Кот Лесной
3. От тени до тени
- Тетрадь свою не забудь.
Блин.
Чёрт.
Правда. Я ведь не расстаюсь с ней ни на минуту. Даже если выхожу из квартиры, обязательно беру с собой. Кто-то ведь может найти и прочитать, а этого не нужно.
В одной руке я несу тетрадь, в другой - её руку. Она покосилась на мои узоры из запекшейся крови (запёкшаяся кровь, кажется, так говорят?), пожала плечами, мило так и глупо, и сама подала мне руку.
У меня руки чёрные. Ещё бы - столько на солнце торчать. А у неё кожа светлая, как у всех рыжих. Но веснушек нет. Хотя руки всё же чуть-чуть смуглые, золотистые, что ли, а вот ноги белые, как…
- А я с выпускного только что!
Точно. Конец июня. Понятно теперь, почему всю ночь эти гадюшники хороводились.
- Рассвет встречали?
Она в ответ хохочет. Какие-то карапузы выгуливают мамаш. Она тащит меня с главной аллеи под деревья.
- Я не помню. День, ты прошёл зря! Ну, видимо, встречали, не помню. Должны были. По идее. Идём по траве. Я же босиком. А то здесь пыль.
- Я там послала кого-то. Или меня послали. Потом скорую вызывали. Там кому-то совсем плохо стало. Не мне, это я точно помню. Надо будет, когда отосплюсь, позвонить, узнать, как же всё-таки я отметила свой выпускной. Бегущая по волнам, блин. Никто ведь не поверит, что я после такого своими ногами домой иду.
Она снова хохочет и встряхивает головой. Я морщусь.
- Да! А что?! Да, мне на голову вылили два бокала пива. Я доказывала, что пиво полезно для волос. Шампуни даже специальные есть. А они мне: а проверим? А давайте! Ещё мы проверяли, всасывается ли алкоголь через кожу. На голову лили, опять же. К мозгу ближе получается, всасываться должно напрямую. Но! Экс… экперимент не удался: мы слишком бухие были, чтобы заценить: всосалось-не всосалось. Блин, ну, скажи что-то. Ты какого года выпуска?
читать дальше- Я десятый класс только закончил.
Она останавливается на секунду, чтобы всплеснуть руками, а потом снова подаёт мне руку.
- По тебе не скажешь.
Я знаю. Я уже выше отца.
- Так тебе шестнадцать?
Киваю. Мне почему-то горько.
Она снова останавливается, выдёргивает руку, отступает на шаг и протягивает для пожатия:
- Семнадцать.
Будем знакомы, типа.
После этого я уже не выпускаю её руку. Время от времени она пытается вывернуться, чтобы где-то ахнуть или расхохотаться, но я не отпускаю. Она смеётся руками. Я понимаю, как глупо это звучит, но иначе не скажешь. Тихо-тихо, не дёргайся. Я вдруг понимаю одну вещь: если держишь кого-то за руку - чувствуешь: вот сейчас она хотела всплеснуть руками или хлопнуть в ладоши. Чувствуешь, даже если человек просто не может сделать этих жестов, потому что ты слишком крепко его держишь.
Я уже почти не слушаю, как она нанизывает имена и названия напитков. Я думаю, что она могла просто упасть в воду лицом вниз. На пустом пляже. В двух шагах от берега. Она бы не смогла встать. И никто бы не увидел.
Она могла захлебнуться, когда её тошнило.
Она могла отравиться насмерть.
- … но идти мне было не в чем. И тогда я за два дня до выпускного поехала по магазинам. И сразу влюбилась в это платье. Ну, конечно, самый писк было бы купить платье на выпускной в секонде. Или вообще джинсы. Но педагогический коллектив меня бы просто порвал. Там, знаешь, такие дамы есть. Или леди - как их назвать? Да что я рассказываю, сам в школу ходишь.
Я вспоминаю свою мать и пытаюсь представить себе, что она бы сказала о платье из секонд-хенда. Да нет, сказала - не то слово. Кудахтала бы. Билась в истерике. Мне становится смешно.
Что странно: лицо и руки у неё золотистые, ноги и шея - белые. Но это всё не то, я вот что понял: это всё оттенки, а сам цвет человеческой кожи вообще словами описать невозможно. Нарисовать разве что.
- … и тогда я сказала: дайте мне зелёное платье. Потому что это мой любимый цвет. Потому что мне идёт. Просто там были такие же голубое и розовое. Но розовый мне не идёт. Голубой тоже. Не идёт и всё тут.
А говорят, женщины трезвеют быстрее, чем мужчины. Впрочем, это у неё остаточные явления.
В парке много акаций. Только это не те, белые, с таким одуряющим запахом. У них ещё сладкие сердцевины. Мы их в детстве ели. Так вот, такие в нашем городе тоже есть, только они растут в глубине старых двориков, в тех районах, где дома не выше пятого этажа.
А та, что в парке - шёлковая. Шёлковая акация. Её ещё называют ленкоранской. Или китайской. У нас она по всему побережью. Если выпадает очень тёплое лето, она цветёт дважды. А если совсем уж пекло - вообще беспросветно с мая по сентябрь не отцветает. У неё цветы - пышные розовые кисточки. Каждый лепесток - тоненькая ниточка. А вместе - что-то такое ароматное, лёгкое и пушистое. Даже не знаю, с чем сравнить. И вправду шёлковое. Листья лёгкие, ажурные, поэтому тень зыбкая.
Рука у неё влажная и холодная, хотя жара сейчас просто расколет весь этот парк, будто орех. Грецкий. Знаете, у него ядрышко похоже на мозг. Но этот орех особенный. Мозг сгнил. Тогда орех пустой. А что внутри у пустого ореха? Правильно: темнота. Всё сходится. Вот только куда денется темнота, когда орех расколют? Вены совсем близко, кожа тонкая. На руке у неё.
- … айда!
Она вдруг ускоряет шаг, а потом и вовсе бросается бежать. Я ведь не могу её выпустить. Поэтому тоже бегу. Хорошо, что никто нас не видит. Она резко останавливается, так что я налетаю на неё.
- Что за…?
Несколько шагов мы идём спокойно, а потом она снова бежит и снова останавлиается в густой тени кипариса. И вдруг я вспоминаю эту игру.
… мне пять лет. Мы приехали в гости к бабушке. Она дала мне денег (сходи в «Мичуринку», за хлебом и лимонадом). Магазин близко, мы сегодня проходили мимо, когда шли с вокзала. Это совсем маленький посёлок, здесь все ходят пешком и нет автобусов. Денег много. Несколько десятков или сотен тысяч. Я пока не очень понимаю эти цифры. Нет, десятки и сотни - да, но как это: десятки и сотни тысяч? Поэтому я просто знаю: у меня очень много денег. Так много, что и не сосчитать. Где-то наверху какие-то дяди играют в деньги и реформу и я благодарен: я теперь очень богат.
А ещё к 2000 году у нас будет квартира. Так говорит папа, а мама почему-то смеётся.
Деньги называются купонами. Я знаю: купоны - от слова «купить». Хлеб и лимонад.
Здесь нет тротуаров, улица Мичурина - это асфальтовая дорога. Так палит солнце, что серый асфальт кажется белым. По обе стороны - калитки и заборы. Нигде ни души. Я босиком. Каждый раз, когда я ставлю ногу на раскалённый асфальт, хочется побыстрее отдёрнуть её, и вот я уже почти бегу. Пока я ступаю на одну ногу, другая успевает отдохнуть. Если бы можно было бежать, вообще не касаясь земли, так чтобы обе ноги были в воздухе - вот о чём я думаю.
Я ныряю во что-то чёрно-зелёное. Здесь темно и можно встать обеими ногами. Перед некоторыми калитками высажены деревья. От пыли и старости, а больше оттого, что в тени после яркого света темнеет в глазах, они кажутся чёрными. Я стою, отдыхаю. А потом снова бросаюсь бежать по пустой пыльной улице до следующего дерева, которое издали кажется зелёным, а вбежишь под него - чернеет.
- … ну, вот же, вот, всё, куда же ты?!
Я снова влетаю в тень и только тут замечаю разницу. На улице Мичурина люди лишнего не сажали: абрикосы, алыча, вишня-дичка. Если обнесут мальчишки - не жалко, а если чудом уцелеет - пойдёт на компот. А сейчас мы стоим под акацией. Тень от неё прозрачная, будто вода. Да, я понял, акации разливают воду, и она стоит высоко, от земли до ветвей. И кипарис. От него тень жаркая, хвойная. Я правда вернулся. Откуда она знает? Или ей просто жарко идти босиком?
Я почти удивляюсь, когда останавливаюсь перед высокими ступеньками. В пещере на дощатых полках ржавеют буханки, а слева, на металлических, с облупившейся краской, выстроились бутылки. Стеклянные (я помню все исключения). Бутылочно-зелёного цвета, какого же ещё. Это только если её открыть, увидишь: лимонад на самом деле жёлтый. Крышечка - цветок. На слишком толстом стебле. Нет, это лапка обхватила горлышко. Лапка с коготками, а подушечка у неё круглая и мягкая - тонкая белая резинка. Бутылка выше меня, сейчас, когда продавщица ставит её на прилавок.
- Открыть тебе?
- А вот здесь я живу. Спасибо что проводил. С тобой было очень интересно, хотя ты всё время молчал. Подними, у тебя тетрадь упала.
И она целует меня в щёку. Девчонки так целуются между собой, когда здороваются. Волосы пахнут пивом. Да нет, не пивом, а перегаром. Волосы пахнут перегаром. Горят. Ну да, рыжие ведь. Пьяная вишня, пьяная голова, мёртвая голова или бражник, это ведь такая бабочка… стоп!
С грохотом захлопывается железная дверь подъезда, и до меня доходит, что я даже не спросил, как её зовут. Конечно, у неё какое-нибудь вполне обычное имя. И угадать его почти так же легко, как подобрать код к двери, ага…
читать дальше www.proza.ru/2009/08/12/21 / не читать дальше Продолжение следует.