6. Если совсем уж ни на что не способен...
Кот Лесной
Если совсем уж ни на что не способен...
На полу прохладно. Сравнительно. Первые несколько минут. Бабушка говорила - на левом боку спать нельзя. Но я ведь не сплю.
Снизу, когда лежишь на полу, или сверху, если, например, стоишь на табуретке и вкручиваешь лампочку, комната кажется совсем другой. Собственно, тогда уже и комнаты никакой нет.
Есть потолок и крыши высоких этажерок, и головы сидящих на диванах людей. На одной из верхних полок я нашёл однажды портрет дедушки. Как он вообще сохранился в доме. Мама ведь не любит папиных родственников, я уже говорил, нет?
читать дальшеИли есть только ножки кроватей и столов. Я вот лежу сейчас и удивляюсь: кровать - неуклюжая туша, а ножки у неё тоненькие. «Как тебя ноги носят?» - говорят иногда. Это про тех, кто ходит. А стоять ведь сложнее, чем идти. Пока идёшь, всегда то одна нога, то другая отдыхает.
Но кровать вот стоит.
Мать кричит с лоджии:
- Откуда на подоконнике стакан? У нас были гости?
- Нет, это я себе наливал, - говорю и краснею. «Наливал» как-то двусмысленно звучит.
Я дитё пустыни. Потому что если слегка повернуть голову, по белому потолку растекается свет лампочки - встать выключить? И так ведь жарко… Не буду вставать, ну его. Если не шевелиться, можно проследить путь каждой струйки пота.
Я слышу её шаги у порога. Стучит тихонько, а потом останавливается, стакан вертит в руках и смотрит так разочарованно.
- Так значит ты давно дома? А почему когда я пришла, входная дверь была открыта? Ты же сказал, что только вошёл. Сколько раз говорила. И может встал бы ты с пола.
- Да, мама.
Хорошо, что она наконец закрывает дверь. С той стороны. Лежать перед ней вот так в позе трупа мне неловко, а вставать не хочется.
И всё же я принимаю сидячее положение, оскальзываясь потными руками на полу. Приваливаюсь спиной к кровати и достаю красную тетрадь. Девочка моя, ты никуда не денешься, я знаю, в каком доме ты живёшь, это очень близко. Я тебя вычислю. По школам. Через общих знакомых. Но дело даже не в этом. Ты уже по-любому здесь, в тетради: «И шли они озарённые светом, уголёк на дне души его освещал их путь. Они шли и весело болтали, только шипело его лёгкое и душе было больно, душа ведь именно в лёгких…»
- Вот тапочки, пожалуйста
- Не беспокойтесь, я босиком.
И снова вежливый стук в дверь и голоса:
- Вы уж нас извините, он, по-моему, отдыхает.
- Это вы извините, я понимаю, что не очень вовремя.
- Что вы, что вы, проходите, Алексей вас ждёт, он часто о вас говорил.
Я хочу вскочить и заорать, что меня доели уже вежливость и фальшь (одно и то же, впрочем), что я никого не жду и ни о ком не рассказывал, тем более ей, и никогда не расскажу. Но дверь открывается. Мимо мамы проскальзывает моя малахитовая шкатулка. Идёт уже довольно твёрдо, не шатаясь. И прежде чем я успеваю встать или хотя бы спрятать тетрадь, усаживается прямо на пол рядом со мной.
- Сиди-сиди.
Я сижу. Мы молчим. Ждём, пока мама закроет дверь.
- У тебя замечательная мама. Настоящая женщина.
- Ты лучше. Ты совсем другая.
Я понимаю, что сморозил какую-то глупость. Но она не обижается, просто смеётся.
Я еле слышу её. В профиль видно, как шевелятся губы, когда она говорит. Это немного смешно. Когда она прищуривает глаза, маленькая родинка на правой скуле…
- … а это что, стихи в прозе? Или проза в стихах?
Я отдёргиваю тетрадь.
От родинки спускается впадинка щеки. Да, это у неё после сна и выпивки лицо опухло, а на самом деле щёки впалые. И сама она худенькая.
- Так держать. Если совсем уж ни на что не способен или отчаянно нечего делать - сядь и напиши книгу. Да что ж ты дёргаешься постоянно… Не обижайся. Я так всем говорю. Я же так тебя и вычислила. Отмокла в ванне. А потом села на телефон: так и так, поэт. Похож на Павла Волю и Леонардо Декабрио…
- Ди Каприо.
- А то я не знаю. Кто из нас девушка, ты или я? Не перебивай. Так вот: праздношатай. Ходит по пляжу с тетрадью и безумно-бездумными глазами. На втором звонке мне тебя заложили. Так я с парнями ещё не знакомилась.
- Кому ты звонила?
- Нуу, - щурится. - Мир тесен. Это было просто как тапочки.
И тут я вспоминаю.