Твёрдая печенюшка
Круг четвертый
Я проснулся от тишины. Глубокая, теплая, мягкая тишина лежала вокруг. Поезд стоял на какой-то мне неизвестной станции. Выглянув в окно, я не увидел ничего, кроме огромных хлопьев снега, ложившихся ровным слоем белой пелены на землю. Они падали строго вертикально; ветра, похоже, не было совсем.
Не помню, как я спустился со своей полки, уселся ближе к окну и начал смотреть на снег. Он полностью завладел моим вниманием. Не обращая внимания на пустоту вагона, я провожал взглядом вертикальное скольжение и не думал ни о чем, кроме снега. Снег был вокруг. Холодный в теплом молчании. Бесконечный. Я чувствовал себя слабой пульсирующей точкой во все не прекращающемся снегопаде.
Долго ли смотрел в окно, не знаю. С часами сверяться было бесполезно. Они по-прежнему показывали без четверти одиннадцать. Спрашивать у Аллы мне не хотелось. Мне думалось только о снеге и том, видит ли его та, ради кого я оказался здесь. Идет ли в ее городе снег? Ловит ли она его на тонкие ладошки? Ждет ли утра так же, как я? Собирают ли ее серые глаза свет этого первого почти зимнего снега? Так хочется сказать «да». Так скажи.
Алекс, ты неисправимый болван. Нашел, о чем думать сейчас. Ну и пусть. А снег всё идет. Может, потому и стоим? Мы стоим, а снег идет. Ему до нас вообще нет никакого дела. А кому вообще есть дело до того, что происходит в этом поезде? Кажется, я уснул с мыслью, что я сумасшедший. Может, и так, а может, и нет. Как странно. Может ли быть так, что кто-то поможет мне? Куда делся отец Дмитрий? И Егор... Вот теперь я оглянулся почти беспомощно. Тоже пропали. Стерлись вместе с моими снами. Может, все дело во снах, что я вижу? Или я не сны вижу. А что же это? Зажмурился, вдохнул поглубже - вот теперь можно открывать глаза и искать ответы.
- Привет. - Она улыбается и смотрит на меня так открыто, доверчиво.
- Привет. Ты как здесь?
- Я? Да просто выбегала на улицу. Красота такая, правда, Ал? - смахивает с темных кудрей снежинки, улыбается. - Ну, ты чего?
- Как ты здесь оказалась?
- Где? - недоуменно хлопает ресницами. Красива настолько, что хочется выдрать себе все зубы за то, что она настолько красива.
- В поезде.
- Ал, мы же вместе едем. - Стаскивает курточку, бросает на сиденье напротив, а сама садится рядом. Она никогда не садится напротив, всегда рядом. И смотрит не на меня, а прямо перед собой - и улыбается, теребя манжеты моих рубашек.
- Куда?
- Куда? А ты разве забыл? - у нее ладони удивительно прохладные, всегда, даже в июльскую жару. Почему-то мне хочется сравнить ее с лимонадом.
- Забыл.
- Ал, - она погрызла губу и вздохнула так тихо, что мне показалось, будто звоном этот вздох растекся по венам, - ты немножко заплутал, и я с тобой.
- А где мы?
- Мы? Где-то. - В ее голосе нет растерянности, сомнения или страха. Он только очень тихий, всегда тихий, поэтому иногда мне хочется её испугаться, но я не умею её бояться, умею только слушать этот всегда тихий голос.
- Объяснишь?
- Понимаешь, иногда приходит время, когда человеку нужно испытать себя. Твое время пришло, Ал. - Она никогда не использует прозвищ или каких-то иных форм моего имени, кроме этого «Ал». Из всей знакомой мне братии Александров так она называет лишь меня.
- И что же теперь?
- Теперь ты проходишь круг испытания, своего собственного, поставленного тобою же. - Она переводит взгляд в окно. Там всё еще снежно. Я смотрю на отражение снежинок в ее глазах, таких непривычно темных сейчас.
- Это я уже понял.
- Отец рассказал? - Я не сразу понимаю, что она о монахе, и киваю чуть запоздало, когда она уже продолжает. - Испытание у каждого свое, смысл у каждого свой, а поезд… Поезд есть всегда.
- Откуда ты знаешь это?
- Все знают. Кто-то помнит, кто-то нет. Кому-то только предстоит тут побывать. - Она умолкает и облизывает губы. Зачем-то я протянул ей чашку остывшего чая. Почему-то она отпила. Обычно она пьет только молоко.
- А ты?
- А я - это ты. Ты же знаешь. Только чуточку умнее. - Это ее любимая шутка. Почему-то я расслабляюсь мгновенно, просто сжимаю ее пальцы и смотрю на снег. А снегопад все не прекращается. Утягивает в темноту своего холода. Тишина почти оглушает. Я даже перестаю слышать наше дыхание.
- Ты ведь… - Я проснулся с этими словами и долго молча смотрел вверх, не решаясь моргнуть. Тихий голос все еще дышал во мне, а вот я дышать боялся. Снизу послышалось более чем интеллигентное покашливание. Свесившись с полки, я столкнулся взглядом с глазами Егора.
- Дрыхнешь всё?
- А?
- «А», «э»… Люди, вы меня поражаете!
- Можно подумать… - Потянувшись и выпутавшись из одеяла, я спустился к столу с клеткой.
- Подумать, Алекс, иногда бывает просто здорово, знаешь ли. Вот я всегда думаю вместо утренней гимнастики.
- Может, гимнастика была бы для тебя полезнее?
- Ты что это, острословить вздумал?!
- Не кричи. Снег кончился, - я выглянул в окно. Поезд медленно трогался, оставляя за собой темноту и отправляясь в неизвестном мне уже направлении в такую же мглу. - Тут никого не было?
- Нет. Только я. Тоскливо у тебя…
- Что значит «у тебя»?
Егор постучал лапкой по своей голове:
- У-те-бя.
- Да не сказал бы… - Я был растерян и никак не мог перестать думать о ней. Почему именно она пришла в этот сон? Или как раз сейчас я во сне? Уснул, пока смотрел на снег… Проснись, Алекс, проснись! Проснись, черт возьми!
- Что за шум, а драки нет?
Скоморох? Определенно. В поезде. Привет, осознание моего безумия в полосатом красно-зеленом костюме, сапогах с изогнутыми носками и в шляпе с бубенчиками. Со стоном я кивнул скомороху, призывая садиться. Тот не замедлил воспользоваться приглашением, забросил ногу на ногу и с серьезнейшим лицом уставился на меня.
- Так чего бузим?
- Никто не бузит, - вздохнул я и допил оставшийся чай.
- Фи, какие мы гостеприимные! - Скоморох поморщился, но тут же расцвел улыбкой, глядя на хомяка: - Здорово живешь, Егорка! Как оно?
- Как видишь, здорово. - Мне показалось, или я уловил в голосе хомяка сожаление?
- У-у-у, ребятишечки, вижу, вы приуныли, а не рассказать ли вам сказочку?
- Про черную ручечку и девочку в красном платьице? - Егор фыркнул.
- Зачем же про ручечки? Ручечки, это не к обеду будет сказано, продукты гниения и дурной магии, они нам ни к чему. Вот, помню, иду я как-то по Невскому, а навстречу мне Елизаветта…
- Причем здесь английские короли?
- Во-первых, королевы, а во-вторых, сильно любила Елизаветта красные платья…
- Постойте, постойте, постойте же! - боги, как же хочется хоть что-то понимать! - Вы вообще кто?
- Я-то? Я - Скоморох, Скоморошка, Морошка, Мор, но это для самых близких.
- Язва сибирская. - Егор окинул Скомороха взглядом-цунами и забрался в домик.
- Может, и сибирская, может, и язва, но к вам пробегом, как водится у эпидемий.
- А?
- Друг мой, друг мой, веселее надо быть, веселее! - вскричал Скоморох. - Вот вы сидите, недоумеваете, пьете этот чай, спите, это же так скучно! Давайте я вам сказочку? Иду я, значит, по…
- Невскому?
- Нет! Причем тут Невский, это когда было!.. Иду я, стало быть, по внутреннему двору Лувра… Знаешь, там такая плитка симпатичная, умереть!
Я зачем-то кивнул и попытался продолжить:
- А навстречу тебе…
- Нет! За мной! За мной гнался палач с гильотиной.
- С гильотиной?
- Ага, та еще барышня, мы с ней не один день веселились на ярмарке, а потом она оказалась дочерью палача. Я окрестил лишь раз ее Гильотиной, а она почему-то обиделась и как заорет: «Père! Père!» И что мне оставалось делать?
- А как в Лувр-то попал?
- Как? Да какая разница?! Плитка там зашибенная, вот в чем соль!
- А перец?..
- А перец - это такая специя, вот, помню, раз в Италии…
- Послушай, ты здесь зачем? - у меня голова шла кругом, и хотелось кричать.
- Я-то? Так я и говорю, чтобы веселее было. Песню спеть, сказку рассказать…
- Только не из жизни… - Я смирился с балаболом, уверовав, что как только я проснусь - ну или усну, какая, по сути, разница?! - он исчезнет.
- О, из жизни - это не ко мне и не здесь, дражайший. - Кажется, Скоморох даже обиделся.
- Любую. Валяй. - Я закрыл глаза и постарался думать о своем, вот только голос болтуна резко изменился, скатившись к полушепоту, а интонации стали схожими с… наставительными? Не вслушиваться в подобный тембр было просто невозможно.
- Жила-была Смерть. Была она не самой обычной смертью. Она любила людей, которых не любила жизнь. Жизнь вечно придумывала для этих несчастных испытания, страдания, болезни, а Смерть очень хотела, чтобы людям везло чуточку больше - не так уж долго они живут, в сущности, чтобы не радоваться. За подобные настроения прочие смерти от нашей героини отвернулись и даже изгнали ее, но Смерть была стойкой - и выдумщицей, к тому же. Она решила, что так просто не позволит прочим смертям забирать людей, которых решила обидеть жизнь. Смерть долго размышляла над тем, как же помочь обреченным, и создала линию для тех, кто оказался на грани. Стоит ступить в правильном направлении - и никаким смертям до срока к тебе не подобраться, но уж коли сглупил - поминай как звали. Со временем линия изменялась под влиянием душ людей, что попадали к ней, превращаясь - во что бы вы думали? - в поезд. Уже много-много лет возит этот поезд тех, кто стремится жить, но на станции сходят далеко не все, а те, кто сходит, часто не похожи на самих себя, да и что есть «я»? Кому, как не смерти, знать об этом…
Кажется, мое сердце перестало биться еще в середине этой сказки. Я вряд ли дышал и медлил с тем, чтобы открыть глаза, еще долго после того, как была произнесена последняя фраза. Никто не окликал меня. Перестук колес уносил обрывки образов и мыслей. Подняв веки, я обнаружил, что оказался в полном одиночестве. Ни Скомороха, ни клетки с Егором, ни даже стакана не было рядом. На столике лежал конверт без марок. Нет, Алекс, это не сон. Совсем не сон. Я вынул из конверта лист. Мои руки больше не дрожали.
-
-
23.11.2009 в 14:50Знаете, почему-то после этого подумалось, что это ПРАВИЛЬНО.
Да, именно так: «больше не дрожали»!
Когда человек дошел до грани, до черты, до самого последнего отчаяния, страх отступает. И остается уверенность в себе. И спокойствие. И смирение принять свою дальнейшую Судьбу, - что бы она ему не готовила.
И все, что бы с человеком не происходило, он уже может воспринимать с должной долей отстраненности и иронии. Не только к окружающему, но и к самому себе, что гораздо важнее.
Он может разговаривать с Хомяком, может спорить с Мором. Или подтрунивать над самой Смертью.
Он принимает мир и себя таким, какими они есть, - во всей непостижимости и абсурдности.
Помните?.. – «Мы невозможности в невозможной вселенной»… (С)
Невозможности, которые стремятся познать себя.
Но вот откуда и почему берется у человека эта стойкость?.. Что дает ему силы выдержать духовное испытание?.. Особенно, когда назначил его себе сам…
Для героя такой опорой становится любовь. Память о своей любимой девушке.
Тонкие и невидимые ниточки между нереальностью бреда и реальностью собственной души.
Нежность, невообразимая нежность посередине пространства тьмы, тишины и снега!..
Посередине забвения.
И только одно реально: ты сам и тот, о ком думаешь, к кому стремишься всей душой.
«Мне думалось только о снеге и том, видит ли его та, ради кого я оказался здесь. Идет ли в ее городе снег? Ловит ли она его на тонкие ладошки? Ждет ли утра так же, как я? Собирают ли ее серые глаза свет этого первого почти зимнего снега? Так хочется сказать «да».(С)
Потому что только любовь делает для нас этот мир реальным, только она дает ощущение полноты и «НАСТОЯЩЕСТИ» жизни.
Когда кто-то рядом (не обязательно пространственно, физически), мир обретает плоть.
«…ты немножко заплутал, и я с тобой».(С) – говорит любимая Алекса. Духовное единство, духовные «нити»…
Эта ниточка, словно нить Ариадны, создает не только связь между ними, но и соединяет хрупкое сознание Алекса с реальностью.
________
…И еще – куча собранных «вкусностей»! )))
«Снег был вокруг. Холодный в теплом молчании. Бесконечный».
«Собирают ли ее серые глаза свет этого первого почти зимнего снега?»
«Почему-то мне хочется сравнить ее с лимонадом».
«…будто звоном этот вздох растекся по венам…»
«Тихий голос все еще дышал во мне, а вот я дышать боялся». – Это вообще мое любимое!!!
Ну, и, конечно же - сказка, рассказанная Скоморохом! Жаль, что всю ее сюда нельзя перетащить!.. (Автор ее и так знает, а читателям лучше прочесть ее не выхваченной из контекста. ))
Поэтому выделю лишь кусочек:
«Уже много-много лет возит этот поезд тех, кто стремится жить, но на станции сходят далеко не все, а те, кто сходит, часто не похожи на самих себя, да и что есть «я»? Кому, как не смерти, знать об этом…» - !!!
Ёрничество Скомороха вполне понятно – тот, кто обладает Высшей Властью, в своем праве, и полагает, что может смеяться над человеческими слабостями и страстями.
Но иногда человеку удается понять что-то такое, что поднимает его над самим собой и дает ему право разговаривать с Высшими Сущностями на равных.
Мне кажется, Алекс близок к этому. К понимаю себя, своего Пути и сути своего Испытания.
***
Парочка ... даже не "шебуршавчиков", а предложений:
«Долго ли смотрЕЛ в окно, не знаю. С часами сверяться бесполезно. Они по-прежнему показываЮТ без четверти одиннадцать. Спрашивать у Аллы мне не хотелОСЬ». – Мастер! Вот смотрите, что если все привести к одному времени? (Кроме того, некоторые слова так и просятся).
«Долго ли Я смотрел в окно, не знаю. С часами сверяться БЫЛО бесполезно. Они по-прежнему показыВАЛИ без четверти…» - Ну, и далее – по тексту.
Мне кажется, так «уютнее», что ли… М-м?..
ИМХО, может быть, надо как-то выделить (или отделить, если автор не любит курсива, капа и пр.)) места с внутренним диалогом, - ответы незримого собеседника? (В самом начале главы). Тут это было бы интересно сделать. Может быть – на отдельной строке?..