К берегам этого мира меня прибило в одном из моих снов. Все, что было до - угольки жаровен, ощутимая пелена напряженного ожидания за белыми дверьми, узкие оконца, знание конца, темные косы, летящие-перечеркивающие воздух, заткнутые за пояс - все слилось в одну полосу, разнящуюся по цвету, все было оставлено за порогом - памяти невозможно не потеряться в туманах чуждой реальности.
Три дня я не мог покинуть свой Утес, иначе бы мне просто не предстояло встретить новый рассвет (возможно, так и случилось; цветная стрела трепетала в моем горле), и - за эти три дня я забыл почти все, за эти три дня сменились времена года, за эти три дня под моими ногами выросли белые цветы (уже поздно спрашивать, что это значило).
Спустя три дня я сошел вниз.
Вселенную наводнял зеленоватый воздух, прозрачный и плотный, и в нем, повинуясь течению ветров, безмолвно дрейфовали бесчисленные дымчато-серые скалы.
Мне не вспомнить ни деревьев, ни птиц, только: нас было четверо, только: Первый заваривал нам терпкий черный чай, только: за столиком рядом со мной сидел Второй, только (сколько их было, барных стоек, и драк, и сколько - людей?): обрывки воспоминаний были столь же несвоевременны, как осколок картечи в голову.
А ложку стоило опустить в пиалу, ложкой стоило потревожить чаинки, подняв их со дна, ложку стоило отложить на стол, оставив в ней на половину чаю. Я делал так и подмигивал Первому, и тот прятал свою серебряную улыбку в уголках губ.
К северо-западу от Утеса лежал Мост. Чужаки под страхом вечного проклятия не проникали туда; но мне часто случалось видеть существо, танцующее на самом его краю (может, это была тень? - никто не мог заметить его исчезновения). Мост обрывался вниз, и не вел никуда, только воздух дрожал и вспыхивал, окружая зазубрины края. Давно уже нужно было повесить под ним фонарь - огромный фосфоресцирующий шар (он потянул бы на 60 рил, не меньше) - так говорил Первый, и мы не знали, зачем.
А потом я умер, когда пришло время - Второй рисовал мой портрет, и я терял свои черты, одну за другой, едва кисть отмечала их на бумаге.
- я бы мог быть им, это просто - сказал Второй и поднял от рисунка голову, и я увидел миф своего лица, то, каким оно могло бы быть, если у него на лице, и помнил еще несколько мгновений, прежде чем исчезнуть.
Мне никогда не виделось этого раньше:
Первый выснил Элву - расстелил под Утесом синее одеяло и стал ждать. она явилась, спящая, ее зеленоватая кожа яблоками мерцала в туманах скал.
Затем умер Второй.
Затем забыл я.
Остались лишь Первый и Элва на каменном Острове.