Не отпускай тепло

[Кира Блювштейн]

Аннотация: Эротика без эротизма, чувства без слов. Иногда так случается, что встречаются люди, которые не должны были быть вместе.
И когда один это четко понимает, а второй руководствуется только своим звериным...Обоим становится трудно.

Примечание автора:
Текст содержит гомоэротические сцены. Читая дальше, Вы подтверждаете, что Вам уже исполнилось 18 лет.

-Как я стал таким? - Макс откинул со лба челку и выпустил изо рта струю сизого дыма, немного покашливая, видимо, из-за попытки усмехнуться.
Они второй час сидели на крыше двенадцатиэтажного дома и пили шампанское из горла.
-Я вообще-то шампанское не очень...-неожиданно признался Макс, разглядывая бутылку. - Ну ты же понимаешь, так было нужно...-нервно усмехнувшись он поставил ее, звякнув стеклом по бетону.
Наверху уже становилось холодно, ветер пронизывал тело до костей. Но уходить не хотелось. Хотелось закончить, договорить, расставить все точки над "ё" и спуститься вниз уже навсегда другими.
- Я всегда был со странностями...Во всяком случае, так обо мне говорили. И вообще придумывали не весть что.
Это обижало, задевало, портило настроение, но обычно ненадолго. Я быстро об этом забывал. Да и не связывал я никогда все эти шуточки и подколки с реальным положением вещей. Для меня между ними была такая пропасть,что я даже не задумался ни разу о такой странной осведомленности окружающих.
С девчонками у меня никогда не складывалось ни дружбы, ни романтических отношений, ни даже взаимных придирок - ничего с девчонками не получалось. У нас, конечно, была своя уличная компания. Она была огромной, там были и мальчики и девочки всех возрастов - и младше и много старше меня.
Все старались общаться поровну. И только я один, должно быть, всегда сторонился девчонок, старался играть в такие игры, в которых им не было места. Да и вряд ли я осознавал это. Просто мне всегда было веселее, интереснее с парнями.
Это все едва ли можно отнести к какому-то первому осознанию и прочей подобной херне...- Макс сплюнул вниз и замолчал, дожидаясь, пока его слюна долетит до низа. После он выпрямился, сел поудобнее, спрятал пальцы в рукава рубашки и взял ими холодную бутылку.
- Я вообще не знаю, когда конкретно это все случилось...Года в четыре...А может позже. Не помню. В школу я еще не ходил...Так вот, тогда наша дача еще была не достроена. Мама моя была еще жива. Она была общительной женщиной, поэтому очень быстро наладила контакт с нашими будущеми соседями. А у них тоже был сын, мой ровестник. Ночевали мы у них в доме и родители наши клали нас спать на веранде на тахте. Укладывали валетом, чтобы мы вмещались и накрывали одним одеялом. Мы сначала долго возились, смеялись, пихали друг друга ногами, щекотались, пока на нас не начинали кричать. После "последнего предупреждения", как говорила моя мама, мы затихали. Но конечно же не засыпали. Это наступало время тихих разговоров, шепотом. Говорили мы мало, родители за дверью еще не спали и все-все слышали, как нам думалось. Потому общались мы через прикосновения. Такие моменты, когда почти засыпаешь, но еще не спишь. Говорить уже лень. И лежишь так, очень удобно, чувствуешь тело другого человека, который лежит именно так, как тебе бы хотелось. И у него такое же сейчас состояние...В тот момент можно было делать все. Мы так играли. Сначала просто щупали друг друга через тонкую ткань трусов. Потом в темноте заглядывали, пытались рассмотреть. А потом под одеялом залезали друг другу в трусы на прямую.
Но это была просто детская игра, у кого такого не было.
Позже, уже в школе, классе в пятом, у меня появился друг. Мы держались ото всех особняком, гуляли вдвоем, ночевали друг у друга, сочиняли разные фантастические истории и рассказывали их друг другу так, будто все это произошло взаправду.
С ним мы делали все что угодно. Ночью, когда ложились спать. Родители пару раз заглядывали и, убедившись, что мы спим, больше нас не беспокоили. А нам только этого и надо было. Мы уже просекли эту систему и четко знали - нужно первые двадцать минут лежать тихо-тихо. И дышать как можно ровнее. И чтобы веки не дергались. Мы даже тренировались, тестировали друг друга.
И когда наступало время безнаказанности, когда за дверью начинала играть музыка, мы начинали целоваться. Сначала долго не могли решиться, спорили, кто первый. Придумывали различные конкурсы или что-то вроде того, где в наказание за невыполнение проштрафившийся должен был поцеловать другого.
Когда страх и смущенность перед поцелуем проходили, мы придумывали более сложные задачи, где наказанием был бы поцелуй в шею, например. И за каждый такой проигрыш все ниже и ниже. Все это было рассчитано на то, чтобы один в конце концов добрался поцелуем до того запретного места, находящегося за линией трусов. И каждый из нас одинаково хотел проиграть во всех этих конкурсах. А потом, когда доходило до дела мы зачем-то долго спорили, можно ли целовать через трусы, ведь в условиях ничего не сказано об этом, или все таки через трусы не считается. Это все было защитной реакцией от страха и смущения, от волнения и нервов. Хотя мы не думали, что делаем что-то не так. Что-то нехорошее и не правильное. Может только где-то глубоко внутри. Мы знали, что об этом никто никогда не узнает. Это был наш секрет от сверстников и взрослых. И даже от самих себя в дневное время. Днем мы вообще никогда не говорили о том, что происходило ночью. И с нетерпением ждали вечера. Доходило до психов и истерик, если родители вдруг не разрешали нам ночевать вместе. Мы уговаривали, пытались обманным путем остаться, придумывали кучу причин. Обычно срабатывало.
Но это все нельзя назвать первым разом. До секса у нас не доходило, - Макс вставил в рот сигарету и чиркнул зажигалкой. - Ну...то есть как...Мы сосали друг у друга, еще не понимая, что делаем и как это называется.
Это были такие яркие моменты чистого удовольствия. Волнение, сердцебиение, ладони потели, а перед глазами темнело и искрило.
По-настоящему первый раз у меня был лет в 16. Мы тогда слушали Кино, Алису, Наутилус и все в этом духе. Компания наша уменьшилась, нам требовалось определенное место для того чтобы сидеть, пить, играть на гитаре и горланить бессмертные песни. На гитаре я, кстати, так и не научился играть. Нет ни голоса, ни слуха. Хотя одно время очень хотелось. Хотелось стать рок-звездой, заявить о себе всему миру. Я тогда не думал, что заявить о себе получиться максимум родному Ростову, - Макс хохотнул и затушил сигарету, вдавливая бычок в кирпич, оставляя на нем черную полосу. Он был очарователен сам по себе. Особенно в полумраке весенней ночи. Но даже и днем при слепящем свете солнца, он был очарователен всегда.
И его провинциальное "гэ" только добавляло шарма. Кир задумывался об этом уже не первый раз. Но сейчас особенно серьезно. Ему нравились глубоко посаженные темные глаза Макса, нравились его тонкие губы, высокие скулы, нравилась даже его щель между передними верхними зубами - это придавало его образу настоящности, взаправдашности, реальности.
У Макса были длинные темные волосы, рвано подстриженные, создавая на голове беспорядок, подобный тому, с каким мы просыпаемся утром. Кир всегда счиал длинноволосых парней пидарасами. А Макс ко всему прочему еще и был парикмахером. Но при своих длинных волосах, при своей профессии Макс на пидараса не был похож. Кир бы никогда не подумал. Макс носил джинсы, рваные и потертые, растянутые футболки, кеды с грязными шнурками. А матом он ругался так, что покраснел бы даже сапожник.
-Это потому что папа у меня прапорщик, - отшучивался он.
Кир слушал его, разглядывал его мимику, его черты лица, его худые руки и острые колени, уже почти забыв, как они на этой крыше оказались.
- Местом для наших посиделок мы выбрали сквер около городской библиотеки. Там мы собирались, залезали с ногами на лавочки и напивались пивом, вином, портвейном и вообще всем подряд. Там я познакомился с парнем из Воркуты. Он с родителями приехал в гости к родственникам на месяц лета. Звали его, кажется, Миша.
Он был такой...Волосы были сальные, прямые. Немного длиннее стандарта, отчего на шее завивались наверх. Он прятал их под банданой. Джинсы были больше на размер, он их постоянно подтягивал. Он вообще был очень худой, этот Миша. И прятал свою худобу под безразмерным балахоном с изображением Кинчева.
Миша был веселый, общительный. Мы легко нашли общий язык. В чем нам несказанно помог портвейн, за которым Миша несколько раз бегал в ближайший ларек.
Летние ночи в Ростове жаркие, можно сидеть на улице сутками и не замечать время. Брат мой тогда служил в армии, отец часто пропадал со своими друзьями-сослуживцами. То есть дом пустовал, можно было смело прийти туда не одному и не бояться быть затуканым старшим поколением.
Напились мы в тот день...ооо...Страшно вспоминать. Народ понемногу начал рассеиваться, расползаться по домам и по кустам. А мы с Мишей остались как самые выносливые. Тогда-то я и позвал его к себе домой. Мол, все равно никого дома нет и идти одному не придется.
Я не знаю, как мы дошли и как мы поднялись по лестницу. Мы были практически вусмерть, шатались, едва не падали, язык заплетался так, что я сам не понимал, что я говорю. Было решено принять холодный душ, чтобы прийти в себя. Пьяный подросток в скользкой ванне - очень быстро это предложение превратилось во вполне ощутимый страх смерти. Поэтому мы решили, что будем мыть друг друга. Миша разделся до трусов и лег в ванну.
Вдохнул-выдохнул и скомандовал: "Давай!"
Я включил душ и начал поливать его ледяной водой. Он заверещал, попытался выбраться из ванной, уклониться от струи. А мне было весело, я хватал его за руки, заламывал, сажал на место, продолжая поливать. Ткань его трусов намокла, через нее просвечивался его довольно не маленький член и силуэт черных волос. Это не вызывало во мне зависть, у меня к тому времени тоже все было впорядке. Это вызывало интерес, сразу вспомнились наши игры с моим другом детства. Захотелось повторить, здесь и сейчас. Грани стерлись, я был слишком пьян, чтобы адекватно соображать и оценивать ситуацию.
И вдруг Миша схватил меня за руки и затащил в ванну к себе. Я скользнул по бортику бедрами, намочив джинсы и прижавшись спиной к его мокрой и холодной груди. Он выхватил у меня душ и начал поливть меня, прижимая к себе.
Вырыааться мне не хотелось, это был тот самый сигнал, которого я ждал, но правила игры обязывали для приличия попротестовать.
Я делал вид, что усиленно стараюсь вырваться, но я не достаточно силен, чтобы совладать с ним. Исходя из этого - обречен делать все, что он захочет.
Это была стандартная безупречная модель игры. Такм образом можно было выяснить, как далеко он способен зайти, чего он хочет на самом деле и хочет ли. Чтобы не попасть в просак. Хотя в любом случае, все это легко можно было обернуть в шутку.
Миша принял правила игры, он заломил мне руки и начал расстегивать мои джинсы. Я не сопротивлялся - в конце концов мы в душе, чтобы не мочить вещи и все в таком духе.
Освободив меня от джинсов, он встал на колени, все еще держа мои руки за спиной. Сильно заломив их наверх, о хруста в локте, он заставил меня встать на колени и сильно пригнуться. Я не видел того, что происходило сзади и это добавляло остроты ощущениям. Я старался не думать ни о чем, полностью отдавшись его воле, со страхом и трепетом ожидая от него дальнейших действий.
Он сделал воду потеплее, потому что от холодной воды мы уже вовсю дрожали и синели, после чего он начал гладить мою спину.
- Сейчас я тебя выебу, - сказал он показушно-суровым голосом, в котором все же прослеживались смешливые нотки.
-Ты меня?! Ха! Да ты никогда этого не сделаешь! - нарочно подыграл ему я, стараясь выдать с этой фразой все свое пренебрежение и возмущение. Хоть я и прекрасно знал, что еще как сможет - кто ему в этом помешает?
На это он ничего мне не ответил, но руки мои так и не отпустил. Я почувствовал возню сзади себя, его сопение, а затем услышал щелчок, с которым открывается флакон шампуня.
К моему горлу подступил ком. А потом...-Макс помотал головой и усмехнулся. - Ну, я думаю, что тебе понятно что было потом. Потом он стащил с меня трусы и вставил мне. Я помню, что он показался мне очень большим. Но больно мне не было. Во всяеком случае очень. Я замер в том положении и после того, как почувствовал его член в своей заднице вообще не смог пощевелиться. Меня всего сковало, я смотрел в одну точку, мысли в голове путались и носились одна за другой. А он толкался внутри меня словно отбойный молоток - грубо, сильно, часто. Его пальцы больно сжимали мои запястья, но мне на это было плевать. Я пытался осознать, что происходит. После того, как он кончил, он вытащил из меня свой член, быстро вылез из ванны, не вытираясь оделся и не прощаясь ушел. Такой был мой первый раз. И он мне не понравился...- Макс сделал еще один глоток шампанского и посмотрел в бутылку на лунный свет, чтобы определить, сколько там еще осталось.
-Но все равно меня тянуло к парням. Я знал, что так все вышло только потому что мы оба были неопытными и еще до конца не знали, чего мы хотим. Он тогда никому не рассказал о том, что между нами произошло. Никому не рассказал и уехал обратно в свою Воркуту. Больше мы не встречались. А я не скучал.
После окончания школы я не захотел идти в военное училище, куда старательно планировал запихнуть меня мой отец. Брат к тому моменту уже вернулся из армии, они на пару квасили целыми днями, рассказывая по сотому разу друг другу свои военные подвиги и боевые ранения. Отцу-то за все время службы только палец сломали, и то случайно, он сам был по большей степени виноват. Но рассказывал он и как его подстрелили в бок, показывая шрам, который получил, напоровшись на даче на торчащую из забора арматуру, и как его задело осколком по ноге, хотя на самом деле он просто оступился на пикнике на речке и упал на разбитую бутылку, которая распорола ему ногу. Брат мой такой же - рассказывал, как строил по стойке смирно всех солдат в армии, как заставлял их себе стирать, хотя я прекрасно знаю, как отец вмешивался и пытался договориться, чтобы Васю перестали гнобить и дали спокойно дослужить до дембеля.
Отношения у нас с ними не складывались. Мы были совершенно разными. Я никогда не умел врать, да и делать мне это было незачем. И взятки давать не умел. В общем, совсем не мужик, по представлению моего отца и брата.
И мое решение стать парикмахером вызвало бурю негативных эмоций. Это был грандиозный скандал. И закончился он тем, что мне пришлось уйти из дома. На тот момент я, можно сказать, встречался с одним парнем, который работал в ментовке. Молодой младший лейтенант, сероглазый, русый и вообще какой-то блеклый. Вова его звали. Вот к Вове жить я и ушел. Точнее не к Вове, мы вместе с ним переехали жить в квартиру к его бабушке, которая уехала в Таганрог к больному сыну, то бишь к Вовеному дяде.
- А с чего ты вообще решил...ну...пойти стричь? Это все таки больше женская профессия, разве нет? - впервые за долгое время Кир встрял в его монолог.
Макс внимательно посмотрел на него и снова сплюнул вниз.
- Да просто...Подруга моей мамы работала парикмахером. Я знал, что она не плохо зарабатывает и знал, что учиться мне не придется. Она обещала всему меня научить без всяких курсов. А без образования в нашем городе идти некуда совсем. Ну а то что я не пойду в институт было точно ясно - учился я плохо, не любил и не хотел, еле-еле сдал экзамены в школе. Вот я и пошел к ней. Чтобы не шляться без дела. Она поставила меня за кресло и очень быстро я стал работать самостоятельно. Сначала стриг всяких старичков и бабушек бсплатно, потом уже более сложные стрижки научился делать. И все пошло-поехало. У меня легко получалось, я быстро схватывал информацию. Да и деньги не плохие появились. Если бы не она, я бы наверное так и ничего не делал. Пил бы, получал постоянные зуботычины от ментов. Мы с Вовой так и познакомились, - Макс усмехнулся.- Рассказать?
Кир поспешно закивал. ему нравилось его слушать. Хотелось как можно больше о нем узнать. О том человеке, который первый за многие годы смог вытащить его из собственной раковины.
- Мы с друзьями ходили на футбол на наш стадион во дворце спорта. Там, как водится напились, слово за слово, сцепились с болельщиками противоположной команды... Ночь, крики, сигнальные огни, разбили стекло у машины. Жильцы ближайших домов вызвали милицию. Нас увезли всех в отделение и посадили в обезьянник.
Прямо напротив клетки с нами стоял стол и за этим столом сидел и перебирал бумажки Володя. Я был пьяный, бросался на прутья, похабно ржал, высовывал язык, выкрикивал всякие пошлости. Володя краснел, изредка поглядывал на меня.
И тогда я предложил ему отсосать. Жестом, разумеется. Чтобы не услышали ребята, с которыми меня загребли.
Ткнул языком в щеку и показал ему глазами, мол, давай я у тебя возьму и ты меня отпустишь.
Сначала Володя посинел, потом боледнел, потом пошел красными пятнами. Я думал, он там коньки отбросит, ей-богу.
А он оклемался, откашлялся, встал и открыл решетку. Вытащил меня и запер ее снова.
Схватив меня за руку, он с силой оттащил меня в кабинет, запер дверь на ключ. Я тогда жутко перепугался, так как не собирался ничего такого делать. Просто пошутил. Прикололся, так сказать.
Он тогда толкнул меня к стене и долго смотрел в глаза. Я не знал, куда деть руки, теребил рукава рубашки, переминался с ноги на ногу. А он жестко начал говорить:
-Зачем ты то делаешь? Ты такой молодой, а уже так опустился. Никогда никому такого не предлагай. Будь выше этого! - и что-то еще в этом духе. Я тогда совсем опешил, начал как-то глупо оправдываться.
А потом мы пили чай, разговаривали по душам. И домой ушли вместе. Он не стал составлять на меня протокол, вычеркнул просто из списков задержаных.
Макс тяжело вздохнул и снова помотал головой.
-Я его никогда не любил. Он мне даже не нравился. Мне просто было его жаль. И я потакал его чувствам к себе.
Все кончилось тогда, когда меня забрали в армию.
Я не пытался бегать от военкомата, не пытался укрыться и избежать службы. Я совершенно ровно к этому относился. не боялся, но и особого желания не испытывал. Отслужить должен каждый - ну раз должен, знчит пойду.
О армии рассказывать не буду ты и сам лучше меня знаешь, что это такое. Единственное что скажу - мне там не было плохо. Никто надо мной не издевался, никаких серьезных стычек у меня не было. Эти два года прошли для меня абсолютно обычным образом. Разве что я очень скучал по дому. Не по отцу, не по брату. Я просто хотел наконец попасть домой, спать в своей постели, сколько захочу, есть, что захочу. По свободе скучал.
Дома меня никто не ждал. Никаких невест, - Макс с усмешкой глянул на Кира, но тут же осекся. - Извини.
Кир только махнул в ответ рукой.
- Вернувшись из армии, я около полугода проболтался без дела. Старые друзья уже не были друзьями, так, скорее знакомыми. Володя переехал в Таганрог, а квартиру здесь продали. Я снова вернулся домой и какое-то время пытался наладить отношения в семье. Подыграть им, что ли. Теперь нам было что обсудить.
Но на долго меня не хватило. Я хотел сначала снимать квартиру в Ростове, но потом понял, что это глупо и решил подзаработать денег и уехать в Москву.
Тут больше возможностей, как мне казалось, больше людей.
Москва встретила меня с распростертыми обьятьями, - Макс хохотнул и потряс бутылку. - Да уж.
- А что случилось? - Кир приподнялся на руках, чтобы дать заднице отдохнуть и снова опустился на бетон.
- А то ты не знаешь! - Макс рассмеялся. - Не знаешь? Хааа...Ну слушай...-он закурил очередную сигарету и поджал под себя ногу.
-Я приехал в Москву всего с одной сумкой и клеткой с Кузей. Вы с ним уже знакомы.
Кир улыбнулся. Конечно, он был знаком с Кузей. Кузя был свиньей. Морской свиньей. Кир в живую их до этого никогда не видел и даже не знал, как они называются. Ну вот просто как-то не сталкивался с этим. А тут оно - пищит, скворчит, глазками-бусинками хлопает, не кусается, еду лапками держит - чудо чудесное. Заморское.
- Вещей я с собой почти не взял. Только деньги, документы, пару джинс и несколько футболок.
Денег я взял ровно столько, сколько нужно чтобы снять квартиру и пожить первое время.
И там же, на вокзале, ко мне пристали трое гостей с Юга. Носы орлиные, что говорят, почти не разобрать. Обступили меня, головами дергают, наступают.
Отвели меня с перона куда-то вниз, за вокзал. Там лежали какие-то трубы, гаражи стояли, гравий, воняло там будто кто-то сдох.
Там начали распрашивать, кто я, откуда, есть ли деньги, зачем приехал и прочее. Я пытался отмазаться, мол, денег нет, приехал к другу погостить, скоро уеду.
Они мне не поверили...-Макс зачесал волосы назад, но как-только он убрал руку, они снова вернулись в прежнее состояние.
-Начали вырывать сумку. Я пытался протестовать. Они начали меня бить. Били долго и больно. Звери, что с них взять.
Я изо всех сил старался не потерять сознание, но в итоге отключился.
Когда я пришел в себя, сумки, конечно же, рядом не было. Клетку с Кузей они не тронули. Я тут же проверил свой внутренний карман джинсовки - документы были на месте, ножницы тоже. Я специально положил футляр с ними во внутренний карман. Не знаю зачем. Просто положил. В нем у меня лежали какие-то деньги, копейки совсем. Около тысячи рублей.
Я поднялся, дошел до вокзала, там зашел в туалет, посмотрел на себя в зеркало - зрелище было то еще.
Умылся - это хоть как-то помогло мне не выглядеть чудовищем, и пошел пешком по улице, сам не зная куда. Начал заглядывать во все парикмахерские, спрашивать, не нужен ли им мастер. Многим был нужен, но никто не хотел оставить меня у них ночевать. Я то думал, переночую у них, заработаю денег, докуплю инструментов, накоплю на съем квартиры. Иначе никак, куда мне идти?
Я долго так ходил, пока в одном месте мне не повезло - у них предусматривалось проживание в общежитие рядом с работой. Туда я и устроился. Общежитие было платным, уже не помню сколько стоило. Рублей 300 за ночь.
За неделю я уже смог купить себе фен, расчески и прочее то, что было в моей сумке, которую увели на вокзале.
А через месяц где-то мне попалась клиентка, старушечка, которая собиралась сдавать квартиру, так как переезжала жить в Подмосковье в отдельный дом, который ей подарили внуки. Она разрешила заплатить ей сначала половину стоимости и я съехал из общежития и переехал сюда, - Макс ударил пяткой по дому, на крыше которого сидел.
- С тех пор и живу, - он снова закурил и посмотрел наверх, в темное, почти черное небо.
- Позже познакомился с Ромео, он тоже пришел ко мне стричься. Только уже сюда, я устроился поближе к дому.
Я совсем по-другому представлял себе жизнь в Москве. Я в гей-клубе-то был здесь всего один раз, - Макс снова хохотнул и откинулся наспину, на локти. - Не люблю я все это. Все эти тусовки. Собираться по признаку сексуальной ориентации - что это за блажь вообще? Я всегда был сторонником другого отдыха. Поэтому когда нас позвали поехать на дачу, я сразу же согласился. И на "Нашествие" потом поехал. Я люблю такие фестивали большие, под открытым небом, и Мару очень люблю. Но в этот раз все же я поехал туда в большей степени из-за тебя, - Макс посмотрел так, что Киру стало не по себе. Этот взгляд заставил отвести глаза, поежиться, засомневаться. Нет, он не доставлял дискомфорта. Он просто заставил почувствовать себя странно.
- Когда я впервые увидел тебя тогда, на даче...Я наверное сразу влюбился. Первый раз в жизни. Бывает такое...
Мне все еще говорили: "Макс, ты че? Не надо, Макс! Он не такой, нет, Макс, даже не смотри в его сторону", - Макс рассмеялся. - А поздно было уже не смотреть! И...я знал, что я найду с тобой общий язык.
Я знал, что мы сможем общаться. Мне было плевать на колкости Васи, Мити...В основном, конечно, налегал Митя.
И я знал, что тебе тоже плевать. Они же это просто так все говорили, со зла. На самом деле ничего плохого они не хотели. Я думаю.
Мы классно отдыхали в этот день. Да? Речка была такая ледяная...Жаль, ты не купался. Шашлыки, смородина. Я, наверное, у Димы там все кусты пообрывал!
И тогда, когда наступила ночь... Я знал, что тебе понравится. Я чувствовал, что ты хочешь. И чего ты хочешь. Я очень хотел доставить тебе удовольствие. Знаешь, так бывает...Когда на все наплевать, когда для тебя существует только один человек. Тогда я смотрел на тебя и понимал, что попал. Попал серьезно и надолго. И мне было все равно, что все говорили, будто это безнадежно, и что ты наверное меня убьешь.
Ты был пьян и не убил. Может быть поэтому, а может потому что тебе правда нравилось. Потому что тебе тоже хотелось. И потому что ты чувствовал тоже самое, что и я. Скажи, а? Чувствовал? - Макс посмотрел Киру прямо в глаза. Даже в темноте его взгляд чувствовался как никогда прямо, обжигающе, близко.
Кир опустил голову и покраснел. Хорошо, что темно, думал он.
Конечно, он чувствовал тоже самое. Иначе бы он никогда не подпустил его к себе. Он тоже сразу заметил этого веселого молодого человека с улыбкой карточного Джокера. Ему сразу понравилось то, как просто он общается. Сразу понравилось то, что в нем не было ни грамма понтов и фальши. Он был простым, таким же как он сам.
С ним было очень легко общаться, с ним было приятно находится рядом, чувствовать его тепло и энергию в сантиметре от себя.
Под вечер, когда они уже напились достаточно, когда все разошлись по комнатам, они остались сидеть на улице, на садовых качелях. Потом стащили с них матрас, разложили на траве, уселиь на него, пододвинув к себе ящик пива. Казалось, он за всю жизнь не сказал так много слов, как в тот день, как в ту ночь. Его, что называется прорвало. Хотелось поделиться с кем-то своими мыслями, переживаниями, не боясь показаться глупым, недалеким или смешным. И в моменты, когда Макс накрывал его руку своей рукой, когда касался своими пальцми его предплечья, внутренний голос кричал так, что срывался до хрипоты, оглушал на секунду, до звона в ушах.
И не остановится просил. Хотелось дольше, ближе, смелее. но самому сделать первый шаг казалось совершенно невозможным. И за это отдельное ему спасибо - он снова взял ситуацию в свои руки. С его молчаливого согласия.
Никто никогда еще его так не ласкал. Никто еще никогда не был к нему таким внимательным.
Он очень остро почувствовал это, запомнил, зарубил, записал.
Он с детства всегда был обделен лаской. И не потому что родителям не было до него дела, нет.
Мама у него была, да и есть - великая женщина, воспитавшая шестерых детей одна. Отца он не знал. Ни своего, ни отцов своих братьев и сестер.
Он был старшим, мужчиной, ему всегда приходилось брать на себя ответственность равную той, что брала на себя мать. Если не больше - все же мужчина.
Это с родительской стороны. В любви у него так же не очень складывалось. Он рос не казистым, толстоватым, круглым, неуклюжим подростком, который страшно комплексовал по поводу своей внешности, откуда и стал стеснительным и зажатым. Друзей у него было немного, но они были. а вот со слабым полом - ну ни в какую не клеилось. При виде девочки он тут же терял дар речи, проглатывал язык, замирал и не мог пошевелиться. Выглядел крайне глупым и неуверенным в себе. Поэтому когда его сверстники во всю уже гуляли с девочками, он занимался работой по дому и отчаянно злился на себя и на своих друзей.
Первая его любовь, надо сказать, все же случилась. А может то и не любовь была, но он наградил ее всеми свойствами положенными быть у любви. Звали ее Таня. Она жила на соседней улице, носила полупрозрачные голубые и зеленые платья и распускала по плечам свои золотисто-льняные волосы. Румяная, с алыми губами, живая, еще невинная, не знавшая мужчины, сразу понравилась Киру и он пошел напролом.
К слову, натиск не понадобился, Таня легко сдалась и поддалась на его уговоры. Отдалась ему сразу, на второй день знакомства. Ему самому казалось, пока он стягивал с нее своими большими и грубыми руками беленькие трусики, что слишком уж быстро все происходит, слишком просто.
А она тихо попискивала, постанывала и закусывала губу, будто девственница, раздвинув под ним ноги.
Так она стала его первой девушкой. Он страшно гордился этим обсоятельством. Гордо водил ее в кафе пить вино, выгуливал на набережной и кормил мороженым. И даже в ЗАГС ее повел. Так же гордо и влюбленно. Она радостно хлопала в ладоши, с нетерпением ждала, обнимала его за шею, планировала количество гостей.
Но Кира забрали в армию. Она клятвенно обещалась ждать и дождаться, ни с кем не встречаться, хранить ему верность и выйти таки за него замуж, когда он вернется.
А в арми служба, за ней Чечня. Письма приходили редко, хоть он ждал их всей душой и кривым почерком выводил на бумаге: "Пиши почаще, Танечка. Люблю, целую...".
Воевалось ему не страшно, все его мысли занимала пышногрудая девушка, которую он на последок оттрахал на годы вперед - всю ночь, часы подряд, во всех позах, и в щелочку, и в попку и даже ее алые губки не раз почувствовал на своем инструменте.
А потом ранение, больница, где ему отрезали левую ногу. Протез, по правде сказать, хороший сделали - герой все таки, не абы кто. Орден за храбрость прикололи на грудь, деньги за службу сунули в кассе и отправили домой, в Новгородскую область.
Мама долго плакала, обнимала его, говорила не переставая и снова плакала. Наготовила все, соседей позвала. Устроила праздник. Друзей его пригласила.
Только Танечка не пришла.
Напиваясь в слюни на речке с друзьями детства Кир узнал, что Танечка благополучно вышла замуж. Да и если бы не вышла - зачем он ей такой, инвалид? Только жизнь девчонке портить.
Где-то полгода, может больше, он беспробудно пил. Чтобы забыть ужасы войны, чтобы забыть ранение, чтобы забыть Таню, чтобы забыть ее и свои письма, планы. А когда стало легче, когда сердце почернело и засохло, он пить бросил.
Отдал матери оставшиеся от пьянки деньги, подлатал дом, созвонился с друзьями своими из Москвы, с которыми познакомился еще до армии на футболе и решил ехать в столицу. Жить, работать, счастье искать.
Взял немного денег у матери, собрал вещи, котрых было восем немного, и приехал в Москву. Там пожил сначала у одного друга, потом у другого. Третий, Паша, устроил его на работу, на склад. Считать коробки, в бумажках копаться, печати ставить. Никогда не хотел он такой работы, все думал - ОМОН или СОБР, но куда там, без ноги никуда не возьмут.
И начал работать. Девушек сторонился, замкнулся после войны, после предательства, после пьянства. Стал серьезным, немногословным, угрюмым. Тяжело было с ним общаться, почти не получалось. Но и сделать он с собой ничего не мог. Но в компании друзей находился с удовольствием, ездил с ними на отдых, на рыбалку. Вот и на дачу поехал, где познакомился с Максом.
Их там было восемь - он сам - спортивный, короткостриженый, молчаливый; Паша - лысый, крупный, накаченый, обеспеченый мужчина около тридцати лет; Вася - смуглый, подтянутый Казанова, жестокий, с красивыми глазами, резко агрессивно относящийся к кавказцам, азиатам, неграм, а так же к представителям нетрадиционной сексуальной ориентации; Митя - лучший друг Васи с самого детства, любитель выпить, похабалить, неумеющий держать язык за зубами, язвительный и озлобленный; Леша - яркий представитель офисного планктона с одной стороны и активный участник движения по избавлению России-матушки от всякого сброда вроде хачей и пидарасов с другой стороны; Дима - хозяин дачи, молодой красивый мальчик, вернувшийся в Россию из Германии, знающий семь языков, прележно учащийся на врача, познакомившийся с Лешей в интернете за долго до этого летнего отдыха на даче; Ромео - неудавшийся актёр-алкоголик, довольно скромный, голубоглазый, играющий на гитаре и поющий под свой же аккомпанимент и Макс, друг Ромео, приехавший за компанию на халявные шашлыки и салаты.
В такой большой компании Кир чувствовал себя не в своей тарелке. Громко играла музыка, постоянно стоял жуткий галдеж и гвалт, ребята играли в бадминтон, сражались на шампурах словно мушкетеры. В этот момент и стало ясно о агрессивной настроенности Мити по отношщению к Максу. Он несколько раз нарочно пытался попасть в него острием, даже не заботясь прикрыть этот жест вуалью шутки.
С Киром никто особенно не общался, внимания на него обращали редко. На речку со всеми он пошел за компанию, купаться он - понятное дело - не собирался.
И там, на речке, а берегу, к нему и подсел Макс. Подсел и начал разговаривать. Просто, непринужденно. Он терпеливо относился к односложным ответам Кира, которые можно было счесть за нежелание общаться, шутил, пытался раскрутить на беседу, вытягивал из него по слову и так за весь вечер и не отступился от своего.
И когда они остались одни, он можно сказать просто предложил ему себя. Просто предложил. Мол, бери, не бойся, делай что хочешь, пользуйся, наслаждайся.
Мягкими поцелуями он растопил его затвердевшие внутренности, осторожными прикосновениями он его успокоил и заставил перестать дрожать.
Уже долгое время у Кира не было женщины, не было секса, поэтому член встал железным, стальным колом. Внизу живота тянуло и ныло.
И когда он почувствовал на своем члене губы Макса, когда его язык коснулся его уздечки, в глазах потемнело.
Он с силой сжал его волосы на затылке и двинул бедрами вперед, вставляя ему в рот свой член до самого конца и обильно кончая ему в голотку.
В тот момент ему было плевать на его удобства, а Макса, казалось, и самого не очень это заботило. Казалось, что все в порядке вещей, что ему даже нравится это. Он продолжал его целовать и ласкать, пытался стянуть с него джинсы.
И Киру было все равно. Впервые за долгое время его не волновало то, что он о нем может подумать, когда увидит, что у него нет по колено левой ноги.
Он почему-то, откуда-то знал, что Макс не такой, что Макс поймет, что Макс примет его таким, что это не вызовет у него истерику, или страх, или тошноту.
-Только не пугайся... - прошептал он, двигая его ладонь по своему бедру ниже и ниже, пока тот не почувствовал эту зарубцевавшуюся пустоту.
Макс тогда ничего ему не ответил. Просто не остановился. продолжил любить его, сжигать, хотеть, ласкать. Сам разделся, сам нагнулся, отдал ему себя без остатка, до самого конца. И терпел до последнего его неумелось, его рывки, его жестокость и его не насытность. Кир ведь и правда не знал, каким ему нужно быть. Жестоким? Или наоборот нежным? И как рассудок сохранить при таком натиске ощущений и эмоций?
А потом они перебрались в маленький домик, в котором позже должна была быть баня, и уснули. Проснулись раньше всех. И Макс опять взял ситуацию в свои руки. Он не дал ему сделать вид, будто ничего не было.
Не дал заострить на этом внимание или почувствовать себя не ловко. Он вел себя совершенно спокойно, раскованно, будто не произошло ничего особенного, будто так все и должно было произойти. Сделал бутерброды, налил чаю, включил телевизор и забрался с ногами на кровать. Легко бросался в него фразами, заставляя их отбивать, легко заводил разговор. И становилось так хорошо, так приятно и тепло внутри. Киру нравилось быть с ним один на один. Он не хотел, чтобы просыпались остальные ребята, вмешивались, громко разговаривали. Чтобы они все разрушили.
Домой в Москву они уехали вместе. В Пашину машину все не поместились и они решили добираться своим ходом, на автобусе. Там выяснилось, что у них один вкус в музыке, когда они слушали плеер один на двоих.
Доехав до Москвы расставаться не хотелось, да и дел никаких не было. Поэтому когда Макс пригласил Кира в гости, тот с радостью согласился. Квартира была у него маленькая и находилась далеко на окраине. на первом этаже. Но у него в холодильнике стояли пиво и кастрюля с борщом, а на подоконнике - клетка с чудо-зверем, которого можно было покормить из рук. Это окончательно покорило сердце Кира.
Тогда он снова остался у него ночевать. И с этих дней начался их тайных роман, который они тщательно скрывали ото всех, оберегали от чужих рук и глаз.
Но в один погожий день все рухнуло.
Макс вернулся домой от врача со справкой. В справке было написано три буквы: ВИЧ. И рядом маленький плюсик.
Он знал, как и когда это случилось. Но он не хотел говорить об этом Киру. Ни за что. Никогда.
Но теперь. теперь сказать придется. Потому что... Потому что он подверг риску его здоровье, даже не подозревая о том, что болен. Он не хотел, видит Бог, не хотел чтобы так вышло.
И когда Кир пришел к нему в гости, в очередной раз, сидя за столом на кухне, Макс молча придвинул к нему листок.
Кир был весел, настроение было на высоте. Ему казалось, что он нашел то, что так долго искал, что он нашел того человека, с которым ему рядом приятно, искренне и хочется. И плевать на мнение окружающих - когда-нибудь они им об этом скажут, непременно скажут. И они поймут. Они ведь друзья. И что, что так радикально настроены, и что? Это ведь он, он все такой же, он все ще их друг. Он никак не изменился. Просто стал чуточку счастливие.
Сначала он не понял, что в справке этой написано. Долго вглядывался в буквы, пытался разобрать остальные предложения, небрежно написанные рукой врача, и снова возвращался к диагнозу, к буквам, к этому загадочному символу. Как в том анекдоте: "Ведь положительный - это же значит "всё хорошо"?" Перед глазами поплыло, когда до него начал доходить истинный смысл.
Сознание помутнилось, он сам не понял, почему тогда вскочил и начал кричать.
Почему из его рта вырывались такие ужасные и обидные слова, кто выталкивал их оттуда, кто поселил их в его голове. Но он говорил. Он говорил, что тот испортил ему жизнь, что верно про него говорил тогда Митя, верно, все верно, СПИД - проклятие пидарасов, черная метка, наказание за распущенность, за изаращение, что он его - правильного, здорового, нормально - заставил, совратил и специально заразил, что это насмешка над ним, что он ненавидит его и убьет. Нет, не убьет, потому что тот сам скоро сдохнет. Сгниет заживо в течении этого года.
И ушел. Хлопнул дверью и ушел.
Он вышел из подъезда и старался удалиться от подъезда как можно быстрее, скрыться за поворотом, сесть на автобус и навсегда забыть этот маршрут.
Макс не успел тогда сказать ему. Не успел сказать, что он не виноват. Что он любит его. Что он впервые за всю жизнь почувствовал себя живым, настоящим, нужным. Что его существование не бесцельно. Что жизнь, она нужна ему. Нужна ему только с ним вдвоем.
Не успел рассказать ему, как больно ему было, когда их грязные лапы закрывали ему рот, как противно во рту скапливалась собственная кровь, как натягивалась кожа на его голове, когда они сжимали его волосы, как хлестали по лицу едкие фразы ненависти. Какая чудовищная боль росла внутри его живота, его желудка, как разъедало будто кислотой его внутренние органы, как горело все внутри, как он отстирывал вручную пятна крови с простыней, размазывая сопли по лицу.
Он тогда не подумал, что может заболеть. Что ворвавшиеся в его квартиру парни могли быть заражены. Он думал, что они просто узнали, как-то узнали и решили его проучить. Проучить его за то, что он никогда не скрывал своей ориентации, но и не выпячивал ее, проучить за то, что он дышит с ними одним воздухом. И все. Он знал, что он законченный неудачник. Что он дважды ломал ногу за три месяца, а потом и обе руки, просто упав с велосипеда. Знал, что шпаргалку на экзамене нашли только у него, знал, что сотни людей приезжают в Москву жить и он оказался в числе тех единиц, кому не поздоровилось в свой первый день в столице. Просто карма, неудача за неудачей. Ничего страшного, заживет, поболит и перестанет, можно отряхнуться и идти дальше. Он не хотел говорить об этом Киру. Чтобы не вызвать у него отвращение, чтобы тот не бросил его, чтобы не рушить то, что они только что построили.
И если бы он не начал обновлять медицинскую книжку, он бы долго еще возможно не узнал, что...
Да и к лучшему это, что он узнал. Что он сказал.
Он сидел на полу в коридоре, а слезы сами текли по его щекам. Жизнь была сломана. разрушена. Он только нашел любовь, как тут же ее потерял.
Да и жить ему оставалось от силы пару лет, он смотрел по телевизору когда-то об этом сюжет. И фильмы смотрел тоже.
Не было смысла. Он так решил. Поэтому он встал, умылся, оделся и вышел из дома.
В ближайшем магазине, когда он отдавал двести рублей за "Советское Шампанское", он думал только об одном - чтобы пронесло, чтобы у него, у его любимого человека всё было хорошо. А он без сомнения его любил, что называется - да, любил.
Бывает же такое, убеждал он себя, что не которые не заболевают. Есть же такой шанс. Точно. Должен быть.
Он поднялся на крышу своего дома. Долго перебирал в голове сюжет своей смерти. Ведь лучше так, чем сгнить заживо? Конечно, лучше.
Таблеток дома не было, даже простого анальгина. Веревку тоже не зацепишь, не выдержит люстра, а больше не за что. Вены резать? Да как это вообще? Он не понимал, как можно умереть, порезав себе вены - ведь как-то выживают же люди, кода лишаются конечностей. Как тот парень, как его? Пошел в горы, застрял там случайно, руку зажало ему. Так он отрезал себе кисть руки. И несколько часов поом шел до ближайшего города, пока не нашел помощь. Несколько часов! Прям так и было написано в той газете. А это тебе не просто вены порезать. Это отрезать, совсем. И ведь по сути, то же самое. Несколько часов! Этот вариант совсем не подходил.
А вот с двенадцатого этажа посмотришь вниз - высоко, точно на смерть. Никак не выжить, нет. Шансов нет. Это же невооруженным глазом видно и ясно даже ребенку.
А шампанское - ну а как же без него? Новый Год обязательно с шампанским, свадьбы там всякие...Нельзя же отмечать такой момент, как завершение своего жизненного пути, пивом. Только шампанское. А из горла не от понтов. Из чего еще пить на крыше? Бокалов в квартире у него не было, не кружку же с собой тащить.
Прийдя на крышу, он подошел к самому краю и посмотрел вниз. В голове звучали строчки из песни, какой - он понять не мог. Не мог вспомнить ни название, ни исполнителя.
Отковырнув ногой кусочек от бетона, он столкнул его вниз. Камешек падал долго, он проводил его взглядом и проглотил ком, подошедший к горлу.
Открыл шампанское. Не по-гуссарски, но с хлопком. Отошел от края и сдела первый глоток.
Тогда-то его и заметил Кир.
Пока он шел к остановке, он много думал. о себе, о нем, о них вместе.
Думал о том, что любит его. Что не хочет, чтобы он умирал, не хочет его терять. Боится не за себя, а за него. Он толком ничего не знал об этой болезни, кроме того, что она очень страшная, неизлечимая, смертельная.
Остановился и осознал себя эгоистом. Самым настоящим эгоистом. Он ведь тоже понял, что любит. На самом деле. Не как ту Таню. А по-настоящему. Только его. Он не стал геем от этой любви, нет. Он просто полюбил человека. А у удовольствий слишком много граней и не стоит заострят внимание на каком-то одном конкретном способе получения оргазма.
Нельзя позволить себе вот так взять и потерять то, что было в его руках, вот почти что навсегда, несколько часов назад.
И ему страшно захотелось вернуться. попросить прощения за свои слова, рассказать, как он переживает и как любит его. Прижать к себе и не отпускать никогда. До самого конца.
И он повернул назад.
Еще быстрее, насколько мог, пошел обратно к его дому. У подъезда он машинально поднял голову наверх и в этот момент его сердце зашлось такой частотой, что казалось вот-вот остановится. Он рванул в подъезд, с силой несколько раз нажал на кнопку лифта, а потом плюнул - страшно было потерять хотя бы минуту - и побежал по лестнице наверх.
Бежать было почти невозможно, он сильно хромал, натирая себе бедро плотно прилегающей резиной, цеплялся руками за перила.
Добежав до конца, он распахнул дверь чердака и вылез на крышу.
Макс обернулся к нему. Пальцы крепко сжимали горлышко бутылки. Стекло скользило от влаги. Он не мог пошевелиться, хотя ноги сводило будто судорогой, заставляя рвануться к нему, прижаться, обнять, рыдать, пропитать слезами всю его футболку и захлебнуться прошением о прощении.
Он не сделал этого. Его кадык дернулся к верху и плавно опустился вниз.
Кир подошел к нему и сел на край крыши. Макс опустился рядом.
- Ты не должен этого делать, - Кир смотрел внимательно и серьезно. - Потому что я люблю тебя.

@темы: Проза