастер, Сказки

---

_ просто небольшой эксперимент _

[Edariel]

    Где-то…

    Далеко-далеко, в пространстве и времени… возможно - не только в нашей галактике… бушевали очередные звёздные войны.

    Но эти «звёздные войны» отличались от всех, что вам показывали в кино, - хотя бы тем, что практически никто из воюющих, от новобранцев и помощников механиков до Самых Высокопоставленных лиц, президентов, королей и адмиралов, не мог бы сказать: а за какие идеалы, собственно, идёт сражение?

    Но ещё более странно - или вам это странным не кажется? - было то, что ни новобранцы, ни закалённые в битвах ветераны, ни механики, ни навигаторы звёздных кораблей, ни маршалы и адмиралы, ни даже генералиссимусы и фельдмаршалы, в чьей власти было отправить в бой армию целой планеты - или целую планету уничтожить одним метким залпом, - никто из них не удивлялся такому положению дел. И вопрос «зачем» - если и задавался, то мимолётно, не всерьёз… примерно как вопросы «зачем мы живём» и «что там дальше, после смерти».

    Габриэль принадлежал к тем немногим, кто в своё время (около десяти лет назад) задался этим вопросом более чем серьёзно. В результате он изящным пируэтом выскользнул из стального захвата армии раньше, чем та вообще успела сосредоточить на его персоне своё внимание, - а именно, едва закончились деньги, внесённые заботливыми родителями Габриэля в весьма престижное учебное заведение. Так как родители были не только заботливы, но и неглупы, то учебное заведение для отпрыска выбрали не просто престижное, но и в самом деле способное чему-то обучить. А так как отпрысков было ещё четверо, то на пресловутой кругленькой сумме, отправленой на счёт космического колледжа, заботливость их и иссякла - тем более, что Габриэль был, прямо сказать, отпрыском не особенно благодарным, да и вообще «себе на уме».

    В нелёгкие военные времена иметь сына «себе на уме» - не та роскошь, которую может себе позволить не особенно богатое, средне-родовитое и вовсе не влиятельное семейство, обременённое военными налогами, расходами на починку древнего фамильного гнёздышка («древний» было словом ключевым, ибо ничем, кроме древности, гнёздышко похвалиться не могло) и хлопотами по устройству в жизни ещё четверых сыновей - в отличие от Габриэля, не «себе на уме», зато энергично жаждущих побольше благ цивилизации и поменьше ради достижения оных благ надрываться, занимаясь чем-то полезным.

     В колледже Габриэль освоил множество разнообразных навыков, не входящих в экзаменационный список, - в частности, умение быть незаметным, но абсолютно всегда появляться в нужном месте и в нужное время; а также - оказавшись в гуще конфликта (иногда развязанного им же самим), легко и непринуждённо выскальзывать и оказываться на безопасном расстоянии куда раньше, чем прочие успевали осознать, что Габриэля, собственно, тут давно уже нет. Выскальзывал он столь виртуозно, что в большинстве случаев участники конфликта и вовсе не замечали, что он тут был (и тем более, что конфликт, по сути, им-то и спровоцирован).

    А ещё Габриэль, как ни странно, учился. А посему к моменту завершения на счету денежного эквивалента родительской заботы он стал по-настоящему первоклассным межпространственным навигатором - что было отмечено в выданном ему на прощание внушительном документе, усеянном печатями и золотыми буквами с красивыми завитушками.

    Документ в дальнейшем Габриэлю пригодился: он замечательно украсил дверь его личной каюты, а по совместительству стал удобной заменой мишени для дротиков.

    Личной каютой, равно как и личным мини-крейсером, где эта каюта обреталась, Габриэль обзавёлся в тот же день, когда столь удачно разминулся с карьерой военного, и подробностей этой истории он предпочитал не афишировать - там были задействованы дротики, выдержанное бренди, официально нигде не выращиваемое растение, в неких кругах известное как «шанская муть», а также малоизвестное и доступное лишь офицерам высокого ранга приспособление, именуемое армейцами «атомник», - в отличие от бластеров и прочего арсенала, данное приспособление отличалось крайней гигиеничностью, поскольку неаккуратных трупов после него не оставалось. Аккуратных, впрочем, тоже. Атомник был сбывшейся мечтой любого приверженца чистоты и порядка - после него не оставалось практически ничего.

    Впрочем, из всякого правила есть исключения - в частности, у Габриэля после знакомства с атомником остался звёздный крейсер, а также документы лоцман-майора с планеты, названия которой до сего знаменательного дня Габриэлю слышать не приходилось. По счастью, он от природы был наделён отличной памятью и талантом к иностранным языкам - особенно при наличии устройства под названием «полиглот». Устройство обнаружилось в библиотеке крейсера и позволило Габриэлю провести немало приятных часов за просмотром найденной в той же библиотеке коллекции древних дисков. Фильмы были двумерными и иногда чёрно-белыми, но Габриэль буквально влюбился с первого взгляда - и в дальнейшем превратился в страстного коллекционера этих редких и отнюдь не дешёвых раритетов.

    Но древние фильмы были, пожалуй, единственным явлением, в связи с которым к Габриэлю можно было применить слово «страсть». Он был хладнокровным, сдержанным, неизменно рассудительным (сволочным сукиным сыном, как частенько добавляли люди, неосторожно согласившиеся на пари покидать с Габриэлем дротики или сыграть в шахматы, карты, дюп или любую игру, где требовалась ловкость, идеальный глазомер и острота мышления. Впрочем, стоит отметить, что подобную характеристику Габриэлю давали, как правило, лишь убедившись, что его рядом не наблюдается, а поблизости нет ни одного укромного местечка, где он может незаметно стоять, внимательно прислушиваясь).

    А между тем Габриэль вовсе не был жестоким. Он не был даже таким уж циничным - иначе вряд ли, войдя в ту каюту, откуда доносился вполне правильно истолкованный им шум, он выдернул бы из кобуры бластер и, недолго думая, выстрелил - раз, другой.

    Бластер у Габриэля - человека далеко не богатого, с учётом дорогостоящего хобби и расходов по содержанию крейсера, - был достоин любого адмирала галактики. К выбору движимого имущества, тесно связанному с состоянием габриэлевского здоровья, он относился с предельной заботливостью. Если учесть, что в силу профессии он постоянно обретался в окружении десятков вооружённых до зубов и крайне агрессивных молодцов в военной униформе, а сам никакой униформы не носил, - качество оружия имело в прямом смысле жизненно-важное значение.

    Меткостью Габриэль отличался не только во время игры в дартс.

    И тем не менее, создавать проблемы - это было не в его правилах. А сейчас, как не без грусти вынужден был признать, он собственноручно создал себе сразу две проблемы - и их трупы в мундирах очередной армии, которую он подрядился доставить в очередное место военных действий, ничуть не украшали интерьер.

    Третья проблема сломанной куклой валялась на узкой кровати и вид имела весьма растрёпанный.

    Габриэль убедился, что по коридору не бродит никто чересчур любопытный, а затем аккуратно запер дверь. Он полагал себя реалистом - то есть, предпочитал решать проблемы по мере их возникновения, не тратя сил на мысли о том, над чем он не властен. Оживить трупы он определённо не мог - и сказать по чести, не испытывал ни малейшего желания. Посему он выкинул их из головы и сосредоточился на том, что пока ещё казалось живым.

    Хотя вообще-то взъерошенное нечто в разодранном мундире, скорчившееся на кровати, живым не выглядело: сквозь массу черных волос виднелось лицо столь мертвенно-белого цвета, что на миг даже опытный Габриэль усомнился, не запоздало ли его вмешательство.

    Он подошёл, и сомнения благополучно рассеялись: «нечто» вспугнутой дикой кошкой прянуло к стенке, только что не шипя и не выпуская когти. Теперь Габриэль имел сомнительное счастье лицезреть багрово-синий кровоподтёк на той половине лица, что прежде была скрыта волосами. До встречи с чьим-то кулаком губы были красивы, отметил он; давно уже ему не случалось видеть губы столь соблазнительной формы.

    Чёрные глаза смотрели на него в упор со змеиной неподвижностью.

    Габриэль непринуждённо уселся на койку, закинул ногу на ногу и небрежно бросил бластер к стиснутой в кулак тонкой руке.

    - Глянь. Я отдал вот за эту крошку полторы штуки земных, и идиот, что мне его продал, ещё и считал, что это он меня надувает. - Когда Габриэль хотел, его улыбкой можно было растапливать вековые льды. - Но я бы посоветовал наловчиться с кинжалом. Небольшой славный ножичек в сапоге - и половина твоих проблем, считай, решена.

    - А вторая половина?

    Из-за разбитого рта вопрос прозвучал невнятно. Габриэль подавил разочарованный вздох: всё-таки он надеялся на спасение прекрасной принцессы. И хотя по части «прекрасности» всё было в порядке, и даже слишком, но вот с принцессой повезло меньше. Хотя он понял это лишь тогда, когда услышал голос.

    - Вторая, - спокойно сказал он, - как объяснить десятку тысяч таких же милых и дружелюбных ребятишек, как эти, - оба одновременно поглядели вниз, - почему их приятели вдруг прилегли отдохнуть и никак не хотят просыпаться. Кстати, ты выглядишь весьма живописно в рваном мундире.

    Юноша смотрел на него, не мигая. Необычный густо-чёрный цвет его глаз создавал впечатление, что зрачки расширены до предела - выглядело это слегка пугающе.

    - Вам не стоило делать это, чтобы получить то, чего хотели они, - тихо и чётко проговорил он.

    Маленький бластер Габриэля, к которому никто не прикасался, плавно скользнул по кровати и шлёпнулся на пол. Габриэль поднял бровь.

    - Эффектно. Как это называется - псионика? Полезный дар. Хотя, как показал опыт…

    Бровь Габриэля изогнулась сильнее. Юноша чуть нахмурился на эту явную насмешку:

    - Я не был готов. Тогда.

    - И это всё, что ты умеешь? Перемещать небольшие предметы?

    - Не всё. Кто вы?

    - Поправь мундир, - невозмутимо посоветовал Габриэль. - А волосы оставь так. И если можешь убрать ссадины - пока не надо. Мне всё-таки придётся как-то объяснить это, - он без интереса скользнул взглядом по трупам.

    Юноша ещё миг всматривался в него так, словно пытался проглядеть в нём дырку, а потом вдруг перестал напоминать дикого кота, готового прыгнуть и отчаянно рвать когтями.

    - Я сглупил. Дома я был настороже всегда, и никто не смог бы застать меня врасплох. Тем более - прикоснуться. - Губы брезгливо скривились, и Габриэль отметил побелевшие костяшки сжатых в кулаки пальцев: мальчику явно досталось больше, чем один удар по лицу. Похоже, ему стоило немалых усилий скрывать боль.

    И похоже, что до военной формы он явно не дорос - даже со скидкой на голодное детство (на сытое тощий до прозрачности мальчишка никак не тянул) ему нельзя было дать больше пятнадцати.

    - С каких пор в армию Морленда берут школьников? - небрежно осведомился Габриэль.

    - Я соврал, что мне восемнадцать.

    - Они, вероятно, ослепли, если поверили.

    - Нет, это мой дар, - просто сказал юноша. - Один из. Мне верят. Но… - его быстрый взгляд, брошенный на трупы, был красноречивым свидетельством: даже «дар» не убедит десять тысяч крайне недовольных вояк, будто их товарищи безвременно скончались от острого приступа насморка.

    - Что они сделают? - вырвалось у мальчика совсем по-детски. По серовато-бледным щекам прошла тень румянца. - Меня зовут Лют. Лют Тайгер.

    - Ни черта они не сделают ни мне, ни тебе. Кстати, я Габриэль. Можно Рэл, но не при всех. А у тебя забавное имя, тигрёнок.

    - Почему?

    - Я лоцман, парень. А это - мой корабль. Если они меня хоть пальцем тронут, то кто вытащит их из дрейфа? Дух святой? Нет уж, они плюнут на эту парочку и сделают вид, что ничего не видели.

    - Нет, я не о том… - Габриэль с затаённым торжеством отметил, что тактику выбрал верную: дитя оттаяло настолько, что даже позволило себе выглядеть смущённым. - Почему тигрёнок?

    Капитан усмехнулся.

    - Твоё имя. О планете Земля ты ведь знаешь? На языке Земли «тайгер» - тигр. Хотя, хм, ты прав - тигрёнок не звучит. Лютик мне больше нравится.

    Мальчик озадаченно сдвинул брови, а Габриэль, развлекаясь от души, пояснил:

    - На другом языке Земли, устаревшем, так назывался цветок. Маленький полевой цветок. Хрупкий с виду, но довольно выносливый… он считается сорняком.

    В чёрных глазах обозначилось выражение, которое капитан замечал потом не раз, и даже дал ему название - «искра Люта». А затем юноша улыбнулся, и невзирая на разбитый рот, то была одна из самых чарующих улыбок, когда-либо виденных Габриэлем.

    - Лютик. Звучит, как щенячья кличка. - Смешок. Бластер неторопливо взмыл в воздух и опустился на колени законного владельца. - Спасибо, Рэл. Я сам виноват. Здесь, в космосе, всё чувствуется иначе. Ярче. Я, ну… говорил кое с кем. С очень далёким человеком. Мой друг, мы дружим с пяти лет… но я не знаю, где он. И это чувство… что я могу его почти ощутить… Вот я дурак. Мне надо было поступить, как дома, - спрятаться, стать невидимым. Подставиться, вот так… Ръен!..

    Габриэль обладал талантом мгновенно усваивать языковые нюансы миров, где ему доводилось пополнять запасы и принимать на борт «заказчиков», и данное слово определённо было не тем, что люди наивные ожидают услышать из уст ребёнка. Впрочем, Габриэль наивным не был, иллюзий на тему «дети - простодушные невинные создания» не питал никогда, да и вообще за годы войны насмотрелся и наслушался многого, без чего охотно бы обошёлся.

    Но Лют Тайгер выглядел таким… неземным. Даже недвусмысленно разодранный мундир ничего тут не менял. То ли странные глаза, то ли выражение бледного до прозрачности лица… совсем, кстати, не мальчишеского - хотя и «девичьим» Габриэль его не назвал бы. Вообще-то первое, что пришло ему на ум при взгляде на Люта, было слово из любимых им в детстве сказок - «эльф». Ни на одном из своих коллекционных дисков он не видел никого, столь похожего на эльфа - как Рэл представлял себе их, втайне от отца, «безделье» не одобряющего, глотая книжки.

    Лют казался воплощением спокойствия - не закрытый, не равнодушный, а полностью нездешний, витающий столь далеко, что такие мелочи, как синяки, клочья мундира, пара трупов, куча не склонных к всепрощению солдат и незнакомый тип с бластером в качестве единственной стены между ним и упомянутой кучей, - всё это его нисколечко не занимает.

    Рэл задумчиво поглядел на упомянутый бластер и подумал, что скорее всего, так оно и есть.

    - Они не тронут тебя, - проронил ровный голос. - Но я другое дело. Ты лоцман, а я один из них.

    Рэл беззаботно усмехнулся и встал.

    - А это дело поправимое. Сейчас мы выкинем в рециркулятор остатки твоей формы, а затем я проинформирую их командира, что ты мой любовник, а я не одобряю, когда пассажиры без спросу хватают мои вещи.

    На губах невозмутимого Люта мелькнула едва заметная тень улыбки.

@темы: фантастика

---

Та, что гуляет сама по себе

[Rhiannon]

Часть I. Кошка

Глава вторая

Точка невозврата

    Когда Таша открыла глаза, небо было окрашено в нежные краски предрассвета.

    Спросонья она не сразу поняла, что делает на заднем дворе. Без одежды? И почему её руки…

    Вспомнила.

    Боль была почти физической. Она ныла в сердце глухой безысходностью.

    Таша до крови прикусила губу.

    Если бы она вернулась раньше…

    И что бы она сделала?

    Её бы забрали вместе с Лив.

    Лив…

    Идиотка!!

    Таша, вскочив, метнулась в дом. Едва касаясь ногами земли, побежала в детскую.

    Как ты могла забыть о младшей сестре? Дура, дура ксашева… В следующий раз ещё голову проверь, на месте ли…

    Глубоко вдохнуть…

    Вот он - мускусный запах. Совсем слабый…

    Но различимый.

    Она только восстановилась - но придётся перекидываться, делать нечего… В собаку.

    …раз…

    …два…

    ...три?

    Что-то не так.

    …посмотреть на свои лапы…

    …тронуть острые уши…

    Что за?!

    Таша перекинулась обратно.

    Два удара сердца - необходимая пауза - кажутся бесконечно долгими.

    Ещё одна попытка…

    …снова…

    И, уже оборачиваясь обратно в человека, Таша вспомнила…

    ...раненый или ослабленный либиморф не может принимать животный облик.

    В случае психологической травмы животные ипостаси либиморфа временно ограничиваются одной - наиболее близкой истинной сущности либиморфа...

    - Прекрасно, Ксаш вас дери, ПРЕКРАСНО! Когда мне нужно догнать и обезвредить троих ликанов, я застряла в обличье КОШКИ?!


    Таша ударила по стене кулаком, содрав кожу. Боль образумила её.

    Посасывая ободранные костяшки, Таша окинула взглядом комнату.

    …а это что?

    Таша подняла с пола серебряное кольцо.

    Широкое, испещренное рунной филигранью - сильный оберег, не иначе. Мужское - у Таши оно бы и с большого пальцы спадало.

    А с внутренней стороны…

    Таша прищурилась.

    Молот в короне. Клеймо изготовителя.

    …видела его раньше.

    Таша кинулась в свою комнату. Пробежалась взглядом по книжной полке, схватила здоровенный талмуд, пролистнула несколько страниц…

    Вот оно. Клеймо Прадмунтов - старинного дома ювелиров.

    Гномьего.

    Таша сжала кольцо в руке.

    …на каждом шагу кольца-обереги не валяются.

    Её нюх, безусловно, тоньше, чем у обычных людей - но она не сможет взять след, учитывая, сколько времени прошло.

    А вот если удастся узнать имя заказчика этого колечка…

    Если он сказал своё имя.

    А узнает, и что дальше? Она потеряет три-четыре дня, добираясь до гномов, и даже если ей скажут имя убийцы - как она будет его искать?

    Ладно. Другой вариант?

    Таша бросила книгу на кровать. Задумалась.

    Им надо было везти Лив - значит, наверняка прибыли на лошадях…

    А сейчас сухо, пыльно…

    Таша выбежала из дома. Выглянула за калитку - на сумрачную пустую улицу.

    В пыли у забора отчётливо виднелись следы лошадиных копыт. У забора земля была вся истоптана, а дальше - тройная цепочка следов уводила к околице.

    К лесу.

    И, скорее всего - к Большому Тракту.


    Сборы заняли не больше двух минут. В свою комнату Таша заглянула лишь для того, чтобы одеться, - в первое, что подвернулось под руку, - нацепить браслет-оберег и захватить холщовую сумку. Затем - в гостиную, вытащить из тайника над камином перстень и кожаный кошель. Потом на кухню - кинуть в сумку всё, что найдётся съестного. А после этого, заперев дом - в конюшню, оседлать Звёздочку.

    Выведя за забор кобылку, крайне недовольную фактом столь раннего пробуждения, Таша закрыла калитку и вскочила в седло. Взглянула на дом, в котором выросла - и который видела, возможно, в последний раз.

    …даже интересно, когда их хватятся. Мама ведь не любила сплетничать по-соседски с местными кумушками, а Таша и Лив редко гуляли с «простолюдинами» - так что их исчезновение заметят далеко не сразу. Да и не до них будет. За последнее время в их деревне столько произошло… Сначала убийство, - соседского паренька Вика, пришлая девчонка-наёмница постаралась - потом землетрясение, который их фанатичный падре успел объявить знамением, предвещающим очередной конец света…

    Таша, отвернувшись, хлопнула Звёздочку по боку - и та сонно порысила вперёд.


    На самом краю деревни Таша осадила лошадь. Спрыгнула. Подошла к забору, за которым виднелся дом Койлтов и - мяукнула.

    Только бы Пушок уходил сегодня гулять…

    Только бы он уже вернулся…

    Никого.

    Таша мяукнула снова - тонко, отчаянно.

    С полминуты во дворе было пусто.

    А затем Пушок вылез откуда-то из-под поленницы и уставился на неё фонарями ярко-оранжевых глазищ.

    Таша помахала заранее вытащенным из сумки куском копчёной говядины. Пушок задумчиво взглянул на неё, почесался и, наконец, изволил приблизиться.

    Пушок был здоровенным, косматым, похожим на меховой шар котярой. Каждый вечер он уходил в лес - и редкий волк рискнул бы с ним связаться.

    Несколько раз Таша, перекидываясь в пантеру, прогуливалась с ним - быть рядом с Пушком в ипостаси кошки она бы не рискнула. У кота было своё излюбленное, несколько причудливое времяпровождение. Он, не торопясь, - охотясь по дороге на пташек и мелких зверюшек, - доходил до Большого Тракта и наблюдал там за прохожими, возвращаясь домой лишь ближе к рассвету.

    Дождавшись, пока Пушок расправится с мясом и уставится на неё, - он прекрасно знал, что альтруизмом по отношению к нему Таша страдала лишь в случае крайней необходимости, - девушка показала ему образ…

    …троих всадников в тёмных плащах, на чёрных конях, мчащихся в ночи…

    …у одного на руках безжизненная Лив…

    По крайней мере, именно такую зловещую картинку ей подсунуло воображение.

    Некоторое время Пушок лишь лениво моргал.

    А затем Таша увидела...

    …уже на самой окраине леса слышит шум - стук копыт…

    …ветер доносит запах лошадей и другой - от которого шерсть встаёт дыбом…

    …отходит в сторону…

    …обгоняют одна за другой три лошади, с трудом пробиравшихся по узкой тропке…

    …мельком замечает за спиной у одного из всадников маленькую фигурку…

    …когда выходит к дороге, то сквозь сумеречную дымку видит лишь маленькие фигурки вдали…

    Прежде, чем Таша вновь увидела перед глазами двор Койлтов, она уже знала, куда повернули ликантропы.

    В свой Клан.

    Таша благодарно мяукнула, кинула Пушку ещё один кусок, вернулась в седло и направила Звёздочку в лес.


    Мчаться по узкой тропке было не самой лучшей идеей - ветки немилосердно хлестали Ташу по лицу, так что ей пришлось пригнуть голову и целиком положиться на Звёздочку. Правда, уж на кого-кого, а на эту заразу положиться было можно.

    Итак, она наконец узнала истинный облик похитителей: закутаны в тёмно-серые плащи, один, - наверное, главный, - на белой лошади, двое других - на серых в яблоко.

    Лив они тоже приодели в тёмный плащ…

    Таша стиснула поводья так, что ногти врезались в кожу.

    …почему Лив покорно ехала за спиной у одного из них? Запугали? Да если бы сестра очнулась, она бы тут же перекинулась и бежала. Конечно, стоит учесть психологическую травму, но мама не так давно сказала ей, что истинная сущность Лив - королёк...

    ...а волки, насколько помнила Таша, пока не научились летать.

    ...подчиняющие чары?

    ...скорее всего…

    ...во всяком случае, логично.

    Таша была уже на окраине леса.

    ...выследить ликанов - задача почти нереальная.

    Но…

    Звёздочка выскочила на Тракт.

    Увидев перед собой ленту убегающей за горизонт дороги, кобылка резко затормозила, - Таша едва не вылетела из седла, - выражая решительный протест.

    Таша склонилась вперёд:

    - Ничего не поделаешь, Звёздочка, - шепнула она. - Надо. Во весь дух. Прошу тебя.

    Кобылка скептически фыркнула.

    - Звёздочка, милая, ну пожалуйста… Ты же у меня самая хорошая, самая быстрая, самая умная девочка…

    Звёздочка, полуобернувшись, покосилась на неё. Посмотрела вперёд. С шумом вдохнула и выдохнула.

    Её лошадь была тем большей заразой, что прекрасно всё понимала - Таше порой казалось, что интеллект Звёздочки превышает среднестатистический человеческий. Чтобы уговорить её что-то сделать, не нужны были никакие мыслеобразы.

    Требовалось лишь хорошенько её поуламывать.

    Напоследок встав на дыбы - не чтоб покрасоваться, а чисто из вредности, - Звёздочка иноходью помчалась по Тракту в сторону Ликантропов.

    …так вот. Выследить ликанов было почти нереально, но…

    Таша улыбнулась уголками губ.

    …можно долго рассуждать о пессимистах и оптимистах. Можно упомянуть и о том, что стакан наполовину полон или наполовину пуст, и о том, что один видит свет в конце туннеля, а другой не видит - но принципиальное отличие пессимиста от оптимиста в следующем.

    Пессимист видит проблему в любой задаче.

    Оптимист видит задачу в любой проблеме.

***

    Полуденное солнце застало Звёздочку порядком взмыленной, а Ташу - усталой, сонной и разве что не падавшей с седла.

    Встречный ветер явно издевался - вместо того, чтобы веять прохладой, он лишь бросал пыль в лицо. По дороге расплывалось тягучее жаркое марево, скапливаясь в выбоинах, смеясь над путниками миражами отражённого неба.

    Таша, зевая, покосилась на свои руки.

    Она физически чувствовала грязь - ладони были не только липкими, но и… тяжёлыми. Горячими. Неуклюжими.

    О том, что после всего произошедшего она должна быть чумазой с ног до головы, Таше вспомнилось не так давно.

    До крупнейшего придорожного озера их клана ехать было ещё порядочно.

    Но в стороне от дороги, - насколько могла прикинуть Таша, не более чем в пятнадцати минутах езды, - среди изумрудных пятен тенистых рощ серебряной монеткой сверкало на солнце небольшое озерцо. Скорее всего, старица видневшейся вдали речушки.

    …не хотелось бы загнать Звёздочку в первый же день.

    …стоит дать передохнуть лошади - ну, и заодно себя привести в порядок...

    - Тпру!

    Звёздочка охотно остановилась.

    - Как ты относишься к купанию? Вооон там?

    Вместо ответа Звёздочка радостно взметнула хвостом и свернула с дороги.


    Озеро сияющим зеркальцем отражало лазурное небо. Сверкало золотистыми бликами на редких волнах. Дразнило свежим, оставлявшим на губах водяной привкус ветром и манило тенью раскидистых ив на берегу.

    - Притормози-ка!

    Звёздочка, и не думая останавливаться, на всех парах приближалась к воде.

    - А ну стой!!

    Никакой реакции.

    - Зараза!!!

    Девушка всё-таки успела скинуть плащ и швырнуть сумку на землю - перед тем как кобылка с разбегу врезалась в воду широкой грудью и Ташу окатила пенистая волна.

    Замерев по шею в воде, Звёздочка блаженно расплескала по поверхности смоляную гриву и принялась жадно пить.

    - Вот зараза - она и есть зараза, - проворчала Таша, стягивая туфли и спрыгивая… Нет, скорее - выплывая из седла.

    Хотя, с другой стороны, платье сполоснуть тоже не мешало - наверняка всё в разводах пота.

    Одежда, подвернувшаяся Таше под руку, оказалась не самой практичной - она бы предпочла путешествовать всё-таки не в шёлковом платье. И не в бархатном плаще. И уж тем более не в замшевых туфлях, которые уже после купания будут иметь весьма плачевный вид.

    Ладно, может, потом она подкупит что-нибудь более… «путевое».

    А пока Таша кинула туфли на берег, - те благополучно перелетели примятые Звёздочкой камыши и шлёпнулись на травку. Затем расседлала Звёздочку - и без того тяжёлые, а сейчас ещё и намокшие потник и седло крайне неохотно присоединились к туфлям. И, зажав нос рукой, наконец окунулась с головой.

    Вынырнув, Таша откинула с лица прилипшие, разом потемневшие волосы. Шагнула вперёд по мягкому илистому дну - со дна немедля поднялись бурые струйки. Щурясь от ослепительных бликов, увидела покачивающиеся на воде кувшинки - и, не торопясь, погребла к ним.

    Таша плескалась в воде с час, вымывая пыль из волос, оттирая грязь и кровь с кожи, выполаскивая платье. На берег за это время она вышла только раз: чтобы сорвать пучок травы - оттирать им Звёздочку.

    - Знаешь, иногда ты даже кажешься примерной лошадкой, - задумчиво сказала Таша, глядя на довольно пофыркивающую кобылку.

    Звёздочку Таша купила ещё жеребёнком - в Столице, три года назад. Вороная кобылка-иноходец с белой звёздочкой на лбу, - которой она и была обязана своим именем, - приглянулась ей сразу. И, как выяснилось, не зря: лошадка оказалась не только красавицей, но и на редкость умной, быстрой и выносливой.

    Правда, ко всем положительным качествам прилагалась редкостная вредность.


    Спустя десять минут Таша сидела на берегу, обсыхая, и грызла медовые лепёшки собственной выпечки. Звёздочка щипала травку под ивой. Платье сохло чуть поодаль - всё равно поблизости не наблюдалось ни одной живой души.

    Глотнув воды из фляжки и на этом покончив с импровизированным завтраком, Таша сорвала травинку и принялась задумчиво гонять её из одного уголка рта в другой.

    За прошедшие восемь часов дороги Таша хоть как-то упорядочила свои мысли. Долгие поездки вообще располагают к размышлениям по одной просто причине: кроме как думать, больше нечего делать.

    А в Ташином случае это было не столько способом проведения досуга, сколько острой необходимостью - эти самые мысли переплелись и свалялись с убийственной замысловатостью, как нитки в клубке. Попробуй распутать: потянешь за один конец - и тут же затянешь ещё с десяток узлов.

    Вопрос, зачем ликанам понадобилось убивать маму и похищать Лив, оставался без ответа, - хотя смутные догадки у Таши были, - но в первую очередь девушку волновало даже не это.

    А то, что ей… рассказала мама.


    …человек, которого Таша всю жизнь считала отцом, оказался её отчимом, а родная сестра - сводной.

    Её мать успела побывать вдовой до того, как по расчёту окрутить деревенского парня, противного ей до тошноты.

    Её мать жила с ненавистным ей человеком больше девяти лет и родила от него нелюбимую дочь.

    Ну, и на десерт - Таша носила не девичью фамилию матери, а фамилию своего отца; и нарекли её не в честь бабушки Тары, как это объяснила Мариэль, а в честь папы Тариша.

    Её мать всю жизнь лгала: собственным дочерям - одно, окружающим - другое.

    На фоне всего этого единственная новость, которая могла порадовать, - что Таша не просто чистокровная аристократка, но и принцесса к тому же, - как-то блекла.

    Таша прекрасно помнила, как прошлой осенью у них объявился «некромансер», похитивший двух девчонок, её ровесниц - Киру и Лайю. И что потом односельчане собирались сделать с обесчещенными девушками. Забить их камнями.

    Слава богу, наёмник-ши, обративший некроманта в бегство, спас девчонок во второй раз: утерев нос падре, требовавшему смерти «нечистых» девиц, ши увёл Киру и Лайю из деревни. Правда, после этого девушки как в воду канули - вся надежда была на то, что ши оказался порядочным.

    После той ночи Мариэль долго не выпускала дочь из дому: Таша легко могла оказаться на месте тех несчастных.

    Интересно, каким образом старшие Фаргори умудрились скрыть, что их невестку «изнасиловали»? И неужели они сами готовы были забыть об этом только ради золота и факта родни с аристократкой - родни, которая всё равно не принесла им никакой выгоды?

    Впрочем, насколько знала Таша, семнадцать, - даже почти восемнадцать, - лет назад падре ещё не был таким фанатиком… Точнее, не так - фанатиком падре был всегда, но восемнадцать лет назад он ещё не заражал своим фанатизмом односельчан.

    И, соответственно, не славился своим фанатизмом на всю Долину.


    Возможно, тогда для Тары и Гелберта это и не было смертельным грехом.

    Возможно, Тара действительно пожалела бедную, потерявшую всё девочку…

    Во всяком случае, Таше хотелось верить - хотя бы в это.

    Однако то, что Фаргори скрыли от односельчан «прошлое» невестки, было очевидно: иначе бы добрые люди не давали спокойно жить Мариэль, а их не менее добрые дети - Таше и Лив.


    Таша знала, конечно, что отношение Мариэль к Альмону - чувство, далёкое от любви, но…

    После прочтения бесчисленного множества романтических легенд ей очень хотелось верить в любовь до гроба, но кое-какие собственные умозаключения - в результате наблюдений за всеми знакомыми ей супругами - заставили её несколько приуныть. Таша, к своему глубокому разочарованию, поняла, что за годы совместной жизни любовь чаще всего уходит - и дай бог, чтобы её место заступило взаимное уважение, благодарность и другие положительные чувства. Чаще на место любви приходит раздражение.

    Ну, во всяком случае, у крестьян.

    Ведь героями романтических легенд редко бывали крестьяне.

    Но обречь себя на жизнь с заведомо отвратительным тебе человеком…


    При мысли о том, через что пришлось пройти маме, сердце снова кольнула почти физическая боль. Но к боли за маму примешивалась и другая.

    Таша чувствовала себя обманутой.

    …почему она не сказала?

    Таша не знала, каким бы был её взгляд на происходящее, на маму, папу… на мир – при знании правды. Но она узнала только сейчас… И мир, ставший за эти годы таким родным и привычным, рухнул. Рухнул, будто башенка из игровых костей, разлетелся осколками, как зеркало, оставив скалящуюся зубьями голую неприглядную раму.

    Почему, почему, мама? Я бы поняла…

    …а если нет?

    …всё, что она делала, она делала ради тебя…

    Нет. Не всё. Не ради Таши Мариэль спасала свою жизнь. Когда она хотела красиво умереть рядом с любимым - она и не думала о будущем ребёнке.

    Только клятва Тариша заставила её жить.

    Забавно: если бы не отец, которого она не знала, - Таши сейчас бы не было на свете…

    Какая… книжная история…

    …трагедия, нелепая трагедия со слезливыми сюжетными вывертами!

    Таша отшвырнула травинку. Встала, быстро оделась.

    - Пора, - седлая явно недовольную Звёздочку, тихо сказала Таша. - Мы и так задержались.

    Вскочив в седло, Таша окинула взглядом гладь озера, брызжущую солнечными искрами, накинула капюшон - и направила Звёздочку к Тракту.

    Следующая остановка планировалась лишь на постоялом дворе Ликантропов.

***

    Когда Таша осадила Звёздочку у ворот, ночь уже успела накрыть небо звёздной пылью.

    - Приехали, - Таша, спрыгнув, чуть не упала - затёкшие ноги подкашивались, словно наспех слепленные из теста.

    Морщась, Таша доковыляла до ворот и постучалась.

    Открыли минуту спустя.

    Седовласый старик-ликан мельком оглядел Ташу, задержался взглядом на глазах - и кивнул ей как-то… понимающе, что ли?

    Так, неожиданно встретившись за сотни миль от дома, приветствуют друг друга земляки.

    Так приветствуют своих.

    Вообще-то распознать в Таше ликантропа было трудно: либиморфы лишены присущего ликанам отчётливого звериного запаха. Только хорошенько принюхавшись, можно было уловить в запахе либиморфа некую животную нотку.

    Но ликаны всегда узнавали своих - если не по запаху, так по глазам.

    - Люди, ши, гномы, ламии - все они сочтут тебя человеком. Но ликан всегда увидит кошку в твоих глазах.

    Слова матери всплыли утопленниками памяти.

    - Добрый вечер, мне…

    - Комнату на ночь. Я понял, - кивнул ликан, отступая в сторону. - Ужин?

    - Да, пожалуй.

    Таша свистом подозвала Звёздочку.

    Во дворе было тихо и темно - лишь лужицы оранжевого света из окон расплывались на земле.

    - Я заплачу за ночь, но уеду раньше, - сказала Таша, когда ворота за ними закрылись. - Конюшня там, да?

    - Шерон! - вместо ответа крикнула старик.

    Откуда-то из темноты вынырнул долговязый паренёк.

    - Он отведёт вашу лошадь, - направляясь к зданию, бросил ликан через плечо.

    Таша, однако, повода из рук не выпустила:

    - Я сама её отведу. И распрягу сама.

    - Да не бойтесь, - зевнул подошедший паренёк, - не умыкнёт никто вашу лошадь.

    Глаза у паренька были ярко-зелёными, чуть раскосыми. Кошачьими по форме и чистоте цвета.

    - Я не за лошадь боюсь. Звёздочка очень не любит чужие руки.

    - Бросьте, я с любой слажу, - Шерон взял у неё повод. - Красивая у вас лошадка!

    - Не стану возражать.

    - Вся в хозяйку, видать… У лошадей такой нежный нос, просто удивительно, - задумчиво сказал парень и протянул руку, чтобы погладить Звёздочку по морде. - Красивая девочка, хорошая девочкаАА!

    - Я же говорила: она не любит чужие руки, - пожала плечами Таша, отбирая у Шерона повод и ведя Звёздочку к конюшне.

    Парень, нянча укушенный палец, пробормотал пару крайне нелестных для Звёздочки слов и поплёлся за ними.


    - Остальное сам сделаешь, - сказала Таша, когда Звёздочка была благополучно расседлана. - Шерон… Могу я задать тебе один вопрос?

    - Смотря какой, - буркнул парень.

    - У вас не останавливались трое мужчин с девочкой лет девяти? В тёмных плащах, один на белой лошади, двое на серых в яблоко.

    Шерон покосился на неё. Бормотнул:

    - Запрещено мне сведения о постояльцах давать…

    Таша выудила из кошеля серебряную монету и задумчиво покрутила её в тонких пальцах.

    Парень вздохнул:

    - Какое вам до них дело?

    - Та девочка - моя сестра, - после секундного колебания честно ответила Таша. - А они…

    - Украли её, да? - Шерон мрачно кивнул. - Я сразу понял, что с девчонкой что-то неладно. Бледная, как простыня… Как чистая простыня. Глаза неживые… Тот мужик её за руку ведёт, а она перед собой уставилась и ноги так переставляет… Словно кто-то за ниточки дёргает.

    - Тот мужчина - с чёрными волосами, золотистыми глазами и шрамом на щеке?

    - Он самый, - парень рассеянно поправил жёсткие, словно соломенные волосы. - Я-то сразу понял, что он волк. Он капюшон натянул, чтоб лица не видно было - но я всё равно мельком его увидел, когда лошадь брал. А он понял, что я видел, и как зыркнет на меня… Душа в пятки ушла. Нехорошие у него глаза, ой нехорошие…

    Что верно, то верно.

    - Они тронулись часа четыре назад. Знают, что волки волков не тронут, вот и не боятся по темноте шастать. К ламиям поехали.

    Почти нагнала!

    - Спасибо, - Таша протянула ему монету, но Шерон помотал головой:

    - Уберите.

    - Тебе не нужны деньги?

    - Нужны, но я просто помочь хочу. Ненавижу работорговцев… Вот что: у вас лошадка быстрая?

    - Очень.

    - Они не больно-то спешили. И поехали по Тракту, я видел. А вы можете срезать путь через Пустошь - я нарисую, как. Если не будете здесь особо задерживаться, завтра их нагоните. Есть на чём рисовать?

    - Нет…

    - Ладно, идите, а я попрошу у Рикона, что нужно. Ну, у того ликана, что вам ворота открыл, - пояснил Шерон. - Когда будете отправляться, отдам карту.

    Таша улыбнулась:

    - И как прикажешь тебя благодарить, если деньги тебе не нужны?

    - Ликан ликану друг, - изрёк Шерон. - Лучшей наградой будет, если на обратном пути заглянете с сестрёнкой.

    Уловив какой-то едва слышный шелест позади, Таша обернулась.

    Настороженно замерла.

    Через открытую дверь ей был отлично виден двор - и хромавший по нему человек в чёрном.

    Совсем рядом с конюшней...

    - Кто это?

    Шерон поднял голову:

    - А, это? Дэй.

    - Ликан, ламий, ши?

    - Человек вроде.

    …глухой звук, с каким лошади перетирают зубами сено…

    …далёкий шелест листвы…

    …обрывки разговоров, доносящиеся из открытых окон трактира…

    …шелест его одежд…

    …но ни малейшего намёка на звук его шагов.

    От напряжения Таша почти шевелила ушами.

    Либиморф может услышать приближение человека, крадущегося на цыпочках, за двадцать метров.

    - Не нравится он мне…

    Незнакомец скрылся в здании.

    - Да бросьте. Уж дэя вы можете не бояться.

    Ташу это совсем не успокоило. Скорее наоборот.

    Дэев она не любила. Хотя единственным дэем, которого она знала, был их фанатичный падре, Таше казалось, что все они одинаковые - просто некоторые умело маскируются.

    - Он вчера ночью прибыл раненый, - продолжил Шерон, - на своих двоих. Сказал, напали ликаны, загрызли его лошадь и чуть его самого не прикончили.

    - А как же он спасся?

    - Ну, судя по тому, что меч у него за спиной был окровавлен…

    - Меч? У дэя?

    - Знаете, когда путешествуешь, стоит учитывать: ликанам и ламиям плевать, чем занимается их потенциальная еда. Священнослужители точно такие же люди из плоти и крови. Ну, может, чуть постнее других.

    Таша промолчала.

    - Рана на ноге у него совсем паршивая была, - Шерон чистил жевавшую сено Звёздочку, - еле дошёл. Но у него с собой кое-какие целебные мази нашлись, да и отлёживался сегодня весь день, так что сейчас вроде как нормально… Правда, как видите, всё равно хромает здорово. А денег на новую лошадь у него, кажется, нет.

    - Нет? И как же он дальше?..

    - Пешочком, как же ещё? Ладно, вам спать пора - у вас и так времени немного, если пораньше хотите выйти.

    - Да, ты прав... Не знаю, что бы я без тебя делала, - Таша бросила монету на землю. - Если хочешь, оставь её валяться - но она твоя. Спасибо, Шерон.

    И вышла, не обернувшись.


    Получив от старика ключ, Таша попросила разбудить её через пять часов.

    - И, - подумав, добавила она, - у вас настойки сон-травы не найдётся?

    - Найдётся, - кивнул ликан. - Горничная занесёт.

    - Спасибо.

    Вертя ключ в руке, Таша направилась к лестнице.

    Расправившись с поджидавшим её в комнате ужином, Таша, не раздеваясь, рухнула на кровать и уставилась в потолок.

    Таша не любила ночь.

    И пусть мама утверждала, что только ночью мыслям присуща особая артистическая лёгкость - потому что ночью сознание свободно от дневных сомнений и страхов. И пусть Лив говорила, что ночь ей нравится куда больше дня - лунный свет, в отличие от солнечного, не может ослепить или обжечь.

    Нет, Таша ценила красоту ночи. Искры звёзд на чёрном бархате неба. Серебристые блики в зеркале тёмной воды. Сюрреалистичные, волшебные очертания, которые обретали в лунном свете самые знакомые и обыденные вещи.

    Ночь - время зверей.

    Но когда ты человек…


    …днём, в бесконечных хлопотах и заботах, гораздо легче забывать то, что хотелось забыть…

    Просто… откинуть ненужные воспоминания… отмахнуться от них…

    …с мыслью, что всегда успеешь подумать об этом потом.


    …а ночью, когда ты остаёшься одна, и нет ничего, кроме четырёх стен, тишины да темноты… всё, от чего ты так долго отмахивалась, разом возвращается…

    …и наступает потом.

    В дверь коротко стукнули.

    - Ваша настойка, - молоденькая горничная поставила стакан с водой. - Там пять капель, на пять часов, как просили.

    - Спасибо, - кивнула Таша, одним махом осушила стакан и потянулась за кошельком.

    Девушка принялась собирать тарелки.

    - Ужин был вкусный, - роясь в кошеле, неожиданно сказала Таша.

    Горничная вздохнула:

    - Вы бы это повару нашему сказали. Может, хоть это его настроение улучшит, а то день-деньской орёт благим - и не очень - матом…

    - Комплексы, - заявила Таша.

    - Похоже на то, - горничная хихикнула. - Ладно, не буду вас беспокоить. Спокойной ночи.

    - И вам того же, - серебряная монетка скользнула из пальцев Таши в карман фартука.

    Девушка, расплывшись в улыбке, потянулась к свече на тумбочке.

    - Нет, не надо!

    - Оставить свет?

    - Да!

    - Как скажете, - девушка склонила голову и вышла.

    Таша откинула голову на подушку, глядя на пляшущий огонёк свечки.

    Время всех потом…

    …ты собираешься отобрать свою сестру у трёх здоровенных волков…

    Хватит!

    …кошкой…

    Таша закрыла слипавшиеся глаза.

    …ты всего-навсего маленькая перепуганная девочка…

    …а они…

    И наступила тьма.

@темы: Рианнон, Та, что гуляет сама по себе

---

Доказательство

[Ласточкина]

Глава седьмая

Китаец

    - Вы понимаете, мальчик пропал!

    - Не кричите.

    - Но он пропал!

    - Друзьям, родственникам звонили?

    - Да!

    - Приходите через 24 часа.

    - А до этого?!

    - Не имеем права.

    - Да как же так?! Я хочу говорить с начальником!

    - Ничего не изменится. Правила есть правила.

    - Да плевала я на ваши правила! Вы понимаете, что он пропал?!

    - Не кричите.

    А Володька все бежал и бежал. Когда ему показалось, что дышать больше никак невозможно, он почти упал на скамейку детской площадки. Она словно специально вырисовалась по правую руку яркими красками, которых в Теневой почти не было. Поэтому лестницы и качели казались неуместными и в то же время волшебными. Тяжело дыша, Вольский пытался прийти в себя. Он все еще до боли в пальцах сжимал циркуль, все еще слышал в ушах истеричный крик Геометра, но, постепенно выравнивая дыхание, успокаивался.

    - Ну надо же…

    - Не ожидал, не ожидал. - Володька вздрогнул. Он никак не мог привыкнуть к голосу словно бы из ниоткуда.

    - Ты тоже здесь?

    - А ты думал, я тебя одного отпущу по Теневой носиться?

    - Да я как-то…

    - Не подумал, я понимаю.

    - И что дальше?

    - Вот и я хотел бы знать. Полагаться на Геометра нам нельзя.

    - Ты вообще хоть что-нибудь понимаешь?

    - В достаточной мере, чтобы подтолкнуть тебя к побегу.

    - А ты не мог бы подтолкнуть себя ко мне, чтобы мы…

    - Увы. Тут нужен чертеж.

    - Чертеж? Как у Геометра? Так давай…- мальчишка схватил какую-то щепку и принялся рисовать кривую на песке.

    - Нет-нет-нет, нам нужна бумага.

    - Какая? - Володька с видимым сожалением отбросил свой «чертежный инструмент» и носком кроссовка стер косую линию.

    - Особая. Только вот доберемся ли мы одни…

    - Куда?

    - К Китайцу.

    - Это еще кто?

    - Китаец.

    - Ясно. - Вольский понял, что в Теневой на вопросы отвечать никто не любит.

    - Для начала нам надо в таверну.

    - Ты что?! Они туда первыми рванут!

    - Без Мана не доберемся. - задумчивый тон души заставил Володьку нетерпеливо поерзать. - Никак не доберемся. Позови его сюда.

    - Я? Это как?

    - Душу его позови.

    - Как?! Явись передо мной, как конь перед травой?

    - Не надо лошадей. Тебе циркуль на что?

    - Так я пользоваться им не умею.

    - По спирали вращай. Думай о конкретной душе. Обладатель явится в 70 процентах случаев.

    Володька зажмурился, развернул циркуль и принялся думать о человеке с крысиным лицом. Снова и снова он представлял его грязный передник, насмешливое приветствие, возмущенный взгляд в кабинете Геометра. В ушах звенело, а циркуль, казалось, сам вращался в пальцах.

    - Довольно. Подождем теперь.

    - А эти?.. Против которых стены…

    - Пока я с тобой, они чувствуют меня, поэтому считают, что ты не добыча для них. Чуют недавнее вмешательство Геометра к тому же, вот и не рискуют.

    - Ты их слышишь, да?

    - Слышу. Нас много здесь.

    - Здесь? - зачем-то Вольский потеснился к краю скамейки, словно бы занимал чье-то место. - А почему я тебя слышу, а их нет?

    - Здесь пока нет и, надеюсь, не будет. А слышишь меня, потому что я часть тебя.

    - Но ведь почки свои я не слышу.

    - Так ведь и я не почки. - В мягком голосе послышалась легкая ирония. - Подыши-ка, успокойся. Ты так только привлечешь к нам нежелательных.

    Володька послушно вдохнул, унимая беспорядок в мыслях:

    - Мы попадем домой?

    - Наверное.

    На детской площадке воцарилась тишина. Мальчик вспоминал мать, сестру, шумные улицы, по которым бегал в школу, - картинки памяти смешивались калейдоскопом в голове, тут же всплывало лицо Геометра и такого далекого прежде отца. Володька решился на вопрос:

    - А если попадем, то он не с нами?

    - Увы. Нет. Этого никак нельзя осуществить.

    - А почему?

    - Китаец лучше ответит.

    - А кто это?

    - Ты так любишь вопросы, что я начинаю подозревать родство наших душ. - Лицо профессора показалось из-за раскидистой рябины. - Мне пришлось изрядно потрудиться, чтобы добраться к вам, ребята.

    - Понимаем, но дело спешное.

    - Все нынче с ног на голову. Куда направляемся, неужели же туда?

    - Нам нужна бумага.

    - А грифель-то не стерли? - Ман выхватил циркуль из рук Володьки, внимательно осматривая хрупкий кончик карандаша. Убедившись в некоторой его сохранности, профессор облегченно вздохнул. - Вот теперь можно попытаться. Идемте.

    Приобняв мальчишку за плечи, Ман повел его с тихой площадки, которую Володька уже начал считать неприступной крепостью, отчего, уходя, опасливо ежился и смотрел только под ноги, словно опасаясь, подняв глаза, увидеть какого-то монстра. Куда и как долго они шли, Володька не взялся бы определить. Переулки и дворы скрывали их маршрут. Изредка отрывая взгляд от запыленных кроссовок, Вольский замечал, что день уже заявил свои права и даже близится к вечеру. Всю дорогу он молчал, слушал сопение Мана и никак не мог собрать разбегающиеся мысли.

    Вдруг сопение прекратилось, мальчик остановился и оглянулся. Они стояли у небольшого особнячка, окруженного грязными маленькими лачужками. Весь двор был окутан дымом, таким плотным, что разглядеть что-либо можно было только с большим трудом.

    - Китаец!!!

    - Аюшки? - словно бы вытканный из дыма, худой и низенький старичок материализовался через несколько мгновений прямо перед ними. Его надломленный скрипучий голос звучал хитрецой: - Чего, батюшка, пожелали-с?

    - Уведи с улицы, а там поговорим. - Ман явно был утомлен.

    - Милости прошу, милости прошу, да не спотыкнитеся, у меня тут ковры своеобразные-с. - Он кончиками пальцев указывал на дымку, стелящуюся у ног. - Камушки-с, выбоинки, ать - и не устоишь!

    Осторожно ступая, посетители прошли по двору, поднялись на крыльцо и вошли вслед за хозяином в дом. Володька, наконец, позволил себе вздохнуть, да и Ман расправил плечи, усаживаясь на стул у входа в крохотную гостиную, каждый предмет в которой, как показалось Вольскому, был покрыт кружевной салфеткой. Парнишка потоптался у чистенького диванчика и осторожно присел на край.

    - Ай, батюшка! Сюда нельзя! - Старичок совсем не слабой рукой в секунду поднял Вольского с дивана и почти бросил на ближайший стул. - Это реликвия, нельзя. - Китаец любовно погладил обивку. - Так, еще раз…- Он задумался и изобразил точно то же выражение лица, что и у калитки. - Аюшки?

    - У нас, Китаец, видишь ли, какое дело… - и Ман поведал всю историю, случившуюся за последние сутки.

    - Как? Вот так взял и закричал: «А как же чай?!» - Это, видимо, показалось старичку самым интересным в долгом и обстоятельном повествовании профессора.

    - Точно так и закричал.

    - Вот ведь какой импульсивный. - Скрип из легких Китайца, скорее всего, стоило расценивать как смех. - А дальше-с?

    - Он замолчал, пожевал кончик своего карандаша и приказал выудить.

    - Выудить?

    - Выудить.

    - Ай да Геометр! Только вот почему ты выуженных ко мне привел-с? - взгляд блеснул совсем не старческой острой синевой, полоснув по Володьке.

    - Понимаешь ли, что он задумал? Из живого мальчишки душу вытряхнул, чтобы себе забрать. Я, конечно, много чего повидал тут, но такого преступления не могу потерпеть. Помоги ты им объединиться, всё лучше будет.

    - Как только случится это, мальчик окажется дома, а что мы потом-с будем делать?

    Ман тяжело вздохнул:

    - Ума не приложу.

    - А вот стоило приложить, батенька, коль скоро решения ищете. Я вот как себе полагаю-с. - Китаец погладил тонкую бородку пальцами. - Бумагу я, конечно, дам, но не сразу. Тебя ведь циркулем позвали, Ман?

    - Им самым. Надоумили парнишку. - Старик снова резанул Вольского взглядом. - Я слышу, что зовут, вот и пошел по нити. Работает циркуль. Даже не помню, как от Пса с Ёлом оторвался. Нашел, а они: «Веди к Китайцу». Привел.

    - Вижу, привел-с. Ну что, мальчик, делать с вами?

    Володька буркнул что-то неразборчивое. Его неумолимо клонило в сон, ноги гудели, а веки наливались свинцовой тяжестью.

    - Спать, я полагаю?

    - Вы правы, профессор, хотя сон - вопрос почти не филологический. Помогите-ка. - Вольский был оттащен в соседнюю комнатку и уложен на низкую тахту. Он даже не пытался выкарабкаться из дремы, просто провалился в темный и теплый сон.

    Профессор что-то доказывал Китайцу, не поднимая голоса выше громкого шепота. Мальчик спросонья никак не мог разобрать слов. В голове его после сна несколько прояснилось, а желудок сворачивало от голода. Он поднялся и приоткрыл дверь.

    - Ты просто не понимаешь, что твой план почти не имеет шансов.

    - А отсутствие твоего плана-с прибавляет нам шансов существенно.

    - Нужно все еще раз обдумать.

    - Нет у нас времени думать, сам сколько раз изволил сказать-с.

    - Нет.

    - Значит, будем действовать.

    - И да поможет нам…

    - Утка! - Китаец вскочил со стула, заметив проснувшегося Володьку. - Как ты смотришь, мальчик-с, на то, что на ужин у нас будет утка?

Глава восьмая

Кристаллическая

    Таверна снова ожила. Ёл, шумно дыша, переводил дух, вновь развернув свой чертеж. Глядел он на пересечение линий рассеянно и грустно. Пес стоял у двери, задумчиво наблюдая за калекой. Время от времени его правая рука доведенным до автоматизма движением опускалась в карман, секунду пальцы пытались ухватить циркуль, но не находили. В этот момент он, словно обжегшись, выдергивал пальцы из складок ткани и озадаченно моргал.

    Оба молчали. Ожидали ли они застать мальчика здесь? Это было бы слишком просто. Но именно сюда они торопились, испытывая совершенно неоправданную надежду. Оказавшись под крышей дома № 39, преследователи разочарованно вздохнули. И замолчали. В дороге они перебрасывались редкими фразами, но теперь слова оказались совершенно лишними.

    Каким образом искать беглецов в Теневой, не уступавшей размерами огромному городу, и, кроме того, хранящей тысячи закоулков, укрытых тайной этого места, ни один из них не мог понять. Без циркуля такие поиски могли растянуться на долгие дни.

    - Куда запропастился Ман? - Пёс первым прервал тишину.

    - Я так и не понял, когда он отстал. Сказал, что должен куда-то заглянуть.

    - Это я слышал. - Пёс задумался, почесал пальцем кончик носа, прищурился. - Уж не вызвали ли они его?

    - Да ну! Как догадаются, что с циркулем делать?

    - Эта душа не так проста. Всё это не так просто, старик. Ты не понял еще? Что-то с этой душой не так, необычная больно.

    Ёл рассеяно пожал плечами, почти утыкаясь носом в свой чертеж.

    Пёс погрузился в размышления. Он вообще не любил разговаривать. Каждая фраза давалась ему с трудом, как если бы слова не желали соединяться в предложения. Гораздо больше молодому человеку нравилось размеренное скольжение циркуля, ровный ход времени и долгие рассказы Геометра о математике. В свое время, еще до того, как юноша получил столь не любимое им прозвище, он изучал физику, энергетические потоки, взаимодействия крошечных частиц, создающих Вселенную, - атомов. Сейчас он почти не вспоминал о них, но когда-то эти крохи составляли всю его жизнь. И четкая структура всего сущего завораживала его. Как завораживало и хитрое сплетение генома его болезни, медленно убивающее начинающего физика. В тот момент он не задумывался ни о чем, кроме идеальной конструкции, разъедающей неидеальное тело.

    Однажды он уснул - и проснулся в совершенно незнакомом ему мире, лежа на кушетке в комнате со сводчатым потолком. Над ним склонялся темноволосый мужчина и придирчиво осматривал физика:

    - Ну-с, друг мой, как вам поживается? - упор был сделан на последнее слово.

    - Спасибо, пока…

    - Не «пока», друг мой, а «уже». Вам, чтобы сразу всё встало на места, уже не надо думать о «пока». Ну, вы меня понимаете, мы же с вами натуры в некотором смысле родственные. Точные науки уважаем. Уважаем ведь?

    - Уважаем. - Физик растерялся. Он никак не мог понять, где же он находится, и кто этот человек, произносящий слова с такой несусветной скоростью.

    - Исходя из этого вашего постулата, я сделаю вывод, что трижды вам объяснять ничего не придется. Атомы, знаете ли, а-то-мы. Атомы располагают к тому, чтобы все понимать с первого раза. Я так полагаю, что мы общий язык найдем. Ведь найдем? Мы не можем не найти! Мы же математики! И не какие-нибудь там, а с большой буквы! Ах, да! Я Геометр. - Физик понял, что в глазах говорящего само слово «геометр» уже подтверждало большую букву «м» в «математиках».

    Цепкая память Пса почти дословно сохранила повествование Геометра о Теневой, судьбах и чертежах. Даже выражение лица своего нового учителя в те часы Пес мог бы вспомнить без каких-либо усилий. Молодой человек на лету схватывал основы, но когда Геометр объяснил ему круг задач, стоящих перед Хранителем душ, Пес наотрез отказался. Ему казалось, что его знаний совершенно недостаточно для такого рода поручений. Однако едва не взбесившийся от такой неуверенности Геометр, вылил столько словес о важности физики и физиков для всего сущего, что Пес постепенно утвердился в мысли, что всё может получиться.

    - Слушай, а как ты с ними управляешься?

    Пёс вздрогнул, голос Ёла выдернул его из размышлений.

    - С кем?

    - С душами.

    - Как? - молодой человек задумался на несколько секунд. - Всё не так сложно, как может показаться. Техника, да и только. Другое дело, что все они требуют понимания, снисхождения, интереса к себе. Самостоятельные слишком, а всё как дети.

    - А ты? – калека спрашивал осторожно. Его немного смущала такая разговорчивость обыкновенно далекого и молчаливого Пса. Молодой человек был опасен, Ёл понял это как только впервые увидел темный взгляд и прямую напряженную линию губ. Мужчина съеживался всякий раз, когда Хранитель появлялся поблизости. Сейчас рядом не было Мана, который обычно легко сворачивал силу Пса на себя, и Ёл пронзительно ощущал одиночество и безнадежность, хватаясь за разговор с Гончим, чтобы хоть как-то смягчить нахлынувшие эмоции.

    - А что я? Послушаю, покиваю, иной раз и помогу: бывшим родственникам передать что-нибудь, о новом теле позаботиться, график с Геометром прояснить…

    - А бунтующие?

    - С теми и разговор короткий. Если что не нравится, человека в сон, а душу на ковер. Пусть с Геометром объясняется. Мое дело маленькое - доставить, но если что серьезное, то это не ко мне, к нему.

    - А ты не знаешь, где та, моя?.. - Ёл, наконец, задал вопрос, который так давно волновал его.

    - Знаю. Подробности не разглашаю, но она развивается вполне мирно. Быстро тело нашла. Растет. Ты ей хороший запал дал.

    - Я?

    - Ну, ты. Чего удивляешься? Ты ведь не одиночкой в жизни был. Не то, что сейчас. - Пёс хмыкнул. - А те, кто не одиночки, для души полезны.

    - Правда? - Ёл медленно сворачивал лист с чертежом.

    - Правда. Отдаешь много. Много приобретаешь. Закон такой есть.

    - Расскажи, а?

    Пёс вздохнул. Как бы он не любил говорить, сейчас он чувствовал необходимость хоть как-то помочь этому потерянному человеку. Быть может, потому, что и сам ощущал себя потерявшимся в выходке учителя? Хранитель постарался отогнать от себя такие мысли:

    - По земным меркам лет десять прошло с твоего перехода. Ты сына совсем мелким знал, а он вон как вырос. Даже и в лицо-то не помнит тебя. Только душа его о тебе не забыла. Да выразить не может, пока не сольется с твоей кровью в его теле. Щуплый он у тебя какой-то. - Пёс поморщился. - А душа сильная у него. Да я не о ней, а о твоей. Ты же семью любил, работу свою, жизнь. Такие графики, как твой, редкость. Чтобы всё так мирно шло до перехода. Потому, видимо, ты здесь до сих пор. Если бы жизнь ломала тебя, так и не желал бы ее вернуть, верно?

    - Да, так.

    - Так. И отдавал ты любимым много. Это ты и без меня знаешь. Постоянно только о том и говоришь. Только сейчас. А тогда делал это неосознанно. Просто потому, что любил их. Вкладывал душу, как люди говорят. И отдавая, только приобретал, потому что любовью тебе и воздавалось. Такая душа, как твоя бывшая, - настоящее сокровище. Любви в ней много, веры. По новому графику, если всё правильно пойдет, отличный человек получится. А тебе о ней жалеть нечего. Всё одно не вернуть. Отдал бы тело свое другой душе, переродился, и всё. А ты уперся желанием - и хоть ты что делай!

    - Так ведь как иначе? Я домой хочу попасть. К жене, детям.

    - Ой, калека, говорили тебе, говорили, как об стену горох. Нельзя так.

    Ёл поднял глаза на молодого человека. Сколько уже лет этот парнишка не старится, живя под сенью Теневой и служа Геометру и его прихотям? Десятки. А вот морщинки всё же пролегают в уголках вечно прищуренных глаз и на переносице - Пёс вечно хмурится. Деловой. Серьезный. Когда-то и Ёл был таким. Он был строителем. Работа ответственная, но домой Ёл всегда возвращался с улыбкой. Сейчас он не мог вспомнить, но тогда его звали Андреем, был он смешливым и баловал детей. Тонкая и звонкая, старшая, визжала: «Папка!» и бросалась на шею, а Володька из детской тащил, едва не надрываясь, большущий грузовик - показать. Жена, смотрела, улыбаясь, прислоняясь плечом к дверному косяку, а он ловил ее взгляд, подмигивал и уходил мыть руки.

    Это воспоминание было единственным, что еще сохранилось. Раз от раза оно всплывало, стоило только развернуть чертеж. Но краски постепенно смывались, чувства притуплялись. С ожесточением и упрямством бывший строитель хранил его, бережно восстанавливая ускользающие детали. Он не помнил, почему любил жену, не знал, когда родилась его дочь, утрачивал понимание привязанности к сыну, но одно секундное воспоминание стало для него идеалом, который нужно воссоздать в точности, и никак иначе.

    Ёл не отдавал себе отчета в своих желаниях, а окружающие его товарищи никак не могли найти слова, чтобы донести до него смысл происходящего.

    - Нельзя, нельзя, все так говорят, а вот Геометр…

    - А что Геометр? - в голосе Пса все же прозвучала обида и не прошедшее изумление. - Видел сам, зачем он за всё это взялся.

    - Подумать только…

    - Он и не планировал ничего делить. - Пёс никак не мог поверить в то, что наставник, обычно столь откровенный, не рассказал ему, не спросил совета, да хотя бы мнения. Всё-таки вместе они шли рука об руку не один десяток лет. - И не планировал. А уж как всё спланировал! Да только не проста душа у парнишки, не проста. - Молодой человек пожевал губу. - Как она надоумила его циркуль стащить? Похоже, связь у них сильная. И в Теневую протолкнула… И дерзит… И оберегает на расстоянии… - взгляд Пса начал метаться по комнате. - Такая связь с телом только у Кристаллических и бывает…

    - У каких?

    - Так вот почему она так сильно Геометру понадобилась!

    - Да ты о чем?

    - Душа у твоего сына Кристаллическая!

    - Это что значит?

    - А то и значит! У нас с тобой, Ёл, большие проблемы. Вот что это значит.

    Ёл подобрался поближе к Псу, медленно съезжающему по стене на пол.

    - Да что с тобой? Что за Кристаллические?

    - Они особенные. Состоят не только из энергии. Как же я не усмотрел? Как же я пропустил? Спешил. Спешил. Вот всегда говорит Геометр «не надо спешить», а я поспешил. Не увидел. А он увидел. Увидел и ничегошеньки не сказал. Как опасно. Опасно.

    - Да что опасно-то?!

    - Кристаллические не просто так в мир приходят. Они вообще не приходят. Они испокон века существуют. На них нанизывается весь опыт жизни. Ничего не стирается. Всё сохраняется. Такими душами гении живут. Если могут вынести. Всё зависит от графика. Передавать такую душу вообще нельзя. Она крепче алмаза, сильнее ветра. Ох, опасно, как опасно. - Псу показалось, что он, наконец, понял задуманное Геометром. Гончий сглотнул подступающую панику.

    - Да объясни же толком! - Ёл чувствовал, как ладони постепенно становятся влажными.

    - То-то даже самые ярые успокоились. Кристаллическую учуяли. Тихонько сидят. Как бы она их не схавала.

    - А?

    - Вот тебе и «а». Не место ей в Теневой. Совсем не место. И надо скорее вернуть ее. Скорее, старик, скорее! - Пёс поднялся, предательская дрожь в коленях побуждала бежать. Ёл во все глаза смотрел на Гончего.

    - И куда же мы теперь? Где искать-то ее?

    - Там, где тише всего. - Они уже покинули стены таверны. Пёс ежеминутно замирал, напряженно вслушиваясь. - Там, где тише всего.

@темы: Доказательство, Мастер

---

Та, что гуляет сама по себе

[Rhiannon]

Часть I. Кошка

Глава первая

Осколки

Искорки звёзд и тоненький серп луны мерцали на бархате вечернего неба: впереди - чёрном, за спиной - пронзительно-синем, а если обернуться, то у горизонта можно было увидеть пастельно-розовую кромку. По морям золотистых и изумрудных полей пробегали беспокойные волны - это далеко внизу летний ветер нашёптывал что-то вызревающим колосьям пшеницы и высокой траве.

Если бы кто-нибудь в этот миг взглянул вверх, он не смог бы увидеть в небе даже маленькой белой точки - так высоко парил ястреб со светло-кремовым оперением.

…ветер в крыльях…

…парить в прозрачной прохладе воздушного потока…

…земля кажется такой далёкой и неважной…

…и хочется верить, что её нет, что есть только эта спокойная, безграничная небесная высь…

Таша Морли, ты увлекаешься.

Пора домой.

…неохотно сложить крылья и устремиться вниз, к далёким огонькам…

…почти кружится голова - не поймёшь, то ли пике, то ли падение…

…расправить крылья и поймать ветер почти у земли…

…над самыми крышами, пролетая сквозь дымок из труб…

Вот и оно. Знакомое окно. Окно, которое всегда открыто с того момента, как она выйдет из дома…

Должно быть.

Но сейчас…

…удивлённо взглянув на закрытое окно, облететь дом…

Всё закрыто.

Почему, почему?..

…пару взмахов крыльями…

…в печную трубу, из которой не идёт дым…

…приземлиться на стол, оттуда спрыгнуть на пол…

…сосредоточиться…

…три удара сердца…

Ещё пару секунд Таша сидела, нахохлившись, как большая птица.

Но когда девушка легко и бесшумно поднялась с пола - она двигалась с грацией большой кошки.

- Мама? Лив? - крик прозвучал тонко, неуверенно, совсем по-детски.

Зрачки Таши были расширены - они вбирали малейшие проблески света в тёмной комнате.

Слух был напряжён до предела - в доме царила абсолютная тишина.

Почему никого нет?..

Ноздри Таши дрогнули. Напряглись. Расширились

Она уловила запах…

…крови.

И запах шёл из детской.

В три прыжка оказавшись подле двери, Таша рванула её на себя.

Отзвук её крика не сразу стих в темноте.


- Нет, НЕТ!

Таша резко отпрянула, ударившись спиной об стену. Зажмурилась.

Этого не может быть, не может, нет…

Но даже когда она не видела тела, лежавшего на ковре - запах крови оставался более чем реальными.

Проснись, Таша, проснись! Это просто кошмар, просто дурной сон…

Боль от удара тоже была вполне ощутимой.

Таша медленно открыла глаза. Ещё не веря, шагнула вперёд, нагнулась, протянула руку…

Стоило кончикам её пальцев ощутить жёсткую шерсть - как чёрная пантера приоткрыла глаза.

Таша увидела щёлки её янтарных глаз лишь на миг - а потом тёмная комната расплылась, и в её сознание ворвались чужие воспоминания.

Мамины…

...Согласна ли ты, Мариэль Бьорк, взять в мужья Тариша Морли, любить его, хранить ему верность и жить с ним в согласии, пока смерть не разлучит вас?

- Согласна, - её звонкий голос летит под купол.

- Тогда - объявляю вас мужем и женой! - кажется, ещё немного - и старенький архиепископ таки спляшет от радости. Он венчал ещё её бабушку и дедушку, потом - мать и отца. Он крестил и причащал саму Мариэль. Ну и, кроме того - он приходился желанным гостем во дворце Бьорков и нянчил маленькую Мариэль на руках, за что та нарекла его «дедушкой».

И вот теперь - обвенчал.

- Можете поцеловать невесту!

Тариш - нет, муж, теперь он её законный муж, боже, неужели это правда? - осторожным движением поднимает фату, склоняется к ней, Мариэль подаётся ему навстречу…

Толпа кричит «ура» - только что чепчики в воздух не бросают.

- Продолжим дома, - спустя несколько упоительных мгновений шепчет Таш. Чуть покрасневшая Мариэль улыбается, опирается на его руку - и по красной дорожке, по обе стороны которой ликует их народ, новобрачные идут к выходу из церкви. Её отец глуповато и счастливо улыбается, мать украдкой вытирает слезу, а его родители плачут, не скрываясь.

Ей всего пятнадцать - а она уже самая счастливая девушка на свете. Он замужем за любимым - нет, обожаемым человеком, и не просто человеком, а Таришем из рода Морли, принцем Атрона, маленького людского королевства.

Кроме того, она - принцесса из древнейшей династии либиморфов Бьорк. А, да, либиморфы… Либиморфы - это особый вид ликантропов. Они по желанию могут принимать облик любого млекопитающего, любой птицы, любого человека. Вот только время их пребывания в чужой личине ограничено: сутки животного обличья, шесть часов - человеческого… Да и на каждый час пребывания в чужом обличье либиморф должен пробыть два часа в своём… Что поделаешь, за всё приходится платить.

Таким образом, в будущем они с Ташем будут править этой обширной и богатой страной, а их дети будут единственными наследниками древних родов Морли и Бьорк.

Однако, вышагивая по дорожке, Мариэль краем глаза видит, что далеко не все её подданные ликуют. Кое-какие люди провожают новобрачных внимательными, чересчур внимательными взглядами.

Хотя - это и не люди вовсе.

Бьорки издавна правили этой страной, где мирно уживались либиморфы, люди и ликантропы. Вот только в последнее время до ушей её отца стал доходить слух, что Дарфулы - один из могущественных родов ликанов - недовольны своим королём. И эти самые Дарфулы утверждают, будто в далёком прошлом страной правили они, ликаны, а либиморфы Бьорки вероломно расправились с их предком-королём и захватили престол.

Ну, да это неважно. Отец что-нибудь придумает.

А их ждёт бал, а потом - наступит ночь…


…Ты должна бежать, Мариэль!

- Я не уйду без тебя!

Предатели Дарфулы подняли мятеж, и пять минут назад толпа ликанов ворвалась в замок, убивая всех на своём пути. И её любовь, её жизнь, её Таш собирается бежать на выручку тем, кто сражается внизу, - без доспехов, без кольчуги, с одним лишь мечом!

- Они уже на лестнице, и сейчас единственный путь из этой башни - через окно, а я не могу обратиться в птицу и улететь, в отличие от тебя!

- Я останусь здесь!

- Глупая, они убьют нас обоих!

- И пусть! Я… без тебя… - её голос срывается, переходя в рыдания.

Ну почему, почему, почему им был отмерен месяц? Всего месяц светлой и счастливой жизни?

Из-за двери, с винтовой лестницы доносятся крики…

Таш берёт её руки в свои. Тихо смотрит в глаза.

- Мариэль, ты должна жить. Ты должна жить ради ребёнка, которого твоя мать почуяла под твоим сердцем.

Она, всхлипывая, мотает головой:

- Я…

- Да, Мариэль. Ты - моё сердце. Ты - моя жизнь. И он - тоже. Пока вы будете жить, я всегда буду с вами. Я всегда буду с тобой.

Мариэль плачет. Он лихорадочно целует её щёки, губы, шею. Отстранившись, шепчет:

- Если ты допустишь, чтобы тебя и нашего ребёнка убили, я никогда тебя не прощу. Даже на том свете, где мы рано или поздно встретимся.

Пару мгновений Мариэль смотрит в его сияющие серебром глаза.

Затем, рыдая, в последний раз обвивает его шею руками, касается губами его губ и бежит к окну.

- Если они догонят тебя - разбей стекло в перстне Морли, - кричит Таш ей вслед. - Лети!

Но она уже распахивает ставни и прыгает, оборачиваясь в полёте, и в обличье сокола летит быстрее стрелы, быстрее ветра - так быстро, чтобы не увидеть, как дверь распахнётся и в комнату ворвутся ликаны…


…она бредёт в темноте, спотыкаясь, раня и без того израненные ноги.

Ей холодно. Поздняя осень, а она обнажённая - лишь зачарованные браслеты на руках да цепочки на шее…

Позади - какой-то шум. Мариэль останавливается. Прислушивается. Затем прибавляет шагу.

Шум позади усиливается.

Мариэль уже бежит, бежит, что есть сил - но она пробыла в обличье сокола двенадцать часов и теперь не может обратиться, а её преследователи явно быстрее обычного человека…

Она в очередной раз спотыкается и падает. И, пытаясь встать, понимает, что не сможет этого сделать.

Догнали…

Мариэль поднимает руку. Нащупывает на груди фамильный перстень Морли, который Таш отдал ей сразу после свадьбы и который она с тех пор носила на цепочке.

Разбей стекло…

Она всегда думала, что в нём алмаз.

Мариэль срывает цепочку с шеи, оборачивается, всматривается в темноту. Видит камень, об который споткнулась. Подползая к нему, надевает перстень на палец. Затем сжимает ладонь в кулак, высоко поднимает руку - и что есть силы опускает её на камень.

Ничего. Мариэль поворачивает ладонь и видит, что на гранёном стекле появилась лишь едва заметная царапина.

Шум приближается…

Ветер доносит знакомый кроваво-мускусный запах…

Она снова заносит руку. Затем ещё и ещё. Промахивается, в кровь раздирая костяшки пальцев - но, стиснув зубы, тупо продолжает бить камень.

Они уже в нескольких метрах…

Мариэль даже не поднимает головы.

Следующий удар. И ещё один.

И ещё…

Вспышка ослепительно-серебристого света - и она не то летит, не то падает куда-то в бесконечность…

…обращаясь в чистую мысль…

…растворяясь в белоснежном сиянии…

И вдруг она понимает, что лежит и смотрит в тёмное, мерцающее звёздами небо.

Лежит в чём-то белом и бесконечно холодном.

И на неё мягкими, почти сияющими в темноте хлопьями падает снег…

…Она просыпается!

Мариэль открывает глаза:

- Где я?

- Мы уже думали, что ты не выкарабкаешься, - голос звучит нежно и ласково. Чья-то рука осторожно протирает её лоб мокрым полотенцем.

Как будто Мариэль снова семь лет, она болеет, а мама сидит подле её кровати, собственноручно меняет ей компрессы и рассказывает сказки…

Мариэль откидывает одеяло - ей безумно жарко - и приподнимается. Подле её кровати, на трёхногом табурете сидит полная темноволосая женщина лет сорока. Поодаль, у стенки, мнётся бородатый мужик. Лица у обоих загорелые, широкие и простоватые. Одеты чисто, но более чем скромно, руки огрубелые, мозолистые…

Ясно. Крестьяне.

- Кто вы и где я? - в голосе Мариэль звучит сталь - с такими же нотками она обычно отдавала приказы.

- Ты в деревне у границы с Всеобщим, милая. Меня зовут Тара Фаргори, а это мой муж Гелберт.

- Всеобщим?..

- Всеобщая Территория.

Первый раз о такой слышу.

- И… как я здесь оказалась?

- А ты совсем ничего не помнишь? Мой сын и его друзья охотились на волков и наткнулись на тебя. Ты лежала неподалёку от дороги, уже почти занесённая снегом. Они вначале подумали, что ты мертва, потом поняли, что ошиблись. Но когда они принесли тебя сюда - ты была на волоске от смерти. Столько пролежать в снегу, да ещё… совсем без одежды…

Мариэль опускает глаза - сейчас на ней длинная хлопковая рубаха.

- Ты три дня металась в лихорадке. Бредила, кричала что-то про ликанов. В какой-то момент мы подумали, что ты уходишь, - но ты оказалась сильной, пережила кризис. И быстро пошла на поправку. А ты… ничего не помнишь?

Мариэль мотает головой.

- Какая напасть с тобой приключилась? Почему ты оказалась там… в таком состоянии?

Мариэль задумывается. Смотрит женщине в глаза.

Она светлые, непонятного бледно-голубого цвета. Ласковые, добрые… и наивные. И чуть глуповатые.

- Я… не помню.

- Не помнишь? - глаза Тары расширяются от удивления.

- Не помню… Не помню, не могу вспомнить! Я помню, что меня зовут Мариэль, и… и всё. Я не могу вспомнить, как оказалась в лесу, не могу вспомнить, куда и зачем я направлялась, есть ли у меня дом, родители…

- Тише, тише, - кажется, слёзы в её голосе прозвучали убедительно - Тара успокаивающе касается её волос. - Ничего, ты, наверное, просто устала… После болезни всегда плохо соображаешь… Вот что - я пойду принесу тебе поесть. И горячего молока с мёдом. Хорошо?

- Да… Спасибо.

- Вот умница. Гелберт, идём со мной.

Её муженёк послушно выходит, переваливаясь с боку на бок, как медведь.

Тара прикрывает за собой дверь и говорит шёпотом - но Мариэль приходится лишь чуть напрягать слух либиморфа, чтобы отчётливо всё расслышать.

- Бедняжка, бедняжка! Неба, за что ей это?

- Думаешь, она потеряла память? - Мариэль впервые слышит голос Гелберта - даже шёпот его звучит гулко и низко, как… как медвежий. Другого сравнения ей в голову не приходит.

- А что, разве не видно? Бедная девочка. Конечно, такой шок...

- Ну…

- Но я окончательно удостоверилась, что она из господ. Она разговаривает так... как будто приказывает, а это - первый признак знатной дамы. Я уже говорила тебе, что она явно знатного происхождения. Все эти родовые перстни и медальоны…

- Что знатная девушка делала одна в лесу, да ещё голая?

До ушей Мариэль доносится скрип двери.

Едва уловимый оловянный запах снежного ветра, на миг ворвавшегося в дом…

Звук шагов.

Кто-то пришёл.

- Я думаю, она ехала куда-то не одна. Но по дороге на них напали ликаны, перебили всех её спутников, обесчестили бедняжку и бросили в лесу умирать. Спросишь, почему они не сняли украшения? Мы тоже не смогли их снять, раз - побрякушки явно зачарованы. И два, если ты скажешь, что можно было отрезать их вместе с головой - скорее всего, их целью был не грабёж. Она хотели просто… поразвлечься.

- Но…

- Мам, пап! - а вот и её спаситель явился, судя по всему - звучным басом он явно пошёл в папеньку. - Как девушка?

- Только что очнулась, Альмон, - голос Тары прямо-таки истекал нежностью, как патокой. Да, материнской ласки и заботы в этой женщине было зашкаливающе много.

- Да? Вы ей рассказали?..

- Конечно!

- Ну, тогда пойду поговорю с ней. Она наверняка захочет… поблагодарить меня, - шаги.

- Альмон! - снова шёпот.

- Что?

- Она ничего не помнит, кроме своего имени… Но я уверена, что она госпожа.

- Даже так?

- Не забывай о манерах!

- Я само воплощение манерности, - скрип двери - и её спаситель входит в комнату.

Ему лет двадцать пять - рослый, широкоплечий детина, закутанный в подбитый мехом плащ. Грязные, лохматые чёрные волосы, маленькие тёмные глаза, горбатый - явно множество раз сломанный - нос, густые усы…

При одной мысли о том, что он видел её без одежды, Мариэль передёргивает.

- Ну, здрасьте, сударыня, - Альмон расплывается в желтозубой улыбке. - Рад видеть вас не спящей... Вроде выглядите вы гораздо лучше…

Мариэль почти физически чувствует взгляд, которым он ощупывает её не закрытые рубахой стройные ножки.

- Как прикажете вас... э... величать?

Мариэль окидывает взглядом комнату. Она бывала в крестьянских домах не раз, и сейчас ей хватило взгляда, чтобы определить: хозяева этого дома - крестьяне зажиточные.

Мариэль косится на тёмное окно, за которым воет ветер.

Мариэль лихорадочно соображает.

Ещё в первые минуты разговора она вспомнила, что отец рассказывал ей о порталах, и поняла, что оказалась в другой точке планеты. Или вообще в другом мире… Вопрос, где именно, не суть важен - главное, что здесь нет ни одной знакомой живой души.

Когда она полностью оклемается, Фаргори выставят её за дверь - какой бы доброй ни была Тара, лишний рот крестьянам не нужен. Особенно если вскорости этих ртов окажется целых два. И тогда ей и её ребёнку никто не поможет.

Конечно, она может попроситься остаться у них в качестве служанки. Вряд ли им нужна служанка в том смысле, в каком привыкла воспринимать это слово Мариэль, - но лишняя пара рук всегда пригодится. Она может работать наравне с ними за хлеб и кров. Делать всю чёрную работу - своими нежными ручками, которые ни разу не брали ничего тяжелее вилки…

К тому же - если Фаргори захотят помощницу, обременённую младенцем.

А есть ещё один вариант.

Тара явно была доброй женщиной.

Таре явно понравилась Мариэль.

Тара явно преклонялась перед «господами».

А ещё Тара явно была женщиной порядочной.

Конечно, версия изнасилования, которую Мариэль не может опровергнуть, значительно портит картину… Но Тара наверняка сможет об этом забыть. Хотя бы ради «побрякушек».

Они удивятся, когда поймут, что её никто не ищет… Но не сразу же.

Ребёнку уже месяц… Но она может родить его «недоношенным».

А о том, что её от одной мысли об этом начинает мутить, Мариэль постарается забыть.

Она должна выжить.

Она обещала.

Мариэль медленно встаёт. Плавно поводит плечами. Легко и грациозно, как кошка, подходит к Альмону и голосом нежным, как хрустальный колокольчик, произносит:

- Мариэль. Но не надо на «вы» - это я должна выказывать уважение… Вы спасли меня - и я навсегда в неоплатном долгу перед Вами.

Мариэль рисковала.

Но что-то подсказывало ей - Тара не позволит своему сыну «просто поразвлечься»…


…Нам досталось всё имущество, без лишнего рта заживём ещё лучше, да к тому же теперь вы сможете спокойно перекидываться хотя бы в собственном доме.

Маленькая Таша поднимает на неё безмерно удивлённые серебристые глаза.

Интересно, это дар судьба или её насмешка - каждый день видеть перед собой его маленькую копию?

Порой ей хочется, чтобы Таша была менее похожей на своего отца…

- Мам, как ты… почему? Это же… это же папа, мой папа!

…своего настоящего отца. А не того, кого считает отцом сама Таша.

Мариэль закрывает глаза.

Открывает их лишь тогда, когда понимает - она спокойна.

Берёт со стола платок:

- Я просто пыталась объяснить тебе, что жизнь продолжается, - Мариэль нежно утирает слёзы с Ташиных щёк. - Мне не нравится, что моя девочка плачет уже второй день. Будешь всё время плакать - у тебя будут красные глаза, а никто не любит девочек с красными глазами.

- Меня и так не любят, - бурчит Таша. - Ты же не разрешаешь мне играть с остальными ребятами.

- Таша, ты же знаешь причину…

- Мам, я уже умею контролировать себя! Почему мне нельзя быть вместе со всеми?

- Ты ходила с девочками в лес на прошлой неделе…

- А они гуляют каждый день! И считают, что, раз я редко выхожу с ними, то я задаюсь! К тому я одеваюсь, как… как «госпожа», а это служит им лишним доказательством того, что я гордячка!

- Таша, тебя не должны интересовать их пересуды. Ты ведь действительно «госпожа», и они тебе не ровня. Ты - единственная наследница родов… рода…

- Морли. Я уже слышала, мам, много раз.

- Ну вот. А они - простые крестьяне.

- Мам, они хорошие! Ты-то тоже была «единственной наследницей», и, несмотря на это, не только общалась с «простыми крестьянами», но и вышла замуж за одного из них!

Мариэль, чуть сощурив глаза, смотрит на неё.

Затем едва слышно, почти не размыкая губ, говорит:

- Иди к себе.

Одно из достоинств Таши - она всегда понимает, когда можно спорить с мамой, а когда нет.

Поэтому сейчас она разворачивается и уходит - молча.

Едва заслышав стук закрываемой двери, Мариэль со злостью ударяет кулаком по столу.

Почему, почему она вынуждена всё время лгать, почему не может рассказать всё без утайки хотя бы собственной дочери?

Помнится, семилетней Таше Мариэль пыталась объяснить, почему они должны скрывать от людей своё «истинное лицо»:

- Таша, запомни одну вещь - люди не любят тех, кто отличается от них.

- Почему?

Мариэль даже растерялась:

- Ну… просто не любят, и всё.

Таша наморщила лобик.

Когда она взглянула на мать, её серые глаза походили на блюдца:

- Что, ВСЕ люди?

- Большинство. Встречаются, конечно, некоторые…

- Но мы же не виноваты в том, что мы другие?

- Мы ни в чём не виноваты, малыш.

- Но раз люди не любят нас, хотя мы ни в чём не виноваты, - это плохо!

- Ну… да. Не очень хорошо.

- И… и… И что же тогда, получается, что ВСЕ люди - плохие? И... и папа, и наши соседи, и... все-все?!

На её лице отражался такой ужас, что Мариэль безнадёжно сказала:

- Нет, конечно. Я… пошутила. Просто… делай то, что мама говорит, ладно? Не то мама расстроится.

Вот это Таша поняла. И послушалась. Она всегда слушалась.

Мариэль не хотела бы ещё раз увидеть такое выражение в глазах своей дочери.

А в тот момент, когда Таша узнает правду - оно вряд ли будет другим.

Мариэль подходит к пустой каминной полке, берётся за край, напрягает пальцы - и та крышкой поднимается вверх.

В тайнике осталось три цепочки, не считая перстня Бьорков. Негусто. Хорошо ещё, что, будучи принцессой, Мариэль всегда таскала на шее по пять-шесть фамильных драгоценностей. Стоили побрякушки дорого: помимо себестоимости металла и камней, украшения зачаровывали лучшие волшебники соседнего королевства, чтобы цепочки подстраивались под шею владельца. Иначе бы не удержались после превращений.

Как Мариэль и рассчитывала, её приданое послужило основной причиной того, что Тара, Гелберт и сам Альмон прикрыли глаза на все белые пятна и смущающие места в биографии будущей жены и невестки.

Украшения продавали потихоньку. Конечно, им троим на жизнь и выручки с муки хватало бы - но её Таша не смогла бы скупать книги стопками и одеваться в шелка и бархат. Пусть её дочь выросла среди простолюдинов - но Таша принцесса, и Мариэль хотела видеть её образованной и соответственно выглядящей.

Впрочем, вырученных денег хватало надолго.

В ближайшую поездку в город она, наверное, отнесёт в ювелирную лавку очередной медальон…

Мариэль достаёт серебряный кулон с александритом, сжимает в ладони и возвращает крышку тайника на место.

Она без сожаления продаст все свои драгоценности, кроме трёх: кулона, - маминого подарка на свадьбу, - перстня Бьорков и перстня Морли, который Мариэль носит на пальце.

Кулон она решила отдать Таше в день рождения - в дополнение к новой энциклопедии и атласным туфлям.

Таше исполнится уже десять лет. И за последний год она явно стала… умнее. Хотя скорее - не такой наивной.

Та же ситуация с соседскими ребятами наконец заставила Ташу понять: люди действительно не любят тех, кто отличается от них.

Да и… смерть Альмона, пожалуй, пошла Таше на пользу.

Мариэль растила дочь в тепличных условиях, стараясь оберегать её от малейших волнений - но при этом, естественно, не уставала рассказывать Таше о том, как опасен окружающий мир. Только эти рассказы Таша явно приравнивала к сказкам на ночь.

Она упрямо считала мир прекрасным.

Она упрямо верила в то, что все окружающие хорошие и добрые.

И упрямо, с каким-то детским эгоизмом верила в то, что это кому угодно может быть плохо - а вот у неё всё обязательно будет хорошо.

Слава богу, хоть наглядные примеры действовали на неё убедительно.

Таша поверила, что люди умирают, только в шесть лет - когда умер от лихорадки соседский мальчишка, её ровесник.

Таша стала бояться диких зверей лишь тогда, когда столкнулась с ними лично. Мариэль сотни раз говорила ей, что надо быть осторожной, - но Таша стала осторожной только после того, как ей пришлось уносить ноги от голодных волков.

После того, как ограбили и убили старика-ростовщика, живущего на соседней улице, Таша поняла, что представители так называемых разумных рас - хотя звери вообще-то тоже обладают разумом - могут причинять зло себе подобным.

Когда скончались Тара и Гелберт, Таша была слишком мала, чтобы что-то понять. А потому до вчерашнего дня она упорно считала, что умереть, быть ограбленными или убитыми могут только другие, далёкие, малознакомые или вообще незнакомые людей. А Таше и её близким бояться нечего.

Но теперь Таша, наконец, поняла: даже у неё не всегда всё будет хорошо.

Что ж, наверное, когда-нибудь Таша вырастет.

И тогда Мариэль, наконец, сможет рассказать ей всё без утайки…


…она лежит с развороченной грудной клеткой и чувствует, как из неё с каждой секундой уходит жизнь…

…против такого её регенерация бессильна…

…у неё не хватает сил даже на то, чтобы перекинуться…

- Может, всё-таки надо её…

- Нет.

Один из них смотрит на неё сверху вниз. Точёные черты порочного лица, шрам на щеке - три рваные полоски - и пылающие золотом глаза волка.

Он держит на руках её дитя. Головка безжизненно мотается на тонкой шейке, в уголке рта кровь - Лив кинулась на него с кулаками, а он наотмашь, небрежно ударил её по лицу…

- Ей не выкарабкаться. Уходим.

Их трое. Двое полминуты назад были крупными волками - а третий даже не изволил перекинуться.

Она знала, что ничего не сможет сделать, - как только услышала, как только почуяла их. Словно вернулись призраки прошлого, чтобы забрать то единственное, что у неё осталось…

Но если они думали, что она позволит им увести свою дочь, - они ошибались.

Пусть она не могла любить Лив - это был её ребёнок. А либиморфы всегда защищали своих детей до последней капли крови.

Только бы Таша не вернулась сейчас…

Кроме этого, она ничего не боится.

Ведь она уже умерла.

Больше семнадцати лет назад.


Таша ещё долго смотрела, не моргая, в пустые глаза пантеры.

А затем в тишине прозвучал её тихий смех.

- Да, забавный сон получается, - прошептала Таша.

Зажмурилась.

Нужно проснуться, нужно срочно проснуться…

Ну же…

Запах крови никуда не уходил.

Проснись, пожалуйста…

Нет.

Таша разомкнула веки. Посмотрела вниз. Нагнувшись, закрыла пантере глаза. Затем, опустившись на колени, попыталась приподнять тело - но оно было слишком тяжёлым.

С каким-то остекленевшим взглядом Таша взяла пантеру за передние лапы и поволокла вперёд.

Могилу она копала на заднем дворе, там, где они недавно разрыхляли землю - Лив приспичило вырастить свой собственный горох. Тёплый ветер веял душистым табаком - распустился только вчера.

Таша остановилась, когда куча земли стала выше её роста. Выбралась из ямы. С трудом столкнула тело вниз.

Неживыми, механическими движениями стала засыпать яму.

Когда всё было готово, Таша откинула лопату, отошла чуть поодаль и подняла с земли два прутика. Перевязав их травинкой, вернулась и положила на могилу только что сделанный крест.

Таша ещё долго стояла, глядя куда-то вперёд. Её тонкая прямая фигурка, казалось, касалась диска поднявшейся над горизонтом луны.

А потом Таша перегнулась пополам, упала на колени, скрючилась на земле и заплакала - до судорожной боли в горле, кусая руки. Без слёз.

@темы: Рианнон, Та, что гуляет сама по себе

---

Коротенькая осенняя зарисовка.

[Балес]

Осенний воздух необыкновенно прозрачен, он пахнет дождем и прелыми листьями. Иду по аллее – шурк, шурк… Мне нравится слушать этот шорох, он пробуждает воспоминания о давно прошедших днях. Всё в этой жизни повторяется: когда-то я уже шел здесь с любимой девушкой, теперь иду один – а листья шуршат все так же. Интересно, где она сейчас? Должно быть, вышла замуж и уехала далеко-далеко, прочь от города, где мы встречали осень вдвоем, пили эспрессо в кафе, что напротив сквера и болтали о пустяках.
Я прихожу сюда каждый год. Сажусь на скамейку и наблюдаю, как опадают листья – багряные, золотые с бледно-зелеными прожилками… Здесь так просто не замечать хода времени. Иногда, по воскресеньям, приходит старик-скрипач, занимает привычное место рядом с высоким кленом, с величайшей тщательностью раскрывает футляр и начинает играть музыку Паганини и Вивальди. Я не большой поклонник классики, но скрипка так прекрасно дополняет атмосферу, что я всегда останавливаюсь послушать.
Наверное, именно эта атмосфера и влечет меня сюда. Мне кажется, что я снова молод и влюблен, что вся жизнь впереди, а одиночества нет и не может быть. Это возраст делает меня сентиментальным. Раньше я бы только посмеялся над этим… Но раньше все было совсем иначе, гораздо лучше, чем теперь – впрочем, и теперь неплохо, все беды во мне самом. У меня есть моя осень и шорох опавших листьев, чего же еще желать? У многих нет даже этого, а между тем мы все обречены на одиночество…
Всё преходяще на этом свете, и человеческая жизнь пролетает быстро, как хоровод опавших листьев, как гонимая ветром серебристая паутинка. Стоит ли страдать от этого? У нас всё есть, пока есть мы сами, а что будет после – кто ответит…

@темы: Проза, зарисовка настроения

---

[Edariel]

Смысл.

Извечная тема. Смысл разыскивается человечеством все века существования этого самого человечества - от смысла жизни каждого из нас до смысла Вселенной, от смысла самого ерундового поступка, вроде прогулки под дождем, до смысла написания многотомного романа.

И поскольку заветное слово «роман» сказано, то я получаю (вкупе с моим привычным уже многобуквием) пропуск на страницы этого сообщества. С вопросом: а в самом деле - в чем смысл литературы?

далее

Будем с собою честны: очень скоро мы все умрем. Ну, пусть не завтра и не через пару лет - но само человечество отнюдь не вечно. Не вечна эта планета. Так зачем мы тратим время на... затейливо оформленную неправду?

Да еще и гордимся этим... может, мы просто пустословные вруны? Больные люди, чья тяга к написанию слов и патологическая лживость возведены в ранг искусства? Кем - да такими же больными, живущими не важной и полнокровной реальностью, а в силу своей духовной слабости прячущимися в мир грёз и фантазий?

А вы знаете - мир переполнен людьми, которые именно так и думают. Масса людей не видит в чтении книг никакого смысла и пользы (если эти книги не повествуют о тонкостях починки кранов или приготовления глинтвейна). А из оставшихся - полным-полно людей, которые согласны, так и быть, читать художественную литературу в жанре «реализм» - но вот несуществующие миры их отталкивают, как вода - надувного утенка.

- На что вы тратите время?! - восклицают они. - Какие эльфы? Какие джедаи? Нет всего этого!!! Как вам в реальной жизни может пригодиться история выдуманного существа в мире, которого нет?!

Вот и поди поспорь с ними.

- А вы, писатель, - переведя дыхание, продолжают они, - ну сдались вам эти выдумки?! Подите и напишите про Иван Петровича. Ну, или про деда Макара. Ну ладно, пишите про мальчика Васю из пятого класса, другие васи прочтут, ума-разума наберутся! А кому и зачем нужны эти ваши маги, эльфы и хоббиты?

А и правда - кому и зачем?

Жанр литературы - он вообще в искусстве стоит особняком. Музыка услаждает наш слух; живопись, скульптура и прочая красота радует глаз; кино впитало в себя достоинства всех видов прекрасного, как для слуха, так и для зрения (а частенько и есть где попировать и воображению). Такие виды искусства, как архитектура или керамика, не просто хороши на вид, но к тому же и полезны. Но если попытаться одним словом ответить на вопрос «Что есть искусство?» - то, скорее всего, это слово будет - красота.

Красота мелодий, красота рифм, красота изображений и предметов... Когда нас восхищают стихи? Правильно, когда они благозвучны. Когда, читая их, мы попадаем в некий ритм и такт. Эпитет, которым часто описывают искусство, - «завораживающий». Искусство - подлинное, живое, - обладает свойством завораживать нас, обращать свои помыслы от насущных проблем и повседневных будней к чему-то странному и непрактичному... чему-то, что не согреет нас, не накормит, не вылечит и не защитит наши тела - но при этом доставит необъяснимую радость, которую мы захотим испытать вновь... Заворожит.

На это всё те же рассудительные оппоненты, уперев руки в боки, заявят:

- А чем же эта ваша красота и это ваше искусство от наркотика отличаются?! Вот и порошочка нюхнул - и испытаешь, говорят, радость необъяснимую, и снова захочешь, заворожит по полной программе!

По сему поводу возразить что-либо весьма затруднительно - кроме робких ссылок на то, что наркотик организму вреден, ум он разрушает, а привыкание вызывает ломку, каковой не приключается с любителем живописи, уведенным от полотна Леонардо, или с меломаном, лишенным доступа к Баху и Бетховену. Как ни крути, а меломан и завсегдатай музеев останутся живы, вполне здоровы и в трезвом рассудке... ну а такая неощутимая материя, как «стал несчастным», по ведомству минздрава не проходит.

Ну и потом, на нашей стороне - века поклонения человечества Красоте. Хоть эта бесплотная «пища для души» не поддается объяснению с позиции чисто практической пользы - но эта загадочная Красота определенно человеку полезна: она его радует, вдохновляет, придавая энергии, чтобы жить и идти вперед, даже когда тело его пребывает в обстоятельствах, вовсе не радостных.

А вот литература...

Все, кто считает, что и Искусство, и Красота - это понятия, к восприятию которых так или иначе приложим эпитет «бездумно», - никак не должны бы причислять к искусству литературу: в ней нет ничего, что непосредственно воздействовало бы на органы чувств, доставляя нам удовольствие. Если прочие формы искусства можно назвать (с натяжкой) контактными - то литература воздействует на нас опосредованно: от взгляда на страницу с множеством совершенно неэстетичных закорючек до стадии «удовольствие» путь лежит через осознание, то есть - разум.
Другие виды искусства мы воспринимаем. Литературу нам требуется осмысливать и понимать.

Конечно, вы можете сказать, что это - вещи очевидные. Но задумайтесь: ведь работа ума - это... работа. Усилие. Труд. Напряжение. Процесс понимания чего-либо всегда идет бок о бок с термином «учиться» .

Что же получается? Книгу мы непременно должны «пропустить через ум» - напрячься, потрудиться, принять участие в неком личном учебном процессе. Но тогда - на каком же основании это утомительное «школьное» действо мы решили обозвать искусством?

Вероятно, основание все-таки есть. Если взглянуть на Искусство со стороны - допустим, из космоса, с любимой мною планеты Криптон, - то получится, что любой вид искусства можно назвать актом творения души. Что-то в этой душе начинает шевелиться, тревожить... и как росток из земли, из нас проклевываются произведения искусства. Но росток - штука материальная... а вот почему в семечке зародилась жизнь? Ответ и прост, и невероятно сложен: жизнь в нем зародило Солнце. А что поселяет подобные «семечки» в наших душах? И лучи какого светила пробуждают в этих «семенах» причудливые формы «жизни» в виде картин, симфоний, храмов... или тех самых страниц, испещренных закорючками - за которыми скрываются судьбы, души, приключения, борьба, любовь, иные миры... всё, что мы ожидаем найти, открывая книгу.

Книга - удивительная штука. Как объект, сама по себе, - она вовсе не красива. Но зная шифр (привычно называемый «буквами»), мы попадаем уже в сферу искусства - в несуществующий мир, созданный воображением.

- Как?! - говорит придирчивый житель Криптона. - А воображение - это разве не игра ума? А все ваши люди, нелюди и миры разве не обдумываются, не подвергаются логическому анализу? При чем же тут волшебное и таинственное Искусство, если эти ваши книги просчитываются сухим рассудком, как чертеж здания, а затем тщательно складываются из кирпичиков? Сперва вы делаетесь архитектором с линейкой и строгими математическими вычислениями; а затем превращаетесь в обычного работягу-строителя. Тоже мне, - фыркает криптонец, - нашли Искусство!

И вы удивитесь или даже обидитесь, но во многом он прав. В создании литературного произведения - любого жанра - немало «математики». Там есть свои строгие законы - и не дай бог нерадивому писателю их нарушить! Будет с его творением то же самое, что и с домом, выстроенным по ошибочному чертежу: рухнет с грохотом. Хотя, к счастью для невезучего читателя, буквенное «здание» придавит лишь его чувство логики и «читательскую жилку», зато ни тело, ни разум от этого «обвала» не пострадают.
(Впрочем, не пострадают ли? Это ещё вопрос... но сейчас не об этом).

Литература - творение ума, нацеленное на усвоение умом читателя. И пресловутый акт Творения Души заключается в том, что сама первичная идея приходит к автору «из ниоткуда»; она просто появляется перед его мысленным взором и очаровывает его - как перед взором художника появляется пейзаж, и он хватается за кисти и краски.
И соответственно, восприятие, связанное с наслаждением красотой, состоит в том, что будучи осмыслена умом читателя, эта идея вдруг задевает его воображение. Будоражит, привлекает, завораживает. И по какой-то неведомой причине мы не просто холодным умом обдумываем идею писателя - нет, мы воспринимаем ее на уровне чувств. Мы восхищены, озадачены, напуганы, сердиты, горюем, счастливы... И скажите - разве это не Чудо? Вдумайтесь в весь процесс!

Откуда-то в наш ум снизошла Идея, пробудившая влечение к акту творчества. Идея, задевшая наши чувства столь сильно, чтобы обосновать иррациональное желание напрячься, осмыслить ее, выстроить в нечто цельное, нарастить на нее «скелет» - сюжет, «плоть» - героев и «кровеносную систему» - чувства, интригу, мотивации. Это тяжелая работа, и у нас нет никакого стимула ее проделывать... но та, неведомо откуда снизошедшая, Идея теребит нас, делаясь сама и стимулом, и причиной... и реализация этой Идеи - сам процесс облечения ее в слова - даже доставляет нам удовольствие. (хотя сам по себе процесс писания букв к «удовольствию» никакого отношения не имеет).

А что же происходит далее? Новые чудеса! Будучи осмыслена, выстроена в нечто цельное и закодирована буквами, наша Идея попадает в чужие руки. Чужие глаза для чего-то напрягаются, изучая закорючки. Чужой ум напрягается еще больше, изучая и впитывая Идею... зачем ему это нужно - абсолютно непонятно! Но тем не менее, ум читателя работает вовсю... и ладно бы ум - по непонятной причине эта нелегкая работа сопряжена с вовсе уж необъяснимым удовольствием!

И вот на этом месте - глядя на ошалевшего от восторга Читателя, глотающего, одну за другой, главы книги, - озадачен не только криптонец, но и наш же собрат-землянин... да-да, тот самый, кто вначале теребил нас вопросами о смысле и цели нашей писанины.

- Так вы хотите из этой книги что-то узнать? - осторожно осведомляется он, искоса поглядывая на обложку с драконом, крылатой девой и остроухим эльфом. - Вы полагаете, она вас научит чему-то полезному? Это получение пользы вас так радует?

Но Читатель почти досадливо фыркает и машет рукой: не говори глупостей, и главное, не мешай читать!

И ум, и воображение Читателя сейчас переплелись в причудливом танце - в скольжении по Миру Грёз. Это не его Грёза - но, как ни странно, она волнует и очаровывает его... достаточно, чтобы оправдать затраченные часы и усилия ума. И вовсе не в пользе дело - ни о какой пользе и не помышляет Читатель, странствующий по дорогам, которых нет ни на одной земной карте, в компании тех, кого среди нас нет, не было прежде и никогда не родится. Но Читателя эта «наглая ложь» не смущает - он принял правила игры, он... верит в реальность происходящего. Не умом (ум его понимает, что книга - выдумка), но вот его чувства говорят - настоящее! А иначе - с чего бы он так тревожился, успеет ли герой спасти принцессу?

И если мы рискнем растолковать это изумленному жителю Криптона и скептически настроенному сопланетнику - то последний немедленно воскликнет торжествующе:

- Ага! Говорил я вам, что это - то же самое, что наркотик! Только - для ума. Вы поглядите на этого бедолагу! - взмах руки на уткнувшего в книгу нос Читателя. - Он ведь не живет в реальном мире! Вместо того, чтоб свои проблемы решать - учеба-работа-здоровье-семья-хорошенько расслабиться, - он утонул в чьем-то больном воображении! И мало того, что он портит глаза, - ворчливо уточняет Реалист, - но он у вас подменяет настоящие переживания за живых людей - поддельными, фальшивыми! Про кого, говорите, он там читает - про хоббитов? Хм-хм... и чем знакомство с судьбой хоббита поможет ему по службе? Хорош же он будет, тратя нервы и внимание на участь хоббитов, в своей бухгалтерии!

И вот тут возразить уже совсем нечего. Да-да, обиженный Читатель... не удивляйтесь. Вас сравнили с наркоманом не без оснований. И вы, и он - чего греха таить - сбегаете от тягот реальности в причудливые миры грез. И вы, и он находитесь в состоянии «виртуальных переживаний» - а в это время, конечно, суп сам не сварится, работа не сделается, а ваши родичи и друзья скорбят, обделенные вашим вниманием. А вам не до них и не до супа - вы приняли дозу... ой, то есть - вы Читаете.

Но если всё так безнадежно - отчего же лучшие умы нашей планеты веками твердят: «читайте книжки!»? «Дом, в котором нет книги, подобен телу, лишенному души», утверждает Цицерон. И хотя сложно сказать, какого рода книги подразумевал римский мыслитель, но вот Эрнест Хемингуэй более конкретен и уже явно имеет в виду именно художественную литературу: «Все хорошие книги сходны в одном, - когда вы дочитаете до конца, вам кажется, что все это случилось с вами, и так оно всегда при вас и останется: хорошее или плохое, восторги, печали и сожаления, люди и места, и какая была погода».

Так в чем же правда - наркотик для души или удивительное сокровище? Этот вопрос особенно актуален для нас - живущих в век телевидения, лозунга «Искусство в массы» и фантастики. Ведь если читатель времен Хемингуэя все-таки погружался в мир своих современников, пусть вымышленных, но «живущих» во вполне реальных селах и городах, - то современный читатель сплошь и рядом обитает в мирах, которых не просто нет, но, кажется, и вовсе быть не может. И «уход» в такой мир кажется и впрямь бессмысленным, а то и вредным бегством.

И оно, возможно, и будет вредным - если... увы, но если вы читаете, не желая и не пытаясь думать. Если ваша цель - всего лишь получить удовольствие, развлечься, то это и впрямь сродни печально известному «поймать кайф».

Разумеется, не думать вообще - и тем более, не думать при чтении - физически невозможно. Как уже указывалось ранее, осмысление - непременная часть «употребления книги внутрь». Но вот о чем стоит помнить... мы живем во времена «пакетов информации». Наши умы с детства насыщаются огромным количеством сведений (и картин визуальных, спасибо телевизору) - и если еще век назад читатель при виде некоего слова «видел» один объект, причем для более ясного видения автор обязан был детально его описать, - то теперь в нашем распоряжении на каждое слово есть картины десятка объектов, причем в процессе чтения наш ум услужливо вытаскивает из памяти не просто цветные рисунки, а даже звучащие и движущиеся.

И что же получается? А получается то, что та необходимая работа ума, без которой вы вообще никак не поймете книжку, - сейчас не так уж велика. Вы, естественно, умеете читать; и если речь автора льется плавно и не перегружена незнакомыми словами, да и привычных картин в тексте хватает (дом, лес, город, гостиница и т.п.) - то ваше погружение в мир книги может напоминать ленивое скольжение на спине по морской поверхности - вы не тонете, вам хорошо и приятно, на губах вкус соли, лицо овевает пахнущий водорослями ветерок, а в пятки иногда тычутся мелкие рыбешки. Вы вроде и в море - и в то же время... оно для вас остается загадкой.

Ведь настоящий мир моря - под водой. И чтобы постичь его - вам надо решиться на погружение. Чем глубже, тем больше вы увидите, тем яснее сможете понять, что же это такое - море.

То же самое происходит и с чтением. Накопленный вашей памятью багаж информации позволяет вам мирно «дрейфовать» по сюжету, минуя рифы и почти не опасаясь акул (в виде внезапно выныривающих возле вас и злобно клацающих пастью Вымыслов Автора). Но пока вы не считаете, что книга - это предмет не только развлечения, но и осмысливания с проецированием на вашу реальность, - проще говоря, пока вы лишь следите за героями, но не пытаетесь задумываться, почему они поступают так, думают этак, а чувствуют и вообще нечто несуразное; пока вы не задаетесь вопросом, что лежит в основе подсунутого вам мира и чем он, собственно, так уж отличается от нашего; и наконец - пока вы не увидите этот авторский «вымысел» в окружающей вас реальности, а героев - в вас самих... Пока вы не будете делать всё это, читая, - вы и впрямь рискуете превратиться в «книго-наркомана», ищущего лишь бегство, лишь отказ от правды, лишь «дозы кайфа».

- Но что же это такое?! - взвыли полные негодующего протеста голоса читателей. - Мы тут про хоббитов! Про волшебные миры! Про звездолеты, чужие планеты и прочих джедаев! При чем тут вообще мы и наш скучный реальный мир?!

А при всём. Главное, что стоит всегда помнить о книгах, - их пишут люди, о людях и для людей. Как бы причудливо автор своих «людей» ни одевал и ни называл, каких бы рас ни напридумывал - но суть останется неизменной: все ваши «детишки» - рождены вашим же человеческим разумом. Хотя любой психолог может часами вам рассказывать, в какие дебри заносит этот самый человеческий разум... но я не о том.

Я о том, что без готовности к осмыслению вообще не стоит подходить к книжке. И осмыслению сравнительному... тому, о котором и писал Хемингуэй: когда «вам кажется, что всё это случилось с вами». Если вы способны проецировать литературные образы на ваш реальный мир - во-первых, вы намного лучше будете понимать литературу; но важнее - во-вторых - что вы научитесь куда лучше понимать себя. Ну и, в-третьих, у вас есть неплохой шанс понять родичей, друзей и знакомых - поскольку очень часто «книжные» ситуации дублируют вполне реальные, только облечены они в «иномирные» декорации. И если в реальной жизни вы понятия не имеете о истинных чувствах и мотивах окружающих - то в книгах вам всё это показывают (чем, собственно, и хороши книги); и читатель мыслящий способен увидеть не отдельную историю «в самой себе» - а одну из множества сходных; не просто событие из жизни героя, а провести аналогию с другими героями, внешне совсем иными - но по сути не так уж и отличающимися... и быть может, понять - не случалось ли похожих событий с вами.

Всё это - вещи очень простые. И я не удивлюсь, если кто-то сочтет весь этот набор фраз банальным повторением прописных истин. И заранее такого человека поздравляю: сам я дошел до этого отнюдь не в нежном детстве, и как ни странно - лично знаю людей, причем неглупых и даже немолодых, которые не всё из сказанного понимают. В частности - почему-то далеко не все осознают, что мир книг и наш мир - это не два разных мира, а один и тот же - вполне живой, вполне реальный. И выучиться чему-то важному, что поможет вам достойно пройти выпавшее на вашу долю испытание, может пример хоббита, мага, инопланетянина... кого угодно, если вы умеете видеть не просто кучу отдельных явлений, рассыпанных вокруг вас горстями конфетти, - а наблюдать, как эта «куча» сводится к всего нескольким кружочкам - красный, синий, зеленый... Как ни странно, при всем своем многообразии, жизнь полна неких тенденций, явлений одного класса, - и литература, в числе прочего, учит нас их замечать.

И как итог... Зачем нам читать то, что написали другие, - вроде бы понятно. Как-никак, сообщество это для людей, которые литературу не просто любят, а ею живут. А вот зачем читать осмысленно - и зачем то, что вы надумали-намыслили, трудиться писать?

Сразу напрашивается ответ: «комментарии нужны автору». На самом-то деле, друзья мои, в первую очередь комментарии нужны вам. Но я имею в виду именно полное, обдуманное впечатление... и не от текста, а от истории. От событий и от тех, с кем эти события приключились. От поворотов сюжета (если там вообще есть сюжет). Зачем это надо? Очень просто - затем, чтобы научиться Читать.

И не надо с ходу фыркать, хмыкать и смеяться. Читать умеют далеко не все. Прочесть - это запросто; а вот Читать - это потруднее. Но пока вы не научитесь Читать - увы, но писать вы тоже толком не сумеете.

Закругляя эту литературную историю, все-таки скажу ту мысль, с которой всё началось... Есть ли смысл в литературе, и если да - то какой? А может, в ней - самой по себе - и вовсе нет смысла? И самая лучшая книга обретает смысл своего существования во Вселенной лишь тогда, когда рождает какие-то мысли и чувства у тех, кто читает ее... А тогда - быть может, не меньший смысл имеют и «любительские» строки начинающих писателей - если этим строкам удалось пробудить чей-то разум и вызвать на свет какие-то важные и интересные размышления?..

Причем «важность» - тоже понятие весьма неоднозначное...

@темы: RhiSh, Статьи

---

Доброе время суток, господа.

[Кортес...]

Я в сообществе новое существо, и имел неосторожность... в общем,
имел неосторожность. Надеюсь, вы не будете плеваться)

Вьются, плачут над землёю
Дети осени.
И смеётся надо мною
Небо с проседью.

Дождь рисует акварелью
Сказки старости,
И за мною тихой тенью -
Мои слабости.

Под плащом продрогло тело -
Холодно.
Но кому какое дело?
Прогнано.

Я смотрю на листьев вальс.
Грустно.
Не со мной и не сейчас.
Пусто.

@темы: Стихи

---

Отчет по сообществу.

[Нейма Ски]

Нет, круглой даты не предвидится. Нам всего полтора месяца, и сообщество можно считать начинающим, молодым и зеленым по всем параметрам. Так же нет и большого количества участников. А по идее – должны быть. Вот и захотелось поразмыслить на тему, почему же все никак не раскачаемся.

По сути, причина одна – малая активность. И выражается она во многом. Вот эти «выражения» и попытаюсь расписать. Так сказать, работа над ошибками сообщества.

Есть так называемое тотальное отсутствие активности. Это я о тех участниках, которые и своих работ не показывают, и другим отзывы не пишут. Даже немного о других. Об игнорирующих все сообщество по личным мотивам. Один ушел безвозвратно, другой грозился не бросать сообщество, но слова с делом очень разошлись. Я не стодолларовая купюра, чтобы всем нравиться. И если кто-то крутанул хвостом и «гордо удалился» из-за личной неприязни ко мне, то могу лишь расценивать это как непрофессионализм. И ладно бы еще та неприязнь выражалась из-за каких-то моих критик. Нет, все на личном уровне. Да и еж с вами. Никто устраивать песочницу с разборками не станет. Точка.

Есть немного иная категория «молчунов». Вот с этого момента пойдут никнеймы. Нет, тех, кто неизвестно по какой причине вступил в общество и не сказал ни слова – трогать не стану. Я с этими людьми не говорил. Может, случайно ткнули кнопку «вступить» и забыли. Поэтому с них спроса никакого. Я о других, о тех, кто точно знал, куда пришел. Первым краеугольным камнем – Шанни. Сначала приносила свои работы. Нарвалась на пару критик, оставила их без ответа. На мой вопрос – почему так, и почему не делается работа над ошибками – ответила, что ей больше нравится быть читателем, а не заниматься писаниной. Выходит, что ей на ее же работы наплевать. Они ей не важны. Мде, замечательный поход. Но и от ее читательства нет никакого толку.

Хочу напомнить всем, кто вступил в сообщество для «почитать». В литературном клубе каждый читатель по умолчанию является рецензистом. А значит, обязан выражать свое мнение по прочтенным работам. Всем, без исключения. Почему? Потому что, вступив в клуб необходимо проносить пользу. А просто почитать можно, и, не являясь членом клуба. Чтобы не потерять и всегда видеть обновления – внесите сообщество в избранное и на этом точка. Потому что, видя вас в списке участников, любой, кто выложил свою работу – ждет от вас реакции. А ее нет. Не обманывайте своим присутствием в клубе тех, кому этот клуб действительно важен.

Есть еще ожидатели чего-то невероятного, но при этом сами ничего делать не хотят. Мэтр Гренар, я очень хорошо помню ваши возмущения на счет «неконструктивной работы сообщества» и о том, что все хвалят друг друга как кукух петушку. Ну, повозмущались вы у себя в дневнике. Браво! А что вы сделали, чтобы изменить ситуацию? Она изменилась и без ваших усилий, но все же – чего стоят ваши слова? Где же ваша лепта в общее дело, за которое вы так радели? Тотальное молчание. Ни новых работ, ни отзывов коллегам.

И снова к отзывам. Они нужны как воздух. Всем, кто выкладывает свои работы. И видя в списке более 20-ти участников, каждый желает видеть хотя бы 10 отзывов. Хотя бы от половины тех, кто состоит в клубе. Это есть? Нет, этого нет. Есть кучка активистов, которые пишут отзывы всем. Лично я не пропустил ни одной работы. Никого не оставил без внимания. Так почему молчат другие? Не интересно?

О неинтересности. Если работа не понравилась, то это не дает вам права молчать втройне. Своим стремлением не обидеть автора нелестным отзывом, вы делаете только хуже, не выразив вообще никакого мнения оставляя автора в тишине, наедине с его ошибками. И тем самым обижаете гораздо сильнее, чем критикой. Отсутствие реакции на творчество – хуже смерти. Задумайтесь над этим. Прекратите быть такими равнодушными. Если работа не понравилась, то скажите об этом, выразите мнение, укажите причину того, из-за чего вам это не понравилось. Обоснуйте. И этим автору поможете стать лучше.

О самом наболевшем. Сейчас на сообщество выкладываются три большие работы: «Техник миров», «Доказательство» и «Из огня да в воду». Хотелось бы обратить внимание всех участников сообщества на эти работы. Потому что работать над большими вещами очень сложно. Ни у кого из участников нет опыта такого плана. Все мы – новички. И поддержка, и мнения, и помощь в работе над ошибками – необходима. Спешу заметить, что сложнее всех – Француженке. Потому что в отличие от Мастера и Рана она работает совсем одна. У нее нет ни беты, ни редактора. Ни даже друга-литератора, который бы подсказывал и помогал с вычиткой до того, как она принесет работу в сообщество. По мере своих сил и я, и Мастер пытаемся ей помогать, и делаем хотя бы вычитку с указанием просчетов на сообществе. Но может, все же найдется человек, который всерьез займется редактированием и коррекцией? Ну, или хотя бы включится в совместную работу с нами. И поймите наконец же, что если нет откликов по большой работе, то у автора опускаются руки и пропадает желание продолжать. Ибо – а зачем, если никто не читает и ничего не говорит?

О новичках. И почему же их так мало. Сообщество читают многие. И многие не отказались бы прийти со своими работами. Но боятся. Чего? Да все того же тотального молчания. Прийти, и натолкнуться на стену некомментирования. Вот и не приходят. Получается, что своим отсутствием активности вы отталкиваете тех, кто хотел бы вступить в клуб, но не рискует напороться на такое равнодушие.

О работах над ошибками и критике. Милые мои, если вы пришли в надежде показать, какие вы замечательные, то вам придется приложить массу усилий, чтобы это случилось. Так что обиженно фыркать на критику – недопустимо. Здесь никто никого не стремится обидеть или унизить. Наоборот, здесь вам хотят помочь стать лучше, продвинуться вверх на литераторской стезе. Здесь нет критиканов и «опускателей». Поэтому хочется видеть адекватную реакцию, и то, как исправляются просчеты в тексте. Если кто-то считает, что меня не критикуют, то советую заглянуть в финал «Тринадцатой» - меня там тонким слоем по асфальту размазали две участницы. И я сказал спасибо, и пошел исправлять свои лажи. Да, меня и редактор и близкие уже носом ткнули в эти ошибки до того, как были опубликованы разносы. Но мне приятно видеть, что люди неравнодушны, и что не делают медвежьей услуги, восхваляя и закрыв глаза на ошибки. Да, меня в частном порядке «правят» Риш и Мастер. И на сообществе не пишут мне разборов. Но это не означает, что от них я получаю только похвалы. Нет, по шее тоже крепко получаю. И это дает стимул работать, исправляться. Хотелось бы и от остальных видеть такую же реакцию на критику. Если вы пришли сюда в надежде на то, что все вами восхитятся и погладят по головке – забудьте, здесь не детский сад и участники – не ваши родители, которые похвалят только за усилия. Здесь хвалят лишь за результат, а не за одни старания.

Кажется, перечислил основные больные места в работе сообщества. Хотелось бы, чтобы участники не просто отметились в теме а-ля «стыдно, исправлюсь», а именно показали действиями свои исправления. Слов мало, нужно дело.

С уважением, и надеждой на понимание и поддержку.

@темы: Шимрис

---

Pretty oblivion

[Klajfus]

stihi.ru/2009/10/04/1127

Как прекрасно твоё забвенье,
Не старайся меня вспоминать.
То ли девочка, то ли виденье,
Кровь на губках и гордая стать.

Может, всё, что забыла, тем лучше
И добро, и зло наше ручьём
Унесло в один миг, и тем пуще
Надо мною кружит вороньё.

Сталь под сердцем замешана с тенью.
Блеск в глазах, словно звёзды во тьме.
Обожжённый в душе будто плетью,
Твою память оставлю себе...

@темы: Perfect Bogus, Стихи

---

Доказательство

[Ласточкина]

Глава пятая

Литературовед

    - Почему люди всегда стремятся узнать что-то? Почему учатся, вступают в отношения с окружающим миром? Очевидно, выброшенный в реальность хрупкий младенец изначально стремится защитить себя. Поэтому растет, идет в школу, общается - всё это только для того, чтобы выработать в себе идеальный механизм, способный выстроить линию обороны. Так хрупко то, что связует человека с реальностью. Всего лишь тонкая оболочка сердца, тень, незаметная даже для самой чувствительной техники, - душа. И человек неосознанно ищет всю свою жизнь средство для того, чтобы охранить эту тень, ищет настолько усиленно, что, в конце концов, теряет тело, но душа остается.

    - Вам не кажется, милый профессор, что вы углубляетесь куда-то не туда? - пронзительный взгляд поверх съехавших на кончик носа очков. Небольшой человечек с некрасивым лицом, сидящий напротив девушки, как-то рассеяно потер подушечку большого пальца:

    - Нет, Анна, совсем нет. Однако, сейчас у нас с вами на повестке дня совсем иные категории, вы правы. Итак, возвращаясь к Раскольникову…

    Всю жизнь литературовед тщательно изучал мировые шедевры слова, писал объемные работы, перечитывал, перечитывал, перечитывал классиков и новинки - всё только для того, чтобы ответить на один-единственный вопрос - как защитить душу. Что-то вырисовывалось в его теории, что-то выпадало из нее, разрушая до фундамента все выводы, но профессор не останавливался ни на минуту до той поры, пока не остановилось его сердце.

    Ему всегда представлялось, что после смерти он утратит лишь одно - свое тело. Нет, он был достаточно образован, чтобы понимать, что не окажется на пухлом облаке рядом с пухлым апостолом, читающим пухлые книги. Он лишь свято верил в то, что его идеи не могут просто так стереться в пространстве и времени.

    Однажды он упал, а, очнувшись, открыл глаза и долго смотрел в небо, однако, поймав себя на мысли, что на князя Андрея он совершенно не похож, да и небо вовсе не над Аустерлицем, решил подняться и попытаться добраться до больницы. Недуг последних месяцев набирал обороты - вовсе не хотелось снова упасть посреди проспекта. Только встав, отряхнув рукава и подобрав портфель, профессор осознал, что находится в мире совершенно пустом и звонко тихом. Поначалу удивления не было. Только тихий вздох:

    - Так вот оно что. Вот оно как.

    - Да, именно так. - Неизвестно откуда перед профессором предстал коротко стриженый мужчина в явно дорогом костюме.

    - Вы, позвольте спросить..?

    - Геометр, профессор Ман, Геометр. Приятно видеть вас.

    - И мне. - слова литературоведа прозвучали не очень-то уверенно, однако человек напротив, казалось, воодушевился:

    - Не представляете, какая для меня честь! Вы - и ко мне. Приятно, неимоверно приятно. Позволю себе заметить, что без вас тут сложновато бы мне пришлось, а ваша помощь просто необходима, просто необходима.

    - Простите великодушно, но как же?

    - Оставьте, профессор, оставьте! Неужели вам требуются объяснения, вы же умный человек! Вы же, повторюсь, профессор! - видимо, само слово «профессор» вселяло в Геометра такой энтузиазм, что произносил он его с особым смаком. - Профессор, вы же всю свою жизнь искали один ответ, нет, разумеется, вы его не нашли, но вы же выросли, профессор! Вы-рос-ли. Хоть вы и не математик, но родная мне душа, я уверен. - Слово «душа», напротив, звучало почти оскорблением.

    - Да кто же вы?

    - Право, вы дивный! Дивный человек! Профессор, я бы сказал! - Мужчина уже вел литературоведа прочь от места падения, ныряя в подворотни, пересекая улочки, не умолкая при этом ни на минуту. - Я не люблю долгих объяснений, но для вас, дорогой мой, я сделаю исключение. Исключения - категория совсем особая в моих изысканиях, и посему я уделяю им совершенно особое внимание. Вы, профессор, тоже исключение. Самое настоящее исключение. Потому вы и здесь. Вы, во плоти! - Геометр хихикнул и вывел Мана на улицу Некрасова. - Смотрите, какой домик! Пойдемте туда. Там тихо.

    Сказать, что постепенно возникающему удивлению профессора не было конца, значило бы не сказать ничего, но последняя фраза спутника его несколько протрезвила:

    - Простите, но ведь тут совсем тихо. Везде.

    - Да-да-да, тихо, для таких, как вы. А меня атакуют петициями, знаете ли. Я страсть как не люблю петиции, потому что они тоже исключения. А к исключениям у меня совсем особое отношение, подчеркну снова. - Они уже миновали арочный свод и вошли в неприглядное помещение. - Позвольте рекомендовать, таверна! Мне подумалось, что это будет миленько, назвать так это местечко. Таверна!

    Геометр опустился на один из ближайших стульев, профессор последовал его примеру.

    - А теперь о насущном. - Геометр вдруг сделался совершенно серьезен. - Вы любите вопросы. Я люблю ответы. Я их не даю, но я их люблю. И вы исключение. Все, что вокруг вас, - Теневая. Мир, где живут души, ожидая своего возвращения в реальность. Не каждой я могу предоставить немедленный пропуск, я, знаете ли, очень ответственен, а многие из них нуждаются во временном успокоении. Революции тут, конечно, не будет, но заблудившиеся мутят воду. Поэтому вы мне необходимы.

    Профессор жадно вслушивался в смысл сказанного, глаза его всё округлялись, но ничто из слов не ставилось под сомнение. Наконец ему позволено было прикоснуться хотя бы к краешку сути, и этому прикосновению мешать совсем не хотелось. Между тем Геометр продолжал:

    - Ваша душа еще при вашей жизни являла собой исключение. Она многое понимала, подталкивала вас к тому, чтобы узнавать, размышлять и постигать. Это очень важно в наш тревожный век, понимаете? - Разумеется, профессор кивнул. - Так вот, я подумал, что вы полезнее мне будете в тандеме с вашей душой. У вас с ней шикарная связка. Признаться, моя работа! - как бы между прочим, но с явной гордостью сказал Геометр, постучав пальцем по лбу профессора. - Ваш мозг, профессор! Не исключено, что здесь вы изрядно одичаете, но если я предложу вам остаться здесь, вы ведь не откажете?

    - Не откажу. Ведь, как я понял, обратной дороги мне нет.

    - Совершенно правильно поняли, профессор! - Геометр явно обрадовался последнему замечанию литературоведа. - Дороги нет! Но все дороги в этом мире приведут к вам. Потом уж ко мне, но изначально к вам. Здорово, не так ли? Все вопросы по Геометрической Правке будут изначально поступать к вам. Я все-все вам объясню, но только позже. - Чертежник, наконец, отреагировал на более чем выразительные взгляды профессора. - Милый Ман, я не сказал вам главного! Вот иногда я так рассеян! Позвольте заметить, вы не очень привлекательны.

    - Не отнять. - Ман даже не понял, что можно бы и обидеться на подобное замечание.

    - И не прибавить. - Собеседник рассмеялся. - Шутка! Так вот, все эти души, желающие обрести тело, чтобы переродиться, вас сразу атаковать не будут, но много здесь находится и тех, кто ничем не брезгует. - Литературовед, конечно, слышал, что за глаза его называли крысой, но так откровенно о его не самой приятной внешности кто-то говорил с ним впервые. - Поймите, профессор, поймите, я же вовсе вас не обижаю. Я констатирую факт! Факты - математика. Я математик. Я Геометр!

    - Да-да, я понял.

    - Вот и чудно. Дивно. Распрекрасно. Но стену я все же научу строить. Просто для того, чтобы вы были в полной безопасности, помогая решать мне проблемы. Ведь вы же и хотели узнать, как защитить душу. Я подскажу вам, как сохранить ее в теле, чтобы кто-нибудь особо одаренный ее не вытолкнул. Но мы же с вами одареннее всех! Ученые! Поэтому защищаемся с помощью стен! Логично, не правда ли?!

    - Стены, да…

    - Ах, оставьте, прошу, ваш пессимизм, вы все непременно поймете! Вы же, позвольте, профессор! Возьмете на себя уход за потерявшимися?

    - Да.

    Геометр хлопнул в ладоши:

    - Я знал, что вы диво, а не человек!

    Прошло много дней с той поры. Очень много. Сложно сказать, кто больше знал о Теневой: Геометр или бывший профессор Ман. Он сталкивался с разными душами, с разными телами, начал попивать портвейн и бриться лишь раз в неделю, но появление сумрачного Ёла, а потом мальчика почему-то радовало Мана. Однообразная череда дней, казалось, прекратилась. Деление души? Почему бы и нет? Ман привык к тому, что математик ошибается очень редко. Да никогда он не ошибался до последнего момента! Иногда, собираясь за рюмочкой крепкого алкоголя, Пёс и Ман долго рассуждали о том, как же слегка сумасшедший чертежник умудряется все держать в равновесии. Ман всегда недолюбливал математиков, считая филологию куда более тонкой наукой, но этим человеком, если можно считать таковым Геометра, он восхищался.

    Из размышлений и воспоминаний его вырвал голос Ёла:

    - Пёс его привел.

    - Правда?

    - Да. Сейчас все под шпилем.

    - Думаю, пора и нам подтягиваться.

    - Эх.

    - Не вздыхай. Геометр заваривает потрясающе вкусный чай.

    - После портвейна - самое то.

Глава шестая

Чаепитие

    К тому времени, как смотритель и калека добрались до Адмиралтейства и поднялись в кабинет Геометра, тот уже заканчивал чертеж. Пёс допивал вторую чашку чая, а Володька, с надеждой смотря в пустоту над его головой, только делал первый глоток остывшего отвара, довольно недурного на вкус. Заметив его взгляд, Пёс меланхолично вздохнул и шепотом сказал:

    - Ничегошеньки не понимаешь.

    - Совсем ничего.

    - И не поймешь, пока он тебе не поможет.

    - Это как? - кажется, до Володьки только начал доходить смысл происходящего.

    - Твоя душа отделилась. Пока мы не вернем ее в тело, ты ничего не можешь понимать. Самостоятельно - почти ничего.

    - Почему?

    - Душа связует мозг и тело. Без нее никак. Бывают бестолковые, конечно, - Пёс покосился в сторону окна. - но без них никак.

    - А он…

    - Вернет-вернет, не сомневайся.

    - А-а-а… - мальчик совсем растерялся и сделал еще один глоток напитка, именуемого чаем. - А как же…

    - Нет-нет, ты можешь спать, есть, бояться, желать, но не сможешь вспомнить ни о необходимости сна, ни о том, что ты ел, ни о том, почему у тебя возникли какие-то желания. Связи никакой.

    - Зато у нас есть исключение. - Вошедший первым Ман слышал последние фразы молодого человека и, словно подтверждая эти слова, следом в комнату проследовал Ёл.

    - И доказательство. - Геометр поднял глаза от бумаг, окидывая собравшихся взглядом. - Кворум. Кворум, кворум, кворум. Ну-с, как там? - он кивнул на дверь, обращаясь к Ёлу.

    - Ничего нового. Стены держат, да и присмирели как-то, словно чувствуют что. Только двое каких-то бесноватых в таверну забредали. Ман их быстро успокоил.

    - Дивно, расчудесно и просто изумительно. Чайку?

    - Да, было бы хорошо. - Вновь прибывшие не отказались от предложения. Ман уселся прямо на пол, а Ёл устроился рядом с другом. Оба согревали ладони чашками с горячим чаем.

    Мальчик только вздохнул. Ему ничего не оставалось, как следить за горизонтом, подрагивающим рассветным теплом в раме окна, и ждать еще до конца не понятного возвращения души. Расслабленный напитком Пёс толкнул его в бок, выводя из пустой задумчивости:

    - Ну как, вкусно?

    - Угу.

    - Ты совсем скис, парнишка.

    - Так это моя душа разговаривала тут с вами?

    - Она.

    - А почему она просто ко мне не вернется?

    - Потому что душа без тела - только тень, кусочек энергии, она не может принимать самостоятельных решений почти никогда. Только сливаясь с тобой, она преобразует свою энергию в действия. Ты без нее еще можешь, а вот она без тебя - нет. Почему, ты думаешь, тут так неспокойно?

    - Неспокойно?

    - Ах да, ты же не слышишь. Но тут душ без тела очень много. И все они хотят, чтобы Геометр скорее вычертил им пути и отпустил - им подавай применение своей энергии. А Геометр что, Геометр старается, но он один почти, не считая меня да Мана. Не успевает. - почти сыновние нотки слышались в голосе Пса, говорящего о чертежнике. - Да и особо выдающиеся попадаются. Все у них есть, живи в теле хоть сто лет, так ведь нет! Выкаблучиваются!

    - Меня нельзя делить! - Голос души звенел негодованием. Ёл замер, не донеся чашку до губ. Опьянение исчезло сразу, и он подал голос:

    - Это почему это?

    - Потому что невозможно.

    - Но я столько отдал тебе, не понимаешь? Поделиться жаль? Я ведь для мальчика стараюсь, не для себя.

    - Так ли, Ёл, так ли? - Ман прищурился.

    - А разве нет? – отмахнулся от него калека. - Я только потому и оказался здесь, что должен был вернуть себе хоть часть души, чтобы вернуться домой.

    - Позвольте заметить, - Геометр устало потянулся, - что здесь вы оказались не поэтому.

    Все взгляды устремились к фигуре за столом. Геометр поднялся. Он улыбался. Улыбался совершенно необычно.

    - Все вы здесь оказались не поэтому.
Ман поднялся с пола. Он уже приготовился выслушать очередную теорему, а так как разбирался в математике слабо, то предпочитал слушать стоя – это всегда помогало ему сосредоточиться. Ёл отставил чашку и как-то растерянно улыбнулся, ему казалось, что именно он был главным действующим лицом, «его» душа. Известие о том, что это вовсе не так, несколько смутило его, надежда протестующее забилась частым пульсом. Пёс по привычке сильнее сжал циркуль в кармане, не любил гончий неожиданных поворотов. Володька первым спросил:

    - А почему тогда?

    - Вот все вы тут обзываете меня куцым математиком, - калека и профессор переглянулись, - а я, между прочим, совсем не куцый. Я Геометр. И я в состоянии делать выводы. Из исключений… и из доказательств тоже. Вы все здесь - не более, чем чертежики, линии карандаша. Никто из вас, закорючек, не подумал о том, что у меня линия тоже есть?

    - Как же, как же…- попытался вставить Ман.

    - Да-да, профессор, я тоже в состоянии вычертить все то, что меня ждет. И уж поверьте, иногда чертеж выходит не самым удачным, не самым удачным. - Голос Геометра стремительно менялся с постоянно взвизгивающего на высоких нотах до тихого ровного шепота. - Знаете ли, моей душе много, много, много лет. Она стара. В ней нет запала. А мне надо чертить! Чертить и выравнивать, чертить и выравнивать, понимаете ли?

    Кивнул только Пёс, остальные смотрели совсем уж ошеломленно.

    - Совсем не случайно в теле твоем, Ёл, появилась такая сила желания, что ты попал в Теневую со своей просьбой. И не случайно я принялся за работу над твоей пустой, бесполезной, порочной, в корне неверной идеей! Вот здесь, сейчас передо мной ваши графики, все, до единого. И все они удивительным образом вписываются и накладываются на мой график. Поразительно, правда? Ай да Геометр! Математик куцый! - приглушенный вскрик сменился неожиданным уточнением: - А что вы чай не пьете?

    Теперь уже и Пёс вскочил на ноги. Ман вышел вперед:

    - Я не понимаю тебя, Геометр. О чем ты говоришь?

    - Не понимаешь? Даже ты не понимаешь? Куда уж тебе, помешанный на вопросе! Куда тебе, эгоистичный человечишка, «ах, как я люблю свое прошлое, почти прибейте моего сыночка, я для него стараюсь!» Куда тебе, больной, вытащенный мной из хосписа и бегающий по мелким поручениям? Куда тебе!.. Ты вообще… просто мальчишка! Вы все тут собрались только потому, что мои чертежи вас сюда привели. Только для меня вы тут оказались. Геометр - гений! - собрав в кулак несколько листов и потрясая ими над головой, чертежник обошел стол по кругу. - Гений! Просто признайте это!

    - Кажется, ты совсем помешался…

    - Ман, это в твоем мире есть сумасшедшие, в моем мире таковых нет! Сумасшедшие теряют душу, только и всего. Моя же на месте и в скором времени появится новая! Вольем свежую струю!

    - Ты что же, задумал…

    - Ай-ай-ай, а вы не ожидали? Совсем-совсем? Ну надо же, ну надо же… Сколько я собирал вокруг себя души в поисках подходящей, сколько строил стен, привлекающих самые лучшие, сколько перепроверил графиков, не сосчитать, не сосчитать, но ничего, ничего! А потом… потом я наткнулся на него! - Тонкий палец Геометра указал на Ёла. - Он так ценил свою душу, что я, сверяясь снова и снова, решил, что она мне вполне подойдет. Батареечка! А ему что? Он и так калека, в нем ничего, кроме тела и зудящего желания вернуться не осталось, на что ему душа?! Только чтобы тешить себя любовью близких! Скажете не так?

    - А мальчик? - Пёс никак не мог поверить в то, что слышал. Так давно он знал Геометра, что подобного никак не мог ожидать от странного, но все же достаточно разумного и логичного наставника.

    - Мальчик, мальчик… Посмотри, сколько у меня таких вот мальчиков! Посмотри! Верну его обратно, полечат, решат, что от стресса помутился рассудок. Там ведь все острее ощущается, не протянет так долго, как здесь. Вот и все дела. Комфорт и уход до конца жизни. И никаких, никаких вопросов помешанных филологов!

    Володька медленно выходил из-за спин взрослых. Он почти не отдавал себе отчета, только каким-то шестым чувством ощущал, что поступает так, как нужно. Тонкая невидимая нить притягивала его к окну. Он сжимал холодный металл в пальцах, неслышно в пылу спора продвигаясь по комнате. Быстрым движением был выведен круг циркулем, выуженным из кармана Пса, открывая для души выход из комнаты. Сам же Володька в следующую секунду выпрыгнул из окна и, цепляясь за ветки тополя, растущего напротив, благополучно оказался на земле.

Вскочив, Вольский бросился бежать, в спину ему летел крик Геометра:

    - А как же чай?!

@темы: Доказательство, Мастер

---

Письма

[Ласточкина]

Не дописаны три письма:
Строчка к строчке, чернила, почерк,
Как неровная вдоль тесьма,
Знак вопроса и долгий прочерк.

В свое прошлое шлю привет
Талым снегом и легкой грустью:
«Ты, быть может, мне дашь ответ,
Как не сбиться в стремленьи к устью?

Как под натиском устоять
Злых ветров, и стремнин подводных
Как в течении избежать,
Как спастись из пучин холодных?»

Настоящему – буквы в ряд,
И короткое – сквозь – сомненье:
«Для чего я пишу, не зря ль
Останавливаю мгновенье,

Коротая за ритмом ночь,
Обнажая безмерно чувства?
Неужели молчать невмочь?
Или рифмой весь путь мой устлан?»

И еще один лоскуток –
Бережливо храню бумагу –
Это будущему зарок:
«Не роман я создам, не сагу,

Не портрет и не менуэт,
Не иллюзию, не изваянье -
Человека оставлю след
И в стихах его дрожь дыханья».

Не отправлены три письма -
Строчка к строчке тесьмою почерка,
Марки – листьями октября -
Почтальон заблудился в осени.

@темы: Мастер, Стихи

---

Стрингер

[Klajfus]

stihi.ru/2009/09/30/7570

Ты камеру в руки взял,
В горячую точку собравшись.
Там смерти людские ты снял,
За край так безумно забравшись.

Ты слышал мольбу и стоны,
Вид взрывов и выстрелов смерч.
Всё зло, что сидит на престоле,
Забыв как звенит адский меч.

Ты руки там в кровь окунувший,
Что льётся по горным ручьям.
На смерть сам себе присягнувший,
Привыкший в миру к новостям.

@настроение: Пустое

@темы: Perfect Bogus, Стихи

---

Из огня, да в воду. Глава вторая.

[Marizza Tyler]

Глава вторая.

Еще с ночи шел проливной дождь. Даже в комнате с обогревателем было холодно, и очень сыро. Согальд лежал на застеленной кровати, укутав ноги курткой, и задумчиво курил, медленно выпуская клубы дыма в потолок. На тумбочке валялась наполовину опустошенная пачка из-под сигарет, на полу – фольга из нее. Из-за сырости клубы едкого дыма висели как будто облаками, угрожая пролиться никотиновым дождем.

Согальд взглянул на будильник. Полчаса до подъема. Он с усилием выдохнул остатки дыма из легких, открыл окно, и начал умываться, разбрызгивая ледяную воду во все стороны. Потом надел куртку, застегнув ее под самое горло, чтобы не было видно мокрого ворота, и вышел, громко хлопнув дверью.

Когда он стучался в кабинет к Генеральчику, вода лилась с него ручьями. Дождь вымочил волосы, штаны, куртку, и, как ему казалось, даже носки.

- По переходу чего не прошел? – задорно спросил Генеральчик, наливая Согальду горячего чаю. Тот неопределенно пожал плечами, отряхнулся, как большая собака, и взял чашку.

- Зачем звали, господин генерал? – спросил он, отхлебнув чай.

- Говорил уже… - протянул Генеральчик. – Бунт жуткий назревает. Они нашли себе нового лидера, который еще До в каком-то серьезном месте учился, по словам людей – невероятно умен. Но, - пожал он плечами,– сам понимаешь, сейчас время такое жуткое, что тот, кто знает хоть немного больше остальных - автоматически становится умным.

Согальд кивнул.

- Задача – устранить лидера?

- Совершенно верно, - улыбнулся краешками губ Генеральчик. – Устранить желательно вместе со всем костяком, чтобы больше не мешались.

- Так точно. Вопрос разрешите?

- Ну?

-Чего они хотят?

- Они хотят, чтобы все было, как они выражаются, « как у людей». Конституцию хотят, чтобы государством управлял народ…

- Доуправлялись уже, - криво усмехнулся Согальд, ставя на стол пустую чашку. – Они прошлых опытов с коммунизмом не помнят?

- Молодые еще да зеленые… Где твои молодцы-то? Сколько взял?

- Двоих. Табуретку да еще какого-то паренька. Он единственный не пялился ей на грудь когда я вошел.

- Сдалась тебе эта Табуретка… - проворчал Генеральчик. – Ну нехорошая же девка! Второй раз уже тащишь за собой! На кой черт-то?

- Нужна, господин генерал, - сказал Согальд. – Пользы от нее много. Разрешите идти?

- Своих поймаешь, ко мне отправь. А так – да, иди… - вздохнул Генеральчик. Согальд отдал честь, развернулся, и вышел из кабинета. Оказавшись в коридоре, он прислонился спиной к стене, и тяжело вздохнул. Нащупал во внутреннем кармане куртки еще одну пачку сигарет, и прикрыл глаза.

Неслышно открылась дверь из перехода, и Табуретка осторожно коснулась руки Согальда.

- Чего тебе? Генерал ждет.

Ни слова не говоря, она повернулась, и скрылась в кабинете генерала. Согальд вышел на плац и сел на ступеньки. Дождь был холодный, а капли воды - просто ледяными. Они забирались за шиворот, проникали даже под куртку, и играли в салки на теплой коже.

Через пару минут рядом села Табуретка. В густом ежике ее волос застревали капли воды, самые наглые же капли повисали у нее на ресницах. Она вздохнула.

- Что с Вами? – спросила она.

- Какая тебе разница? Твое дело убивать, - надтреснуто сказал Согальд. Табуретка прикусила губу, и в упор посмотрела на него. Потом подняла его руку, положила себе на плечо, и прижалась к нему, чувствуя щекой холодную кожу куртки. Он вздохнул, и прижал ее к себе плотнее.

- Что творишь, мелкая?

- Грею, - просто ответила она. – Вам холодно.

- Мне по статусу положено, - резко сказал Согальд, стряхнул ее руку, встал, и широкими шагами пошел к арсеналу. Табуретка вскочила, и побежала за ним.

- Простите! Простите меня! – закричала она, вцепляясь в его рукав, и пытаясь его остановить. Он медленно повернулся, и смерил ее тяжелым, словно свинцовым взглядом. Она задрожала, и быстро-быстро заморгала, чтобы смахнуть выступившие слезы.

- Что ты от меня хочешь? – спросил он медленно, чеканя каждое слово, и словно впечатывая ее в землю. – Скоро подъем, нам нужно уйти до него.

- Господин… Господин Согальд… Не поймите меня превратно, пожалуйста! Я даже не думала к Вам приставать…

- Это я уже понял. Что дальше?

Она сглотнула, отпустила его рукав, и пошла в противоположную сторону. Согальд презрительно усмехнулся, и продолжил путь к арсеналу.

Как только Табуретка зашла в здание, ей встретился тот самый парнишка с мышиными волосами. Он хитро прищурился.

- Влюбилась? Влюбилась, да?

- Отстань, еще чего не хватало, - отмахнулась она. Паренек перегородил ей дорогу.

- Рассказывай!

- Я не влюблялась в него, Форн. Ему грустно, всегда грустно, я попыталась помочь. Не вышло. Теперь я могу идти? У нас есть максимум пара минут, потом мы получаем снаряжение.

Форн разочарованно отступил.

- Я думал, ты с ним переспать хочешь…

- Прогуляться по минному полю не хочешь?! – сверкнула глазами Табуретка. – Я не сплю с такими как он, мне нужны новые ощущения. Уйди с дороги!

Она просто смела парня со своего пути, оставив его робко улыбаться собственным мыслям. Что касается ее самой, то она неприкрыто улыбалась, сверкая выбитым четвертым зубом на верхней челюсти.

***

Уходили они втроем, в полной боевой экипировке, не совсем понимая, чего от них хочет руководство. Ни мало-мальски разумного плана, ни наставлений – не было абсолютно ничего. Было указание – убить. Убить не одного или двух, убить много. Нужно ли скрываться? Вопросов была масса. Во время короткого напутствия Генеральчик отказался отвечать на какие-либо вопросы, и теперь приходилось действовать наобум, как скажет инстинкт. Или – процессор…

Для того, чтобы добраться до заданной точки, требовалась машина. Ее они нашли в километре от военной базы – старый, разваливающийся буквально на глазах джип, когда-то бывший блестяще черным, а теперь весь в потеках грязи. Согальд забрался на сиденье водителя, покрутил какие-то рычажки, которые машину в действие не привели, потом нашарил ключи в бардачке, и неуверенно тронул машину с места.

Через пару минут он уже вполне освоился за рулем, и осторожно вел древнюю машинку через колдобины размякшей лесной дороги. На заднем сиденье сидели Табуретка и Форн, и мрачно смотрели каждый в свое окно. Окна были в потеках грязи, практически ничего не было видно, и они перевели глаза на лобовое стекло. По нему задумчиво скользили дворники, создавая не очень приятный звук.

- Господин Согальд, - подала голос Табуретка. – А когда Вы… родились?

- Давно.

- Вы простите, что спрашиваю. Я просто из детского дома, нам там не рассказывали про жизнь До. Думала, может, Вы чего знаете…

- До были страшные динозавры, дышащие огнем, и пожиравшие все живое! – громко сказал Форн, неуклюже махнув руками. Согальд ухмыльнулся.

- Серьезно? А откуда же они взялись? – язвительно спросил он. Форн сник.

- Вот поэтому и не пересказывай чужие бредни. До все было точно так же, как сейчас. Только намного организованней. Да и людей было намного больше.

- А где они все? – спросила Табуретка.

- Как где? Умерли. По собственной глупости. Две мировые державы не поделили какую-то страну, в запале объявили, что если противник не отступит, они выпустят страшную бомбу. Переполошились ученые, мгновенно объявили по всему миру скрытую эвакуацию. Уж как им удалось это провернуть – один бог знает. Только вот эвакуировали они примерно миллиард людей, запихнув их в неизвестность, в нечто среднее между перпетуум-мобиле и машиной времени. Что было потом – никто не знает. Оттуда больше никто не приходил, и по какой-то теории оружие все-таки рванули.

- А нам в школе рассказывали, что мы – потомки первопроходцев этой планеты, и…

- Замолчи, дура. Мы даже не знаем, где Земля. У нас настолько мало знаний, что мы даже телескоп построить не можем, и хотя бы примерно понять, куда нас, черт возьми, занесло.

- Вот оно как… - протянул Форн. Согальд резко крутанул руль, уводя машину вправо, подальше от размытой дождем лужи, и остановился на обочине. Потом обернулся к двоим, съежившимся на заднем сиденье.

- Сейчас вы двое перенесете машину вон в те кусты, и замаскируете ее. Понятно?

- Так точно! – хором ответили Табуретка и Форн, пытаясь отдать честь: машина стояла под небольшим углом, и они валились друг на друга.

Согальд вылез из машины, и направился к противоположным деревьям. Зайдя за них, он присел на корточки, прислонившись спиной к стволу, там, где меньше капал затухающий дождь, вытащил измятую пачку сигарет, и судорожно закурил. Фирменная, дорогущая зажигалка, купленная еще До никак не хотела рождать огонь. Наконец кончик сигареты начал тлеть, Согальд втянул в себя дым, и успокоился.

Ему с самого утра что-то не давало покоя. Что-то крутилось в воспаленном мозгу, и никак не хотело возникать четким образом. Он думал о ней. Думал о том, что, наверное, так нельзя, и когда-нибудь он не получит очередного письма, написанного второпях косым, крупным почерком. Но эта тревога все же была не о ней. Это было очевидно, это дразнило его, и…

- Господин Согальд! – внезапно возникшая прямо перед ним Табуретка отдала честь. – Приказ выполнен. Мы можем двигаться дальше?

Он тяжело поднялся, щелчком послал окурок в кусты, и вышел на дорогу. Потом остановился, вернулся, разыскал окурок, и спрятал его в карман. Мало ли что…

По размытой дождем дороге двигались гуськом. Впереди Согальд, позади – Форн и Табуретка, шушукавшиеся друг с другом через плечо. Через час ходьбы они повернули по малоприметной тропинке в лес, уже без разговоров, пригибаясь к земле, и держа автомат наготове. Стараясь не производить шума, они добрались до развалин какой-то деревни.

Прижимаясь к стенам домов, неслышно скользя по единственной улице, заглядывая под каждую картонку, они исследовали деревушку. Она была пустой, заброшенной. Отсюда унесли все, даже громоздкие остовы кроватей, которые обычно оставляли, покидая какое-то место.

- Здесь было временное жилище какой-то исследовательской группы. Теперь здесь будем жить мы. До базы – далеко, до города – ближе. Сегодня вечером мы пойдем на разведку в город, нужно найти этого умника, - сообщил Согальд, скидывая автомат с плеча. Табуретка перевернула какую-то коробку, села на нее, и пнула ногой камешек.

- Почему мы с Форном не посвящены даже в элементарные планы?

- Потому что я их сам не знаю, - отозвался Согальд. – У нас есть задача. Мы должны убить. Все остальное висит в воздухе, однако ошибиться мы не можем. Если ошибемся – нам придется повеситься в сортире. За измену Родине, - тихо сказал он, а потом добавил уже громче:

- На отдых – час.

@темы: La Francaise, Из огня да в воду

---

Дорогим сообщникам!

[Mark Shadon]

Список составил и прокомментировал
Шимрис

В сообществе 26 участников. Возникает вопрос: люди, вы зачем сюда пришли?
От некоторых активности - полный ноль. Другие - очень изредка и очень вяло.


*Лунатик* - Ой, вы у нас кто, откуда и когда? А главное - зачем?

.eliot. - Мелькнули. И исчезли. Жаль.

Cooltash - Вопросов нет, человек предупредил, что пропадет из инета больше чем на месяц.

Edariel - Альтернативный дневник Риш-сана по «Тигру», поэтому не считается.

Elatio - Грозитесь возвернуться? Ждем-с.

Jarmila Krishtof - Сударыня, вы в сообществе свой ясный лик покажете, или так и будете бессловесно прятаться?

Klajfus - Не доводи до греха, ругаться буду. Но хоть какая-то активность в виде стихов. Если еще и комментить других начнешь - цены тебе не будет.

La_Francaise - Временно вне доступа. Но она активна.

Master Fi - Эх, на чем и держимся.

Mr.DracoMalfoy - Все лица незнакомые, и так же - бессловесные. Сами не пишут и других не комментят. Зачем в сообщество пришли, милейший?

Rhiannon - Причина временной неактивности известна. Ждем-с.

RhiSh - Отец-основатель. Какие могут быть вопросы? Никаких.

Saenhar - Сообщество покинула по-английски. Могла бы удалиться из участников.

Shokona - Нет вопросов, человек старается. Эх, все бы так.

Solitarius_lupus - Куда пропала? Да и раньше активности не наблюдалось.

ZWerling - Куда свалил?

Айон Ран - Полуактивен. Грозится исправлением, как только слегка разгребет траблы.

Йохан Тхорнисх - Вчера вступил, пока ждем-с.

Каи Амберский - Грозится не бросать сообщество, но не похоже, что слова совпадут с делом.

Коть Чеширская - Вы у нас кто, откуда, зачем вступили?

Мэтр Гренар - Исчез в тумане.

Сатаниэль - Старается, вопросов нет.

Таленин - Пока что пишет только Рану. В комментировании других не грешна.

Шанни Страж - Сначала была активна со своими работами. Потом сказала, что предпочитает быть читателем. Но толку от этого решения - ровно ноль. Никакой активности. Ни в чем.

Шимрис - Иногда возникает вопрос - ради чего/кого так распинаться?

Эдариэл - Ау? Вступить - вступили. А дальше что?

@темы: Шимрис, Админское

---

Доказательство

[Ласточкина]

Глава третья

Теневая

    - Ну что, доставил мальчишку?

    - Да. - Ёл опрокинул стакан с портвейном в горло и стукнул донышком по столу, требуя снова его наполнить, что и было немедленно выполнено хозяином голубого дома № 39 по улице Некрасова, тут же подсевшим к вновь прибывшему гостю.

    - Спокойно все?

    - Да пытались какие-то пробраться, но я стены строить умею.

    - Да, только одному и удалось проломить. - Человечек с крысиным лицом отпил портвейна прямо из бутылки, и в глазах его зажглись непривычно теплые искорки.

    - Ты меня, дружище Ман, не выдавай, тут полно всякой мрази.

    - Да знаю я. Только в Теневой меня, да и тебя, никто не тронет теперь. Вон как поистрепали. На мальчишку-то, поди, пораскрывали рты. А я на себя в зеркало смотрю - кому я такой нужен?

    - Твое лицо уж точно лучше моей тележки. - усмехнулся Ёл, сделав большой глоток портвейна. - А вот наш дружище Геометр таких стен настроил, я едва прошел под шпиль.

    - А как же Тот за них проник?..

    - Его нет здесь…

    - А где? - лицо Мана удивленно вытянулось.

    - Так, видать, Там остался.

    - Там?

    - А чего ты думаешь, мальчишка такой шальной?

    - Дочертился Геометр… - Ман тяжело поднялся со стула и направился за очередной бутылкой. Ёл, воспользовавшись его отсутствием, достал свернутый листок. На смятой бумаге, стертой по краям и замятой по складкам, был вырисован ровный чертеж, простой и изящный - пересеченная тремя кривыми дуга и короткая разметка.

    - Все хранишь? Люди фотографии хранят, а ты чертеж?

    - Так ведь… - Ёл хотел что-то сказать, но промолчал.

    - Да пусти ты уже кого-нибудь. Тебе тут долго нельзя. Тут люди дольше трех минут не задерживаются, а ты уже который год…

    - Пока мальчишку не вернем, никак не могу. Да и Геометр не пустит раньше.

    - Ты душу свою Там оставил. Прими новую. Сколько ж можно? Вот и Геометра нашего до одури довел. Чудит все, чудит для тебя, а ты…

    Ман вздохнул и снова наполнил стакан Ёла. Он знал мрачного калеку хорошо, даже слишком хорошо для такой неподходящей пары, как они; и Ман так же ждал обещанного Геометром Гипотетического Возвращения, как и сам Ёл.

    Покачивая уже полупустую бутылку, Ман вспоминал, как Ёл впервые попал в бирюзовый дом. Странный, измученный, испуганный Ёл даже имени вспомнить не смог, словно бредил, и все говорил, что потерял свою душу и должен ее вернуть.

    - Ты пойми, - много дней втолковывал Ман пришельцу. - Теневая - мир особенный. Это не рай, не ад и даже не иной мир.

    - А что?

    - Теневая - сердцевина. Шпиль - связующая нить. Геометр - выправляет судьбы душ.

    - Кто?

    - Геометр. В теневую попадают люди, потерявшие душу, и тут же ее обретают, возвращаясь в известный им мир, только уже совсем иными, новыми людьми. Геометр просчитывает пути душ скрупулезно, до крохотной доли миллиметра.

    - Вот пусть просчитает, как мне вернуть мою. Мне слишком дорого то, что я оставил.

    - Ты пойми, умершие получают новую душу. Рождаются в новой жизни. И свою прежнюю душу вернуть уже никак нельзя, как бы ни была она привязана к кому-то в прошлой жизни.

    - Отведи меня к этому своему Геометру. Отведи. Я верну то, что любил.

    Стен, что строил вокруг Ёла Ман, явно не хватало для того, чтобы пройти по городу без нападения тех, кто не согласен был ждать решений Геометра так долго, как того требовала дотошность чертежника, - Ёла серьезно потрепали, он не смог больше ходить, но, только поправившись, уже требовал у Мана выучить его строить стены. И тот выучил. Способ неприкосновенности был несложен, нужно было лишь напрячь силы тела, коль скоро оно так ищет особого духа. Кроме того, Ману интересно было общаться с кем-то, кто так горячо мечтал о возвращении своей души. Хотя и абсурдным было это желание, но верить в то, что Геометр изобретет что-нибудь новенькое - а уж Ман повидал на своем веку всяких его парабол, - было азартно.

    И вот однажды Ёл выстроил стену и направился к Адмиралтейству. И вернулся окрыленным. Ман не знал, как же угрюму удалось убедить строптивого и обычно осторожного Геометра рискнуть, но идея блеснула новой надеждой для Ёла.

    И с треском провалилась, как теперь понял Ман.

    А тогда, много дней назад, Ёл рассказал Геометру, что в прошлой жизни так много души отдал своим жене и детям, что в них наверняка можно найти хоть что-то, чтобы вернуть и его к прежней жизни. Очевидно, Геометру стала интересной поставленная задача. Высчитывая день за днем, он, наконец, решил вывести теорему. Приобретая отданную объектом X часть души, материал усваивает ее в N раз больше, чем было дано ему в Теневой изначально. Следовательно, излишек Y можно изъять без вреда для исходника.

    Решено было действовать, пока сыну Ёла не исполнилось пятнадцати, тянуть никак нельзя - после пятнадцатилетия график души уже никак нельзя изменить.

    Выверив все особенно тщательно, Геометр задумчиво качал головой. Что-то было не так во всей этой затее, но новая теория слишком увлекла импозантного ученого, чтобы он мог позволить себе хотя бы еще один, уже практический, но эксперимент. Гипотетическое Возвращение состоялось росчерком тончайшего карандашного грифеля.

    В секунду падения мальчика его душа высвобождалась и вместе с телом должна была быть перенесенной в Теневую с помощью циркуля. Самостоятельные способности души проникать за грань не принимались в расчет – такого никто не мог бы и помыслить. Уже в Теневой душе следовало быть мягко разделенной Геометрической Правкой. Часть ее вернулась бы обратно в тело, а вторая передалась бы Ёлу. Вернувшийся за секунды мальчик, конечно, был бы в легком шоке - но рядом ведь проходили линии судьбы врача и трех спасателей, так что все прошло бы гладко. А вот возвращение пропавшего без вести много лет назад отца стало бы огромной радостью для семьи. Все складывалось идеально, графики подходили, пересекались, и чистота линий заворожила Геометра. Закравшейся ошибки он не заметил.

    Пёс задержался. Высвобожденная душа мгновенно поняла, что собрался сделать Геометр - его почерком она жила уже не одну сотню лет, - и чтобы остановить невозможное деление, вытолкнула мальчишку в Теневую, не отправившись за ним следом. Рассеяно глядя на рассыпающиеся линии, тень осталась на перилах моста, в то время как мальчик оказался в мире прозрачных теней.

    Растерянный Геометр отчаянно чертил и чертил что-то, но нить графика этой души спуталась, неестественно вывернулась и никак не приходила к той упорядоченности, что так любил Геометр.

    - Не рискуй понапрасну. Никогда не рискуй понапрасну, - повторял и повторял чертежник, выводя формулы одну за другой, зачеркивая и выстраивая новую прогрессию, стараясь не упустить более ничего.

    Выкрашенный бирюзой дом снова вздохнул разговором.

    - Ты бы не пил, а?

    - Да я немного.

    - Тревожно?

    - Да чего уж теперь? - тревожно. Сам затеял, а теперь и сына без души оставил.

    - Так ведь ты как лучше хотел.

    - А получилось что?

    - А Геометр?..

    - А что он? Вычертит чего-нибудь.

    - Не сомневайся. Он хоть и математик куцый, но тоже не дурак.

    - И что он сделает?

    - Снова попросит о помощи Пса.

Глава четвертая

Пёс

    Молодой человек шел к мосту. Когда-то он очень неудачно оступился и сломал ногу. Теперь неверно сросшийся перелом заставлял его чуть прихрамывать. Светлые волосы с редкими седыми прядями были стянуты в хвост. Полы плаща развевались на ветру. Молодой человек спешил. Это было заметно даже по его сосредоточенному выражению лица - словно он считал минуты, отделяющие его от цели. Он что-то теребил в кармане плаща и беззвучно шевелил губами. Шаг - и он ступил на мост. Еще несколько шагов - юноша оказался на тугой его спинке. Остановился и задумчиво посмотрел вслед уплывающему катерку с шумными пассажирами, коротающими ночь. Город уходил стрелкой канала куда-то далеко, пространство медленно сужалось, делая юношу точкой отсчета.

    - А вот и ты.

    - Да.

    - Не хочется. Что-то недоброе может случиться.

    - Ничего не случится.

    - Он хороший.

    - Ну, еще бы. - Как-то презрительно прозвучали слова хромого.

    Легкая тень покачнулась и готова была вот-вот сорваться с перил.

    - Прошу тебя, - лениво растягивая слова, молодой человек повторил движение тени. - Не заставляй меня ругаться с тобой. Просто расскажи-ка мне про свой кульбит.

    - Я сам не очень понимаю, как это получилось.

    - Не сомневаюсь, что Геометр все объяснит.

    - А тебе он много чего объясняет?

    - Нет. Да мне это и ни к чему. Я просто ловец тебе подобных. Ты же знаешь, что охотник учится сам… в процессе охоты.

    - Охотник. Это ты себе польстил, Пёс.

    Молодой человек едва заметно поморщился, в голосе зазвучала ирония:

    - Как вы меня умиляете, право. Бестелесные - всё знаете, всё понимаете, всё видите, а стоит только попасть в оболочку, как вы становитесь тихими и непроходимо глупыми. Редкая душа проблеском вычленит что-то в понимании мира, а так… - Пёс махнул рукой.- Что, вырваться захотелось? Думаешь, Геометр тебе позволит?

    - Ничего я не думаю. Твоя стена не располагает к размышлениям.

    - Не хватало еще, чтобы ты самовольничал. Ну-с? Мы говорили о кульбитах…

    И снова воздух пришел в движение. Пёс сильнее сжал пальцы в кармане плаща.

    - Понимаешь, я ведь просто…

    - Тебе и пятнадцати в теле не исполнилось!

    - Вот потому и случилось все.

    - Ты порадовался бы, что Геометр тебя без очереди пустил, а то шатался бы в Теневой со своим графиком еще лет тысячу.

    - А я радуюсь, радуюсь, только делить себя не дам!

    - Посмотрите-ка! Что это мы протестами кидаемся?

    - А где это видано, чтобы душу делили?

    - Видано, не видано, но если Геометр сказал…

    - Вот именно! А кто сказал, что если Геометр сказал, то всё?

    Показалось, что молодой человек на долю секунды задумался:

    - Знаешь, давай-ка на ковер. У меня дел еще сто и одно. Да и стену держать, чтобы человеки не болтались под ногами, - занятие тоскливое.

    Тень словно сжалась, пока Пёс вынимал из кармана небольшой позолоченный циркуль, ловко переворачивая его в пальцах. Изящная дуга вокруг души, еще одна, еще - закручивая спиралью быстрый поток, охотник возвращал беглеца в Теневую. Через несколько секунд он выдохнул, с щелчком сложил циркуль и провел пальцами по перилам, разрушая стену, возвращаясь в мир спешащих людей и теряясь в толпе.


    - А! Вот и ты! - Геометр радостно хлопнул в ладоши. Что-то грохнуло где-то под потолком, Володька вздрогнул. - Что? Не ожидал что так быстро, а? Геометр вот не ожидал, что так долго. Подумать только, подумать только, почти полночь!

    Геометр распахнул дверь, словно бы впуская кого-то в комнату, прошел к своему креслу, опустился в него и воззрился на Володьку:

    - Надо предупреждать.

    - А?

    - Помолчи, мальчик, я не с тобой говорю. - отмахнулся чертежник.

    - А с кем?

    - Вот что за молодежь?! Просто закрой рот, хоть на минутку. Ты такой утомляющий! Все балаболишь и балаболишь без умолку. А я должен выслушивать все это! За что мне такой крест? За что? - приложенная ко лбу ладонь показалась Володьке очень уж театральным жестом, но он предпочел умолкнуть вовсе, потому что сумасшедший его почти пугал. - И что же дальше? Вот объясни, что же дальше?! Я чертил для тебя изумительную дугу, а ты? И не надо сейчас! Вот не надо! Я предупреждал!

    - Послушайте…

    Володька отчаянно моргал, пытаясь понять, кому же принадлежит последняя фраза, оглядываясь в поисках того, кто ее произнес.

    - Не пугайте ребенка, Геометр.

    - А что я должен делать?! У меня все четко прописано…

    - Вот и делайте, как прописано.

    - Нет, сначала ты мне объяснишь, как это произошло! Как так произошло, что мне пришлось ждать тебя и будто особое приглашение делать? Нет, я, конечно, понимаю, что бывали случаи, когда души прорывались из Теневой, им всё хочется то позабавиться, то на родных посмотреть, но чтобы такое!..

    - Вы не должны были угрожать.

    - Я?! Я угрожал?! Да я тебе, смотри, какое диво начертил, а ты, неблагодарный!

    - Вы хотели меня делить.

    - И что? Вполне обоснованное действие, ведь с точки зрения…

    - Никаких точек, Геометр, не должно быть. Я же не функция.

    - Это смотря как взглянуть на развитие…

    - Не надо смотреть на развитие, надо смотреть на меня.

    Геометр уставился на Володьку, но смотрел словно бы сквозь:

    - Вот я и говорю, что невозможно сие. Я доказал!

    - Доказали, только после того, как я не позволил.

    - А вот о том, какое право ты имел…

    - Я имел все права. Я создан добровольно, и добровольно мне отдавали любовь, так почему меня вынуждают насильно отдавать часть меня?

    - Знаешь ли, о силе никто не говорил, сила - это физика, сила - это не ко мне. - Геометр, кажется, обиделся, и хоть Володька почти ничего не понял из загадочного разговора, но все же попытался снова вставить словечко:

    - А с кем вы?..

    - Вот опять ты! Опять! Он своевольничает, а тебе и невдомек! Вот почему все это валится на мою голову, почему? Кто объяснит, кто даст ответ? График не выдает ошибки. Не выдавал. И что теперь? Что?!

    Дверь в комнату отворилась. Молодой человек в темном плаще неспешно вошел и остановился посреди комнаты, сложив руки на груди.

    - Как там тысяча и одно?..

    - Спасибо, закончены.

    - Ты что, не просто Пёс, а гончий?

    - А ты что, давно не видел циркуль?

    - Тише, тише! - Геометр возвел к потолку руки, усмиряя начинающуюся ссору. - Друг мой, сколько раз я говорил тебе, что они не подвластны пониманию тонкого ума, а мы с тобой обладаем слишком чувствительной логикой, чтобы тягаться с первобытной справедливостью сих созданий. Мы можем лишь направлять, но не поддаваться провокациям.

    - Да, Геометр, я согласен, но этот… - Пёс небрежно подвинул находящегося в полном ступоре Володьку, почти падая рядом с ним на диван.

    - Совершенно несносен, я знаю, но хорошо, что ты его вернул.

    - Еще не совсем.

    - Это верно, верно, верно. - Геометр заплясал вокруг стола, выкладывая готовальни, листы бумаги, тонкие карандаши. - Но мы быстренько все поправим, поправим, поправим, а пока, быть может, чаю?

@темы: Доказательство, Мастер

---

Доказательство.

[Ласточкина]

Глава первая

Бултыхнутый

    Мост нравился ему. Как там он называется: Анечкин, Анечков? Глупое какое название! Подвезло же какой-то там Анечке. Чего она сделала-то интересного? Вот он, Володька, умеет многое, а в его честь никто мостов не называет, и вообще, называют его Вольским и ведут к директору.

    - Ну что в очередной раз не так с нашим добро-Вольским?

    - Подрался снова. - Евгеньевна тоскливо вздыхает и заламывает свои перепачканные в мелу пальцы. Директор одобрительно хмыкает, но так, чтобы только Володька это увидел, и тут же принимает строгий вид, к которому обязывают галстук и присутствие Евгеньевны.

    - Итак, добро-Вольский, - дурацкая приставка к фамилии прицепилась с самого начала учебы в новой школе, когда не в меру вспыльчивый Владимир Вольский поколотил весьма не добро своего соседа по парте и впервые попал в кабинет директора. Кто этот Добровольский, Володька и знать не хотел, но было в этом прозвище что-то сближающее его и директора, отгораживая от классной и придавая заговорщический дух посещению комнаты за дверью с табличкой «Директор. Костиков Б. В.» - Итак..?

    - Он первый полез, - гордо задрав нос, провозгласил Володька любимую аксиому.

    Губы директора тронула улыбка. Сколько таких вот володек приводили такие вот евгеньевны в его кабинет, Костиков Б. В. уже и не помнил, но каждый раз вставал он на сторону мальчишек. Ему нравились заводилы, они не давали школе скучать, а самому директору погрязать в бумажной работе - хоть изредка, но сталкиваться взглядом с озорными детскими глазами и вызовом в позе. Конечно, многие ученики его боялись, но Вольский был другим. Что-то в нем настораживало. Чего-то в нем было много. Озорной, вдруг затихающий и серьезный, невнимательный и словно опасный в то же время, этот мальчик нравился директору. И, казалось, мальчик отвечал директору тем же:

    - Куда полез?

    - На меня.

    - Почему?

    - Откуда я знаю!

    - Так, добро-Вольский, мое тебе последнее предупреждение. Потом вынесем вопрос о твоем поведении на педсовет. Понятно?

    - Так точно. - Володька сник, но тут же дал себе обещание не драться в школе, чтобы не получить нагоняй от нервной и без того матери. А нагоняи бывали суровыми. Погрузившись в невеселые мысли о потере карманных денег, если драка с Громовым всплывет на родительском собрании, Вольский поплелся из школы домой.

    И как-то неожиданно для самого себя Володька оказался на мосту, куда любил приходить, наблюдая за привычной сутолокой людей, машин и самого города, каким-то непонятным образом успокаивающей. Домой ему решительно не хотелось. Он смотрел в воду и ловил взглядом вырисованные на поверхности ленивого канала солнечные закорючки. Вот проплыл нос физика-Мегавольта, вот это дерево из того мультика - как же он назывался-то? А вот Адмиралтейство. Точно! И шпиль вон! В какой-то момент «Адмиралтейство» как-то перевернулось, заставляя Володьку резко склонить голову набок, а потом предательски поплыло под мост, но упустить его из виду почему-то никак не представлялось возможным. Володька перегнулся через перила сильнее - и в мгновение ока оказался в воде. Серое полотно сомкнулось над головой, лишая возможности вздохнуть. Барахтаясь изо всех сил, Володька вырвался из холодного плена волн, вдохнул и поплыл к одному из многочисленных небольших причалов для экскурсионных катеров.

    Выбравшись на разогретый солнцем бетон, он перевел дух, отфыркиваясь, пытаясь открыть глаза, откидывая прилипшие пряди волос со лба. И обмер. Чего-то не хватало на оживленной прежде набережной. Все казалось обычным, но вот тишина стояла оглушающая. Дома вроде бы и не изменили внешнего вида, только вот жались друг к другу как-то плотнее, а в многочисленных окнах плескалось лишь отражение черной воды канала. Улица замерла в полном отсутствии людей. Казалось, что даже вода перестала двигаться, проглатывая отражение солнечных бликов. Вольский непроизвольно поежился.

    - Хе-е-е, это у меня, что, посттравматический синдром? - Володька сразу же вспомнил о каком-то враче по ящику - его щетиной еще вечно сестра восторгалась. Вот этот врач все говорил про возможные временные помутнения…или это не он говорил? - Не, не может быть. - Вольский сильно зажмурился, словно бы это могло помочь избавиться от какого-то синдрома. - А может, бомба. Нейтронная. Дома-то стоят. А я ныркнулся, и мимо пролетело. - Набор каких-то отрывочных воспоминаний из заунывностей Мегавольта не принес облегчения. - Точно что-то тут не так… - Стащив куртку, мальчишка принялся выжимать рукава. - Реалити! Точно! Ре-а-ли-ти! Ну и где вы?! - Володька встал, поднялся к улице. В ботинках противно хлюпало и чавкало, но куда интереснее было узнать, как в такое короткое время телевизионщики умудрились народ разогнать. - От ведь технологии!

    Однако ближайший осмотр закоулков и полное отсутствие транспорта заставили Володьку поежиться снова. Противный озноб вышиб испарину над губой. Что же это? Куда все, всё подевалось? А дома как? Со всех ног мальчишка ринулся к своей улице. Дыхание, учащенное долгим бегом, разрывало горло, обрывками мыслей - что-то о позабытом на мосту рюкзаке, но он уже поворачивал в знакомый переулок и - между домом 37 и домом 41 дома № 39 не оказалось. Вместо него стоял какой-то голубой двухэтажный уродец, покосившийся и противно лязгающий решетчатой створкой ворот. Четыре окна второго этажа были наглухо забиты досками. Почти лазурная и будто свежая краска фасада, словно нарочно, местами была содрана, обнажая кирпичную кладку. Володька отчаянно хватал ртом воздух, голова шла кругом от быстрого бега, звонкой тишины и попыток понять, что же происходит. Сначала парнишка решил, что случайно свернул не туда и попал на какую-то другую улицу, но дома 37 и 41 будто бы добродушно смотрели на него, как на старого знакомца. Вот и магазин «Все для дома», и ларек, где он тайком от матери покупал сигареты, и покосившаяся доска объявлений рядом. Только голубой дом был совершенно новым, улица абсолютно пуста, и заходящее солнце выкрашивало собирающиеся тучи в какой-то несусветный лиловый оттенок. Казалось, если попробовать такую тучу, примостившуюся над новым архитектурным изыском улицы Некрасова, на вкус, то во рту останется противный металлический привкус. Все это Володька отмечал краем сознания, еще не успевшим отключиться в постоянном непреходящем удивлении.

    - Бррр. - Вольский потряс просыхающими кудрями. - Что за глюки? - И перешел дорогу, опасливо заглядывая за причудливую кованую решетку. Она почти не скрывала темную арку, упирающуюся в кособокую дверь. Вступив под сень входа, Володька выдохнул и ускорил шаг, почти влетев в человека, распахнувшего дверь ему навстречу.

    - Ба! Да кто же это?! - крысиное лицо маленького человечка в перепачканном переднике исказилось показным удивлением.

    - Я. - ничего умнее в голову Володьки не пришло.

    - Вижу, вижу. Ты. Ну, проходи, раз уж пришел. - Горячая ладонь сомкнулась на локте, подталкивая, почти втаскивая мальчишку внутрь.

    Несколько десятков грубо сколоченных деревянных столов, стулья, одинокая лампочка под низким потолком и широкая стойка составляли все убранство помещения. Воздух был липким и одновременно холодным. За одним из столов сидел мужчина, низко опустивший голову к какому-то обрывку бумаги. Пряди его волос почти лежали на поверхности стола, и лица совершенно не было видно.

    - Ёл, а, Ёл, смотри, кто к нам пришел!

    Мужчина поднял взгляд и приглашающим жестом поманил Володьку к себе, даже не удостоив крысочеловечка ответом, и со вздохом произнес:

    - Ну что, бултыхнулся? – В голосе слышалась улыбка.

    - Вроде того.

    - Да садись ты, садись. - Нетерпение явно сквозило в голосе названного Ёлом. - И чего?

    - Как чего? - Вольский определенно ничего уже не понимал. Под ложечкой противно засосало, но он все же опустился на предложенный к использованию стул, рассматривая каким-то удивительным образом знакомое лицо. Вспомнить, где он мог видеть этого человека, никак не удавалось.

    - Делать-то теперь чего?

    - А что?

    - Вести, что ль?

    - Куда?

    - Ну точно, бултыхнутый. - очередной вздох, и Ёл, аккуратно сложив свой обрывок и спрятав его в складках одежды на груди, выбрался из-за стола. Вернее, выехал. Инвалидное кресло с огромными колесами было, казалось, больше самого Ёла, который и сам не был обделен телесами. Володька ошарашенно моргал и только молча открывал и закрывал рот. - Пошли, Доказательство.

    - Чего? - почему-то циркуль, острые углы и гиперболы представились Вольскому.

    - Ничего. Идем, говорю. - Ёл уже двинулся к выходу.

    Володьке ничего не оставалось, кроме как последовать за человеком, который, быстро преодолев порог и арку, уже заворачивал на пустынную улицу.

Глава вторая

Геометр

    Первую часть пути они шли молча. Тихо поскрипывали спицы колес кресла Ёла, да неосторожно чертыхался Володька, когда оступался - ноги почему-то отказывались слушаться. Сумерки, неровными обрывками разбросанные по городу, все плотнее стягивались к пику Адмиралтейства. Туда они и направлялись, как понял мальчик. Тишина облепляла непослушные мысли Володьки и разворачивалась бесконечным количеством вопросов.

    - Мы туда идем? - мальчишка неопределенно махнул рукой в сторону Дворцовой площади.

    - Туда.

    - А зачем?

    - Ты чего, совсем заблудился, паренек? - кажется, Ёл только сейчас понял, что происходит с невольным подопечным, и бросил на него взгляд совсем недоуменный.

    - Да нет. Я дорогу знаю. Только пришел не домой.

    - Дом - субстанция хрупкая, - глубокомысленно изрек Ёл и замолчал.

    Еще несколько шагов в тишине. Еще больше вопросов.

    - Это же Петербург?

    - Он самый.

    - А где все?

    - А кто тебе нужен?

    - Все…

    - Так-таки и все?

    - Ну-у-у, мама где? - осторожно осведомился Володька.

    - Так бы сразу и сказал. Дома.

    - А где дом?

    - Дом - субстанция…

    - …Хрупкая, я уже слышал.

    Еще несколько поворотов, и перед спутниками развернулось полотно площади. Сегодня, как никогда, огромной. Темнота все сильнее сгущалась, Володьку трясло от холода в стылой одежде, так и не успевшей просохнуть до конца.

    - Не трясись ты так, он же нормальный мужик.

    - Кто?

    - Геометр.

    - Кто-кто?

    Ёл вздохнул так тяжело, что Володька даже почувствовал себя виноватым и не рискнул уточнять что-либо еще.

    Желтое здание освещалось нескольким десятком фонарей. Мальчишка с удовольствием отметил про себя тот факт, что если фонари зажжены, то есть в этом мире кто-то кроме Ёла, человека с крысиным лицом и некоего Геометра. Пока он продумывал весьма улыбающуюся мысль сбежать от странного проводника куда-нибудь к ближайшей электростанции, они подошли вплотную к стенам Адмиралтейства.

    - Входим. - Ёл движением почти незаметным и быстрым открыл ворота и, опасливо озираясь по сторонам, сильной рукой втолкнул Володьку под свод и захлопнул створку.

    - Добрались, кажется.

    Только сейчас Вольский заметил, как обмякла фигура Ёла, так напряженная до этого, как тяжело даются ему вздохи и с каким шумом - выдохи.

    - Вам нехорошо?

    - Стены строить, знаешь ли, не дом искать.

    - Стены?

    - Они самые.

    - Кто-нибудь объяснит мне, что происходит?! - Володька уже кричал и готов был убить того, о состоянии которого только что так заботливо осведомлялся.

    - Да. Только не кричи так, мальчик. - Тихий и тонкий голос заставил разжаться кулаки.

    - А-а-а, вот и ты. - Ёл судорожно выдохнул еще раз. - Выпью-ка я чего-нибудь. Они меня порядком издергали.

    Незнакомец понимающе и сочувственно покачал головой и опустил руку на плечо Володьки:

    - Идем-идем, нам пора уже.

    Странным был этот незнакомец. Двери открывались перед ним - Володька готов был поклясться - еще до того, как тот прикасался к дверной ручке. Дорогой серый костюм, коротко стриженные черные волосы, тонкие пальцы и невероятно прямая спина.

    - Ну, присаживайся. - Они оказались в небольшой комнате, освещенной блеклой настольной лампой. Незнакомец опустился в кресло, а Володьке указал на диван, куда тот и уселся благополучно с ощущением не самого мягкого удара в грудь. - Я Геометр. И я ждал тебя.

    - Зачем?

    - Зачем… - помедлив, Геометр сплел пальцы и бросил взгляд на часы. - А ведь уже одиннадцатый час. Ты порядком задержался.

    - А?

    - А-а-а… - хозяин забросил ногу на ногу. - Чайку?

    - Спасибо. Только вы сказали, что объясните…

    - Объяснения. Все хотят объяснений. А чай, между прочим, гораздо полезнее. - Интонация Геометра была пронизана скорбью. - Ну что же ты так долго?

    - Чего долго?

    - Не «чего», а долго. Нехорошо. Нехорошо. - Геометр вскочил с кресла и принялся мерить комнату шагами. - Я все черчу, выверяю, и все зря, все зря, никто не ценит, никто! Вот ты говоришь…

    - Я ничего не говорю…- попытался вставить Володька.

    - Это неважно! Вы все говорите! Все душа да душа, тонкие материи, ничего ты в этом, математик куцый, не понимаешь! Черти себе да черти, ластиком подотри! А кем бы ты, друг мой, был, кабы не Геометр?! - и он с таким укором посмотрел на мальчишку, что тому захотелось расплакаться, хотя отроду с ним такого не случалось. - Вот и я говорю, что Геометр чертит, Геометр считает, а никому и дела нет. Вот ведь ты сказал мне что?!

    - А что я сказал?

    - Что будешь в десять! В десять, понимаешь?!

    - Это когда это я такое говорил, я вас вообще впервые…

    - Это неважно! - Геометр всплеснул руками. - Точность, друг мой, точность! Так ведь недолго и стену обрушить.

    - Какую стену?

    Тут Геометр вцепился пальцами в край стола и так пристально начал рассматривать разбросанные по его поверхности бумаги, что будь на их месте Володька, он бы перепугался.

    - Вот! Вот смотри! Что это?

    - Чертеж?

    - Он самый! А что из него следует?! - Тонкая бумага, графленая непонятными мальчику знаками, покачивалась в пальцах Геометра у самого носа Володьки.

    - Следует, что…

    - Вот именно! Следует, что он был не прав! А ведь я говорил! А он: «Если я смог, то и он сможет!» Смог? Ничегошеньки ты не смог! Ты понимаешь, Доказательство?

    - Чего?

    - Да ничего! - Геометр с победным видом уселся на стол и совсем по-детски принялся болтать ногами, напевая что-то себе под нос.

    Володька вздохнул, потер виски и попытался было открыть рот…

    - А что ты можешь сказать в его оправдание?

    … И тут же его закрыл.

    Песочные часы мерно ссыпали порошок времени. Комната погрузилась в тишину. Геометр застыл, словно напряженно чего-то ожидая. И вдруг, словно встрепенулся, уселся за стол и яростно принялся чертить что-то, с такой скоростью орудуя линейкой, что Володька невольно восхитился. Он перестал уже надеяться на то, что хоть кто-то что-нибудь ему объяснит, он просто наблюдал за действиями странных людей в странно пустом мире и пытался убедить себя в том, что происходящее - всего лишь сон.

    - Вот! Ну я же говорил тебе! - Геометр уже не просто говорил на повышенных тонах, он кричал. - Я говорил, что это попросту невозможно! И ты - Доказательство!

    - Я?

    - Нет, я, конечно! Я Геометр, и я доказал!

    - Что?

    Геометр восторженно присвистнул, взмахнул листком, испещренным математическими формулами, крутанулся на одной ноге и провозгласил:

    - Что отданную душу нельзя вернуть!

@темы: Доказательство, Мастер

---

Вопрос

[Klajfus]

stihi.ru/2009/09/24/7230 (Вечная тема)

За что твоя мне благодарность?
За что твоей улыбки свет?
К чему наивная сохранность?
К чему печаль сошла на нет?

Зачем те взгляды и объятья?
Зачем тепло и ласка рук?
Кому во тьме твои проклятья?
Кому признанья страстных мук?

Куда отправились надежды?
Куда опять спешит весна?
Тебя ль люблю я как и прежде?
Тебя ли снова до конца?..

@настроение: Сонное

@темы: Perfect Bogus, Стихи

---

~ ВСЕМ участникам сообщества ~

[Mark Shadon]

Друзья мои, прошу вас ответить на три очень простых вопроса.

честность ответов - на вашей совести

1) для вас имеет значение тот факт, что вы состоите в этом сообществе?

2) если да - то зачем оно вам нужно? Какая вам от него польза и радость?

3) а вообще-то вы хотите научиться писать книги?
Или скорее вы Читатель по призванию?

---

Свой мир и собственное "Я"

[Klajfus]

stihi.ru/2009/09/16/7513

Как часто в этом мире власти
Нас держит только лишь семья.
Но не хочу я рвать на части
Свой мир и собственное "Я".

Мы право, многого не видим
Или пытаемся закрыть,
Но чувства долга ненавидим
Хотя стараемся убить.

Приходим мы порой так поздно
И не изменишь ничего.
Когда беда так смотрит грозно
Влезая в душу одного.

Остался он один у власти,
Но держит в мире лишь семья.
Да пусть уж рубит он на части
Свой мир и собственное "Я".

@музыка: Скайп - роМашка

@настроение: Нервное

@темы: Perfect Bogus, Стихи