Глава одиннадцатая
Сколько веревочке ни виться…
Сколько веревочке ни виться…
Он услышал и слабо улыбнулся. Низкой густой нотой совершился переход по первому графику Хранителя. Геометр потер глаза, откладывая чертежные инструменты. Такое событие стоило того, чтобы на несколько минут оторваться от работы. Значит, всё-таки сообразил этот странный человек, что теперь никто ему не поможет, или попросту устал. По сути, математику было всё равно, его интересовало другое: как ученик справился с этим. Никогда прежде ученики не производили переходов без участия Геометров. Что ж, его ученик стал первым. Пёс начертил хороший график, ровный. Судя по звуку, душа выбрана задиристая, сильная. Чертеж ее выровняет. Удовлетворенно выдохнув, Геометр вернулся к бумаге, взял в руки карандаш и тут же отложил его. Снова вернулось волнение:
- Что же это, батенька, вы совсем раскисли. Кто же работать будет? Никто кроме вас не будет работать. Чертить нужно, не одна она у меня тут. Не одна. - Когда чертежник оставался в одиночестве, он любил поговорить сам с собой. - Погоня. Конечно, не догонят. Он сам всех соберет. Занятный мальчик, очень занятный. Раз уж Гончий произвел переход, значит, циркуль у него, мальчик рядом, и Кристаллическая никуда не денется. - Геометр сплел пальцы, задумчиво глядя на дверь. - Надо ждать. Ненавижу ждать. Торопиться нельзя. Нельзя. Нужно ждать.
Ни на секунду учитель не усомнился в своем ученике, но всё больше его раздражал профессор. Очень уж рассеянным был, а взгляд какой! Знает он этих филологов. Тихие-тихие, а потом как выдадут что-нибудь. То ли дело математики. Чисто, последовательно, методично, а эти… сумасшедшие, одно слово. Переговорщик был талантливым, но с каждой минутой всё меньше верил ему чертежник. Мораль, Идея, Дух. Сотня идей этих бестолковых литературоведов и философов! А проку-то?! Всё это здорово в теории, а практика показывает искривленный график Кристаллической, тысячи недовольных, и всё это грозит обрушиться в одну минуту, стоит только растерявшейся душе выйти из-под контроля. И кто здесь будет говорить Геометру об этике? Кто? Тот, кому не доведется случившееся исправлять?! Ну уж нет, ну уж нет. Геометр покачал головой, покручивая в тонких пальцах карандаш. Мысленно он уже проследил за всеми перемещениями по Теневой Кристаллической и Компании. Ему вовсе не обязательно было выходить из кабинета или посылать погоню, чтобы понять, как всё обернется. Вернее, погоню нужно было высылать обязательно. Ведь зудел бы и зудел над ухом нестерпимый Ман со своими правилами, словно бы не сам Геометр его в эти правила посвящал. Как напиваться портвейном, так правил не нужно! Ёл этот. Пёс порадовал. Отправил в жизнь этого смурного калеку. Одним Исключением меньше. Приятно вписать его в правило. Еще приятнее, когда Исключение подтверждает его Доказательство. Все собрались. Не осмелятся отправить мальчишку обратно просто так, даже если Китаец решит начать показывать, кто тут главный. Всем известно, кто главный! Геометр! Математик хмыкнул, словно подтверждая свою последнюю мысль. Еще один поворот карандаша в пальцах.
- Что же вы намереваетесь делать? Не пора ли чай заваривать? - Геометр посмотрел на часы. - Не пора еще, не время. Подождем. Спешить не нужно. А сейчас за работу, за работу, за работу, иначе всё тут рухнет, пока мы охотимся за строптивой. Без нас всё рухнет, нельзя-нельзя отвлекаться. Пёс справится.
Его ученик не мог не справиться. Вот уж кому можно доверять. Математик кивнул лампе и принялся за сверку очередных расчетов.
Когда Пёс вернулся в дом, собравшиеся уже переместились в гостиную. Все молчали. Ман как-то виновато поглядывал на Володьку, а Китаец поправлял одну из многочисленных салфеточек под одним из многочисленных фарфоровых драконов.
- Как у тебя это получилось? - Ман посмотрел на Хранителя в упор.
- Что именно? - Пёс подошел к мальчику, опуская руку ему на плечо.
- Справиться с ним, разумеется.
- Он сам справился, я просто немного его подтолкнул.
- Подтолкнул, говорите-с? - Китаец напряженно выправлял несуществующую складку на кружевном плетении. - Подталкивать у нас могут далеко не все. Что вы сделали, сударь?
Гончий взглянул на старика. Помолчал. Вздохнул.
- Ослабил кое-какие нити его желаний. Этот человек устал. Ему нужно было совершить переход уже давно. Я не сделал этого раньше только потому, что не имел указаний.
- Сейчас тоже не имели-с…
- Сейчас время особое.
- Военное-с? Пора камушки пустить на баррикады?
- Уймись ты со своими шутками. Сам не понимаешь, старик, что происходит? Этот человек нам только помешал бы. Он выводил душу из равновесия.
- Ох уж мне эти Геометры со своими равновесиями. Помню, Четырнадцатый был вообще чудак - нашего, конечно, не переплюнул-с, но весы везде понарасставил, чтобы карандаши взвешивать. «Равновесие должно быть во всем!»
Володька ощущал тяжелую ладонь Пса на своем плече. Тоска, охватившая его после ухода Ёла, медленно отступала, сплетаясь во что-то теплое, скапливающееся у горла. Он почти не знал этого человека, но его присутствие было чем-то важным. Почему, мальчик не мог объяснить, не подбирались слова, но мрачный, едва смотрящий на него калека был нужен, почти необходим. Ладонь сжималась на плече, становилась все тяжелее, комок в горле - почти обжигающим. Эти люди что-то говорили, а Вольский всё ниже опускал голову. Он не ощущал звенящей нити, которая натягивалась всякий раз, как душа что-то хотела ему сказать. Она молчала. Оставляла его один на один с непонятными сейчас каплями, нависшими на ресницах. Почему же так нужен был тот человек? Цепкие горячие пальцы всё сильнее давили на плечо. Володька рвано выдохнул и поднял глаза:
- Сделайте уже что-нибудь! Сделайте! - он сам не поверил в то, что произнес эти слова, в то, как их произнес. Голос звучал как-то глухо и словно со стороны. Опущенная на плечо ладонь мгновенно перестала перекрывать дыхание, казалось, только она и мешала заговорить. И вновь зазвенела нить, пронзительно. - Сделайте!
Пёс улыбался, не глядя на мальчика. Эта улыбка заставляла Мана съежиться и ждать. Страх медленно расползался по его крови. Что происходило в голове у такого понятного прежде Хранителя, профессор не понимал. Он только ждал, что вот сейчас отпустит это гнетущее ощущение, вот уже почти… почти…
- Ман, - профессор вздрогнул. - что же ты молчишь? - улыбка Пса жестким контуром резанула по мыслям Мана.
- О тебе думаю.
- Получается?
- Нет.
- Вот поэтому, мальчик, мы ничего и не можем сделать. Профессор думает обо мне, а не о твоей душе. - Голос был мягким и словно уводящим куда-то.
- Сделайте, сделайте, сделайте. - Володька шептал и шептал это слово, хватаясь за него, не поддаваясь тихому убаюкивающему тембру.
- Сделаем. Как только профессор и Китаец выполнят свою задачу.
Китаец кивнул. Ему всё меньше хотелось видеть Хранителя в своем доме. Профессор, кажется, понял, к чему подводит их Пёс, и кивнул тоже.
Низкий потолок в помещении без окон делал его на первый взгляд крохотным, однако долгие ряды стеллажей растягивали пространство вширь. На многочисленных полках в хаотичном порядке лежали рулоны бумаги: светлой, темнее, оттенка шоколада, почти прозрачной по легкости и плотной, похожей на тонкие листы металла. Бумага, бумага, бумага. Володька замер у входа. Какое-то неопределенное воспоминание забилось под пальцами - белые листы, теплые, и карандашные штрихи. И вновь тяжелая тонкая ладонь опустилась на его плечо. Дымка воспоминания рассеялась. Вольский зажмурился, пытаясь ее вернуть, но ничего не получалось, а Пёс уже увлекал его вглубь мастерской. В дальнем углу расположились какие-то причудливые механизмы, названия которых Володька не знал, да и не видел их никогда прежде. Что-то дымилось в кипящих котлах, рождая туман, заволакивающий весь двор. В мастерской он послушно стелился по полу, а, выбравшись за дверь, расплывался серым плотным маревом.
- Что он делает, это ведь он делает? - профессор вздрогнул. Он столько времени провел рядом с душами, но всё никак не мог привыкнуть к голосам, что слышал. Его часто атаковали вопросами, иногда просьбами. Отстраненность, сложенная кирпичиками многочисленных лет, позволяла Ману разрешать самые спорные вопросы, говорить с самыми сложными душами, но события последних дней пошатнули его уверенность - он кожей чувствовал напряжение и тишину. С ним говорила только одна душа. Остальные попросту не появлялись. Опасения взволнованных теней Ман чувствовал неуловимой обычному человеку вибрацией воздуха. Нужно бы в таверну. Наверняка волнения нужно будет успокаивать еще долго, после того, как всё завершится. Но только после…
- Да, он.
- Что он делает, Ман? Я не понимаю.
- Он притупляет вашу связь.
- Для чего? Он тоже хочет?..
- Нет, насколько я могу судить, нет.
Ман остался стоять в дверях. Китаец суетливо искал что-то на полках, Гончий и Вольский следовали за ним. Рука Хранителя не отпускала мальчишку.
- Тогда почему он это делает?
- Он помогает мальчику.
- Не давая ему говорить со мной?!
- Тише. - Сомнения профессора уходили с каждым произнесенным словом. Место разволновавшегося человечка с лицом крысы занимал Переговорщик, спокойный, с мягким голосом и жаром у кончиков пальцев. Этот жар возникал всякий раз, как Ман выполнял свою работу. - Всё совсем не так. Ты связуешь мальчика с реальностью. Ты его единственная нить. Как только он ее чувствует, то чувствует боль и тоску, пробуждаются его воспоминания. Они оказывают влияние и на тебя. А ты не должен сейчас испытывать никаких влияний. Поэтому Хранитель временно использует свою силу, чтобы разделять вас. Он не рвет нити, он переводит силу на себя.
Ман закрыл глаза. Лишь однажды он проделал подобное - перевел силу души на себя. Бунтующая требовала нового чертежа. Геометр никак не успевал. Переговорщик должен был унять силу, звенящую и разъедающую равновесие. Разговор не получался, и профессор потянул за нить. Обжигающий сердце огонь и темнота - всё, что он помнил о том моменте. Ман никак не мог ожидать подобного поведения от Хранителя. Гончий мог бы и не делать подобного, однако уверенность, с которой пальцы сжимались на плече у Володьки, заставляла Переговорщика уважать Хранителя и - сквозь опасения - восхищаться им.
Напряжение спадало. Кристаллическая умолкла - тут же ладонь соскользнула с плеча Володьки, подталкивая его в спину к одной из полок.
- Вот и наша бумага-с!
- Нашел?
- Да, то, что нужно для нашей души.
Тонкий свиток опустился в ладони Вольского. Бумага была тяжелой, шелковистой на ощупь и холодной. Володька недоуменно посмотрел на Китайца.
- Что, страшно тебе, мальчик? - синий взгляд был на удивление мягким.
- Нет, просто странно…
- Что именно?
- Не могу вспомнить…
Пёс устало вздохнул, посмотрел на Китайца и кивнул. Тот ответил лишь взглядом. Володька сжимал в пальцах бумагу и смотрел на обоих почти умоляюще. Хранитель не удостоил мальчика взглядом и быстрым шагом вышел из мастерской, увлекая за собой Мана. Старик присел рядом с мальчиком на корточки.
- Эта бумага необходима для чертежей. Я занимаюсь тем, что создаю ее. Пятый Геометр назвал ее Бумагой Жизни. Бумага - сила. Без нее нельзя объединить тело и душу, без нее никакой путь не может быть пройден. Чертеж твоей души выполнен на такой же бумаге, что сейчас ты держишь в руках. Я помню день, когда явилась новая Кристаллическая. Твоя. Ее путь - сила этой бумаги.
Вольский смотрел на Китайца и не узнавал. Чем дольше тот говорил, тем все яснее становился взгляд, казалось, даже морщины разглаживались, а пальцы переставали подрагивать. Из речи исчезали нотки сарказма, вечные шуточки и присказки. Удивительная серьезность Китайца заставляла Володьку только усиленнее вслушиваться в слова.
- Ни один чертеж в Теневой не может быть создан без моей бумаги. Вернее, создать-то его можно, да только работать он не будет.
- А если мы сейчас начертим…
- Начертить может только Геометр.
- Но Пёс…
- Вот именно.
- И что же теперь?
- Мы не знаем пути твоей души. Вырисовав новый график, мы можем нарушить баланс. Баланс всей Теневой, всего мира. Мы не можем учесть всех деталей, мы их не знаем.
- И даже…
- И даже Хранитель.
- И что же нам делать?
- Мы идем в гости к Семнадцатому Геометру!
Володька поежился, сильнее сжимая в пальцах бумажный свиток. Китаец поднялся, потрепал Вольского по плечу и улыбнулся.
- Может, он и математик куцый, но чай у него отменный.
Глава двенадцатая
Художник
- Эй, Вольский, ты чего мутишь?Художник
- Ничего.
- Ну что там у тебя?!
- Ничего, сказал же!
- Письмо любовное пишешь? Ха-ха, влюбился, да, в кого, в Ленку?!
- Отвали, говорю, Громов, достал уже!
- Ну а там-то что? - Громов уже тянул на себя черную папку. Володька крепко держал стопку листов, запечатанную от всех за плотным картоном.
- Не твое дело!
Вольский резким рывком оттолкнул одноклассника. Тот со всей силы шарахнулся локтем о раму окна, находящегося прямо напротив нижних ступенек пожарной лестницы.
- Что здесь происходит, Вольский?! Ты опять драку устроил? - Евгеньевна была вездесущей.
Как в голову пришла идея рисования, Володька не мог вспомнить. Просто однажды он проходил мимо книжного магазина и заворожено остановился. С витрины ему улыбался худой старик. Выставленная картина уже подернулась тонким слоем пыли, но взгляд изображенного притягивал. Володька неуверенно толкнул дверь. Магазин был крохотным, от пола до потолка - старинные книги, неровными стопками, стертыми корешками. Букинистика, понял Вольский. Тут же, недалеко от прилавка со старинным кассовым аппаратом и счетами, находился стенд с принадлежностями для рисования. Карандаши, кисти и краски, альбомные листы и одинокая черная папка.
- Нравится? - Голос вывел Володьку из оцепенения. Вслед за низким тембром в комнату вплыла женщина. Не вошла, не появилась, она именно вплыла, словно не касаясь пола. В глаза бросились длинные золотые серьги с красными камнями, кисти шали, наброшенной на плечи, и пальцы, унизанные многочисленными кольцами. Уже на следующий день Вольский не мог вспомнить ее лица.
- Нравится.
- Умеешь рисовать?
- Нет.
- Научишься. Если душа просит… - Взгляд женщины стал пронзительным. - Покупаешь?
Сам не зная почему, Володька кивнул. Владелица магазина бесшумно достала казавшиеся магическими карандаши и альбом. Так же неслышно женщина уплыла за кассу, громкими щелчками счет оповещая книжные полки о совершившейся сделке.
- А кто тот мужчина с портрета?
- Так, старый знакомый. - золото блеснуло при быстром взмахе пальцами. - Любитель бумажных дел.
- Тоже художник?
Женщина лучезарно улыбнулась при слове «тоже»:
- Нет, он по другую сторону.
- Как это?
- А вот так. Ну что, вот твои карандаши, альбом. Папка в подарок.
- Как так? Я не могу - в подарок.
- Бери-бери, пригодится.
- Спасибо большое.
- Рисуй от души, мальчик.
Володька вышел на улицу и еще немного постоял у портрета. Старик улыбался, но уже немного иначе. Что-то многозначительное, скрытое плясало в его глазах. Вольский моргнул и пошел прочь.
С того самого дня он не расставался с черной папкой. Почти никому он не говорил о своих набросках. Картины, всплывающие перед глазами, немного настораживали. Они получались сами собой. Володька задумывал пейзаж, а выходил портрет. Рисуемая вода проглатывала блики. Линии закругленные выходили прямыми. Со временем парнишка смирился и приписал волшебную силу карандашам. Конечно, он понимал, что никакой магии тут нет, но приятно было помечтать о том, что это не его воображение виновато, а какие-то совсем иные силы. В голове Володьки в такие моменты всплывали слова «Рисуй от души».
- Может, это не карандаши вовсе. - бубнил он, выводя контуры Адмиралтейства. Вообще должна была выйти карикатура на директора, но получалось Адмиралтейство. - Не карандаши и не бумага. Душа. Вот есть мозг, сердце есть. А что такое душа? Нить?
Часто Вольский раскладывал свои рисунки по постели и долго их рассматривал. Совершенно другим был Петербург, изображенный его карандашом, люди были необычными. Они дышали, жили, но как-то совсем иначе. Иногда Володька придумывал истории, которые могли бы связать их воедино, но слова не подбирались, а только новые и новые штрихи ложились на бумагу, новые и новые листы становились содержимым толстой черной папки.
С каждым рисунком Володька чувствовал, что меняется что-то в нем, крепнет и растет. Он никогда не был замкнутым, но всё меньше хотелось ему проводить время с одногодками. Единственный друг повертел пальцем у виска, когда Вольский попробовал ему рассказать о случившемся. С тех пор мальчишка старался не заговаривать о своих картинах. Он никогда не испытывал прежде желания заглянуть туда, где еще не был, но теперь натянутой струной звенело в груди «рисуй от души», и он чувствовал, что в картинах стирается неизвестная ему грань.
Он попытался найти магазинчик, поговорить с его владелицей. Очень уж загадочным казалось ему раньше не замеченное умение рисовать. Вот только улицы скрывали от него дорогу к лавочке с портретом в витрине. Даже ее названия Вольский вспомнить не мог.
- Кто же вы такие? - с портрета на мальчишку смотрел молодой человек, что-то сжимающий в кармане пальто. - Кто ты, кто они? Будущее, прошлое, иное?
«Рисуй от души, мальчик». Что это значит, Володька не знал. Ведь если нарисованное знала его душа, то, как же он, Владимир Вольский, мог этого не знать? Он точно не видел никогда ни этого парня, ни того мужчину с чертежами. Никогда не видел. Что же так настойчиво ему хочет сказать его душа? Зачем подбрасывает эти картины? Предупреждает? О чем? Как только мальчишка доходил до этого вопроса, выстроенное размышление рассыпалось, стиралось, словно ластиком провели по неверному карандашному контуру. Мысли смешивались и уносились в совершенно иной поток - новым рисунком неизвестного Володьке мира.
- Рисуешь?
Володька сидел на скамейке в парке. Папка на коленях. На ней очередной белый лист. Карандаш произвольно скользил по бумаге, набрасывая контуры небольшого домика и стелющегося по двору тумана. Естественно, ничего подобного Вольский не видел ни разу в жизни, но картина ясно стояла перед глазами. Оторвав взгляд от бумаги, он увидел ту самую женщину. Ничего в ней не изменилось за год, хотя до настоящего момента Володька и не мог вспомнить ее лица. Владелица книжного магазинчика опустилась на скамейку рядом с ним, улыбаясь, как старому знакомцу.
- Угу.
- Хорошо получается.
- Спасибо. - Слова застревали в горле. Некоторое время они молчали. Женщина покачивала носком туфли и вращала кольцо на пальце. Вольский скосил взгляд. Золото и искусно выполненная гравировка: циркуль на чуть свернутом у края листе бумаги. - Я всё спросить хотел…
- Знаю, знаю я все ваши вопросы. Почему, зачем? Все любят задавать вопросы. Ты спрашивай, спрашивай. - Ободряющая улыбка. - Если смогу, отвечу.
- Я никогда не умел рисовать…
- Это ты так думаешь. Я вот тоже могу говорить, что ничего не понимаю в этой жизни, пока не попробую начать понимать. Судя по тому, что я вижу, рисовать ты очень даже умеешь. - Более чем выразительный взгляд скользнул по наброску. - Ты просто не пытался до того, как попал в мой магазин.
- А почему я попал к вам в магазин?
- А вот это хороший вопрос, мальчик.
- Да? Почему?
- Три вопроса за пару секунд, ты еще занятнее, чем мне говорили.
- Кто говорил?
- Четыре вопроса. Знаешь ли, есть люди, которым дано видеть то, что скрыто от других. Кто-то называет их гениями, кто-то - провидцами, кто-то - пророками. Я больше склоняюсь к первому варианту, впрочем, это дело вкуса. - Женщина пожала плечами. - Такими этих людей делают их души.
- И меня?
- Сообразительный. Определенно, ты занятный. Тем приятнее Проводнику.
- Кому?
- Проводнику. Тому, кто подталкивает душу к предназначению.
- Предназначению?
- Неужели же ты думал, что мы живем в этом мире без цели?
- Я как-то…
- Не задумывался. И почему я не удивлена? Почти никто не задумывается. Это очень усложняет для Проводников их работу.
- И вы?..
- Проводник. Да. В моем магазине могла бы оказаться слесарная мастерская или салон меховой одежды, могла бы быть кофейня или интернет-клуб, но твоя душа желала рисовать.
- Так это душа определяет?
- Неосознанно, но определяет. Я не диктую условий, только показываю то, что может способствовать достижению Цели.
- Карандаши…
- Обычные, не сомневайся. Самые настоящие. Как мы в детстве говорили-то? Взаправдашние.
- А то, что я рисую?
Женщина улыбнулась, поправила край шали, спадавшей с плеча:
- Не зря Шестнадцатый так много говорил о твоей душе.
- Кто?
- Да не важно! Ты рисуешь то, что видит твоя душа. Почему она видит такие картины, я не знаю. Я знаю, что за место ты рисуешь, но нужно ли тебе это знать…
- Но почему всё это?..
- Сколько вопросов. Просто викторина какая-то! Ты запомни, через эти картины твоя душа говорит с тобой, пока она не знает других способов. Для кого-то такой возможностью становятся ноты, для других - буквы, для тебя - карандашные штрихи. Понимаешь? А твоя душа сильная, видит многое. Кажется, с предназначением мы не ошиблись.
- А могли?
- Могли. Иногда и душа ошибается, и Проводник, а потом человек всю жизнь мается. Поэтому теперь мы проверяем Избранников.
- Избранников?
- Что-то поздно уже. - Солнце медленно уходило за спины собеседников. - Иди домой, мальчик. Тебе ведь в школу завтра. Уроки, учителя, одноклассники. Ах, славное какое времечко!
- Да, наверное.
- Сходи к мосту завтра.
- Зачем? - Вольский даже не удивился тому, что женщина знает о его любимом месте.
- А просто так. Мало ли как день сложится.
- Посмотрим…
- Посмотрим, дорогуша, посмотрим. - Она поднялась со скамейки. - Рисуй от души.
Володька долго смотрел вслед удаляющейся фигуре. Мысли и роящиеся вопросы путались в голове, толпились и неуловимо стирались. Он перевел взгляд на картину. Чего-то не хватало во дворе, затянутом дымкой. Вольский покусал губу и дорисовал небольшой камушек на тропинке, ведущей к крыльцу.