Рассказ.

[rukopisi]

Это одна из моих первых вещей, которая из наброска превратилась в самостоятельный рассказ. Он небольшой (шучу).
Маниакально жажду критики.)


«Бесёнок»

Усмехается и молчит вот уже неделю, не перекинувшись со мной ни словом. В последнее время мы не слишком ладили, но сейчас он откровенно меня игнорировал. Такое поведение не предвещает ничего хорошего, - однажды пришлось выслушивать жалобы от соседей. Я слушал и молчал. Возможно, кто-то упрекнёт меня. Скажет: "ты недостаточно времени уделяешь воспитанию брата". Но мне легче стерпеть гадость, чем накричать. Я столько раз защищал своего маленького бесёнка от родительских припадков, что мысленно возвёл барьер между любовью и насилием в любом его проявлении. И я знаю, он очень талантливый мальчик. Картины умеют говорить за своих хозяев. В этих совсем недетских рисунках – отражение его внутреннего мира, его постепенное развитие и совершенствование. И в каждом – талант. Но талант, как известно, не терпит рамок. И поэтому лучшее, что я могу дать брату – свобода.
Прошло ровно два года со дня смерти наших родителей. Официальной причиной смерти называли вирусную болезнь, которую они подхватили в путешествии. Вот так всегда и бывало: они оставляли нас одних на месяц или два, уезжая повидать мир, безбожно тратили деньги, дебоширили и занимались непонятно чем. А вернувшись, продолжали прожигать громадное наследство, оставленное мне дедом. Тех крох, которые удавалось спрятать, вполне хватало на жизнь. Но, к моему ужасу, основной капитал семьи тёк сквозь пальцы.
Мы с бесёнком никогда не видели от родителей ни ласки, ни заботы, ни опеки. Будучи подростком, я научился заботиться не только о себе, но и о младшем брате. Уже тогда бесёнок начал проявлять свой талант, и я то и дело терял над ним контроль. Обычному человеку вроде меня не понять таких. Я злился, когда не мог отвлечь его от холста, ругал за равнодушие к наукам, к людям. Понимание пришло позже, а вслед за этим – желание помочь. Поначалу приходилось заниматься с ним самому. Я страдал от того, что не мог дать дельного совета, но мог научить его дисциплине. Он стоял за холстом, а я за ним, и с каждым днём больше уходил в тень потрясающего таланта. Я прикладывал всё больше усилий, чтобы не отставать от него. Таким образом, я рос и умнел. И чем умнее становился, тем больше понимал, насколько глупы наши родители. Они появлялись дома только для того, чтобы развлечься, но появлялись всё реже. Дети их не интересовали. А нам было хорошо вдвоём: долгие вечера проходии в домашней библиотеке, где бесёнок кружил кистью по холсту, а я сидел возле и читал. Иногда наше маленькое общество разделял какой-нибудь художник, изъявивший желание взглянуть на талантливого малыша.
Шли недели и месяцы размеренным шагом. Мы разговаривали и смеялись, делились знаниями и открытиями. Бесёнок учил меня держать кисть, а я читал ему что-то интересное из своих книг. Очередной гость не мог налюбоваться на двух замечательных братьев и всё рассказывал, как ценит картины моего брата… В один из таких вечеров наш маленький мир перевернулся.
Июльская жара не спадала, хотя за окном стемнело. В траве пели насекомые, трели наполняли дом жизнью. Занавески на окнах библиотеки едва трепетали под тёплым ночным ветерком. Моим вниманием целиком овладела медицина, и в руках я держал труды по анатомии. Брат был сосредоточен как никогда: обычно он рисовал весело и беззаботно, болтал со мной и с гостями. Но сейчас он стоял у холста так, словно тот его укусил. Он молчал, меж бровей залегла складка, а волевой подбородок так и торчал. Он чересчур важничал и был серьёзен не по годам – так старался произвести впечатление на гостью. Нашей гостьей была без преувеличения магистр искусств. Очень красивая женщина лет тридцати с королевской осанкой. Она представляла единственную в городе школу искусств с мировым именем. Не смотря на то, что я изо всех сил старался не дать бесёнку зазвездиться раньше, чем он научится пользоваться успехом, слухи о его таланте уже распространились. Бесёнок сразу понял, что к чему. Он обладал острым чутьём на людей, обладающий властью. Мне, как человеку, знающему его обычное поведение, было смешно наблюдать за надувшейся физиономией. И потому я весь вечер не мог сдержать улыбку. Гостья наша оказалась человеком прекрасным во всех отношениях. Я ожидал разглядеть в ней чопорную женщину или чересчур громкую, эмоционально неуравновешенную дамочку. Но оказался неправ. Не смотря на властность, гостья вела себя до крайности скромно и вежливо. В глазах читалось искреннее любопытство, а яркие, живые образы, сыпавшиеся с уст, говорили о превосходном чувстве юмора. Бесёнок, не смотря на то, что едва успел вылезти из пелёнок, уже знал, как ухаживать за женщинами (не помню, чтобы я учил его этому). Он с гордым видом взял её за руку и провёл в библиотеку, пригласил присесть и безупречно ответил на все расспросы о себе, обо мне (ей так понравилось говорить с бесёнком, что ко мне она почти не обращалась), о доме и большой библиотеке. Она непрестанно хвалила умения мальчика и обещала взять в свою школу. Вопрос о родителях, правда, вышел конфузом. Я что-то пробормотал о их безучастности, и гостья тактично перевела разговор в другое русло. Она начала расспрашивать меня о моих занятиях. Я, чувствовавший себя ничтожеством в обществе двух талантливых людей весь вечер, даже не знал, что и сказать. Но это была удивительная женщина. Она сумела убедить меня в том, что я – бриллиант! То, чему я не придавал значения, повергло её в шок, ведь к моменту нашего знакомства я помнил наизусть половину книг из нашей библиотеки.
- Это потрясающе! – её прекрасные глаза расширились. – Вот уж не думала, что в одной семье может быть два талантливых ребёнка!
Я пытался доказать ей, что книгомания – не талант, а лишь львиная доля упорства, и что я не раздумывая променял бы все свои знания на умение делать что-то одно по-настоящему хорошо.
- Нет, нет, нет – категорично покачалась головка, от чего каштановые волосы заструились по плечам. – Ты определённо талантливый юноша. Скажи, твой брат действительно такой умный? – обратилась она к бесёнку, и тот кивнул. – Вот видишь? Устами младенца глаголет истина. Уверенна, родители гордятся вами, что бы ты не говорил.
На улице началась сильная гроза. Вино расслабляло гостью с каждым глотком. Искристый смех становился всё звонче, а глаза всё туманнее. Когда мы снова поникли при слове «родители», её тактичность ей изменила.
- Да что с вами такое, я не пойму? – возмутилась она, почти уронив бокал на стол и встала, слегка покачнувшись. – Что они такого сделали?
Бесёнок вдруг сказал - тихо, но очень отчётливо:
- Лучше б они сдохли.
Женщина никак не ожидала услышать такое, да и я, признаться, тоже. Она ничего не сказала. Только опустилась обратно в кресло и вдруг притихла. Уже через несколько минут ей предстояло убедиться в том, что брат прав. Во дворе послышался скрип ворот и весёлый гомон нескольких голосов. По направлению к дому направлялась кучка совершенно невменяемых людей, и среди них мои родители. Мы с бесёнком прекрасно понимали, что ничего хорошего за этим не последует, и гостья смогла прочесть ужас на наших лицах. Некоторое время мы тихо сидели, не смея шелохнуться, все как один прислушиваясь к тому, что происходило внизу. Обычно родители развлекались в саду. Но дождь крепчал, глухие раскаты грома становились всё ощутимее, и праздная компания скрылась из поля зрения, войдя в дом. Крики, глупый смех и непристойные замечания отца становились всё громче – они шли к нам.
- Здр-р-равствуй, сынок! – послышался зычный голос отца. Он в обнимку с двумя откровенно глупыми женщинами направился к бесёнку. Я тут же попытался его опередить и увести ребёнка подальше, но уже через секунду лежал, задыхаясь от удара в живот, возле кресла, где сидела бледная как полотно гостья. Отец умел бить, причём не только кулаками, но и словами.
- Бездарная сопля, - крикнул он мне. – Что ты до сих пор делаешь в моём доме?
На глаза брата навернулись слёзы, но его тут же заслонила голова гостьи, склонившейся надо мной.
- Сынок, папа знает, что ты хорошо рисуешь, и поэтому у него для тебя указ, - сказал отец и захохотал. Нарисуешь нас? – Брат молчал. Послышалась звонкая оплеуха, и бесёнок всхлипнул. – Нарисуй, и на сегодня можешь быть свободен.
Брат согласился. На двадцать минут в библиотеке воцарилась относительная тишина. Дышать было тяжело, я даже не мог подняться. Сильно побледневшая гостья суетилась около меня. Трясущимися руками она достала из сумочки нечто, похожее на платок и принялась стирать кровь с моих губ.
- Мальчик, - шептала она, и её шепот звучал слишком громко под сводами библиотеки. – Мальчик, ты можешь подняться? Тебе нужно в больницу.
Я попытался отрицательно закивать головой: нет, не сейчас. Нельзя привлекать внимание отца. И больше всего на свете я мечтал, чтобы гостья немедленно покинула этот проклятый дом, потому что её красота непременно спровоцирует отца на новые злодейства.
Возможно, всё бы ещё обошлось. Но руки бесёнка тряслись так сильно, что он неуклюже смазал слой только что наложенных красок, и безнадёжно испортил картину. Отец пришёл в неописуемую ярость. Он в порыве неконтролируемого бешенства замахнулся на одну из девушек, когда она захихикала. Послышался глухой удар. Она потеряла сознание, налетев головой на стену. Признаться, как бы он не был зол, никогда не поднимал руку на хорошеньких женщин. Этот внезапный приступ ярости ввёл в ступор всех. Женщины, видимо зная, каков отец в гневе, тут же выбежали из комнаты. Разбушевавшийся отец отшвырнул мольберт, и тот разломался пополам. Этого бесёнок стерпеть не мог и, заплакав, побежал на отца, замолотив кулачками по его животу. И тут бы отец, наверное, порешил малыша, но встретился глазами с нашей гостьей. Теперь её лицо было красным от гнева: она стояла прямо перед нашим отцом и прятала бесёнка за спиной.
- Кто вы такая? – огрызнулся отец.
- А кто вы такой, чтобы поднимать руку на маленького ребёнка? – зашипела она как можно язвительнее, но голос дрожал от страха. – Я видела много отвратительных людей, и вы среди них первый!
Её слова, кажется, позабавили отца. Он долго думал, как воспринимать изобличающую тираду из прекрасных женских уст, а потом захохотал.
- Вы монстр! – пыталась гостья перекричать его. Если бы не вино, она не стала бы провоцировать, а поступила бы по-другому. – Вы только что чуть не убили невинного человека, а теперь смеётесь! – шипела она. – Посмотри на своих детей: они ненавидят тебя. Пока ты пьёшь и развлекаешься, они днями и ночами работают над собой, чтобы не скатиться в пропасть, в которую ты неизменно их тянешь!
Тут отец перестал хохотать. Он вдруг замолчал, и впервые в его глазах проснулось что-то вроде осознания.
- Пропасть. Ты называешь это пропастью? А знаешь ли ты, почему я дошёл до этого состояния?
- Не знаю, - огрызнулась она. – И не хочу знать. Этому поведению не может быть оправданий.
- Я не ищу себе оправданий. Но иногда наказание предшествует вине!
Я взглянул на отца. Сейчас он впервые за долгое время выглядел человеком разумным. И слова его звучали разумно. Можно сказать, я впервые за много лет услышал его трезвый голос. Итак, отец говорил, и чем больше, тем сильнее удивлялась гостья.
Как я уже говорил, родители были людьми недалёкими. Понимая это, мой дед взвалил воспитание внука на свои плечи. Он заменял мне и отца, и мать, попросту не подпуская родителей. Те переживали, но молчали. Их жизнь была лишена всякого смысла, когда они со стороны наблюдали, как их сын рос и развивался без их участия. Когда мне было десять, на свет появился брат, и дед снова подавил родителей авторитетом, забрав его на воспитание. Наш дом поделился на два мира, в одном из которых счастливо жили мы с братом под крылом дедушки, а в другом существовали, доживали свой век беспомощные родители. Их не радовало ни богатство, ни роскошь, ведь дедушка не давал им проводить с нами время. Он был просто помешан на том, чтобы не совершить ещё одной ошибки в воспитании, но не понимал, что уже совершил её.
Но вот однажды он умер. Мне было тогда семнадцать. Стоит ли говорить, что это было чудовищное горе для нас с бесёнком: мы носим траур и по сей день. Родители, конечно, тоже горевали, но для них его смерть, как бы ужасно это не прозвучало, означала просвет. Их не волновало даже то, что они не унаследовали от деда ни гроша: с наступлением двадцати одного года огромное наследство должно перейти в наши с братом руки. Они думали только о том, что вот теперь-то всё изменится между нами, и мы заживём как нормальная семья. Но этого не случилось. Я был упрям и жесток, находившись под влиянием дедушкиных наставлений, и попросту отверг заботы родителей, оставшись вместе с братом по другую сторону баррикад, возведённых принципами. Вот тогда-то и начались наши проблемы: родители начали топить своё горе в вине и развлечениях, решив, видимо, ещё до совершеннолетия сына спустить его будущее наследство. Возможно, не поступи они так, я бы одумался, и со временем принял бы их. Но во мне всё больше росла ненависть. Родители отплатили нам той же монетой, что им платил когда-то дед: они попросту оттеснили нас. Единственным местом в доме, где никогда не появлялись их бесстыдные друзья и они сами, была библиотека: в этих стенах навсегда запечатлелось эхо дедушкиного голоса. Здесь мы и обосновали свой маленький мирок, покорно ожидая моего совершеннолетия. И всё было замечательно до сегодняшнего дня.

Услышав эту историю от отца, гостья надолго замолчала. Голоса внизу затихли, будто бы остальные тоже прислушивались к отцовской исповеди. Теперь тишину нарушал лишь шум дождя. В моих глазах стояли слёзы: я готов был простить отцу всё, что мы с бесёнком натерпелись от него. Я лишь ждал, когда пройдёт, наконец, эта сковывающая боль в животе, чтобы заявить отцу о примирении. Но гостья зашевелилась и вздохнула.
- Всё это понятно, – сказала она. Тон её голоса стал вдруг ужасно ледяным. - Но увы, увы... Я вынуждена забрать ваших детей в приют.
Что-то оборвалось в груди, и в эту минуту даже кузнечики за окном перестали для меня стрекотать. Я понял. Эта женщина действительно была магистром искусств, знакомая со всей художественной и музыкальной элитой города. Люди, бывавшие у нас в гостях, наверняка частенько говорили ей о нас: талантливых детях ужасных родителей. Но эта же женщина была известна тем, что спонсировала детские приюты и заботилась о малышах из неблагополучных семей. А что тогда станет с родителями? Их жизнь станет адом до тех пор, пока я не стану совершеннолетним и не возьму их под крыло: больницы, суды и лишение родительских прав, осуждение со стороны общества...
Это понимал даже мой отец. И брат, который стоял сейчас за спиной у отца с разбитой щекой и держал в руках переломанный пополам мольберт.
- Вы не посмеете забрать у меня детей! – зарычал отец. – Вы не имеете права.
- Вы – алкоголик и сумасброд, вас лишат родительских прав. А дети пойдут со мной, – заметила она хладнокровно. – Мальчики, вы можете собирать вещи.
О, если бы она знала! Эти слова стали для отца последней каплей. Возможно, если бы не алкоголь, он смог бы рассудить здраво и не делать вещей, за которые придётся платить. Он ударил её, и ударил невероятно сильно. Жестоко и по лицу. У отца была сильная рука, и женщина зашаталась на месте, не в силах прийти в чувство. Закрыв глаза и сдерживая слёзы, она, видимо, хотела опереться об оконную раму, возле которой стояла, но промахнулась. Рука скользнула по пустоте. Гостья попыталась зацепиться за раму, сырую от дождя, другой рукой, но и она соскользнула. Миг, и она вылетела головой вниз. Не обязательно было смотреть вниз, чтобы понять: она упала на шпиль забора внизу и умерла не сразу. Эти предсмертные вопли до сих пор стоят у меня в ушах. Отец сначала стоял безучастно, глупо тараща глаза ей вслед. Потом вдруг словно очнулся и куда-то ушёл. Я смотрел на бесёнка, бесёнок смотрел на меня, а внизу стонала умирающая женщина, и шумел дождь. Уже через минуту отец вернулся с ружьём. Это охотничье ружьё ему подарил дед, но до сих пор оно не выстреливало. Отец решительным шагом направился к окну и навёл ствол. Стоны прекратились навсегда.

Я проявил к судьбе этой женщины отвратительное равнодушие. Меня не трогали кричащие о её смерти заголовки газет. Не трогали пересуды прохожих и их догадки о том, кому понадобилось пырнуть ножом в тёмном переулке талантливую художницу, а затем выстрелить в труп. Но я не сумел простить отцу перемены, какие произошли после этого с бесёнком, ведь он стал бесёнком в истинном понимании этого слова, будто сошёл с ума. Он почти ни с кем не говорил, целиком погружался в свои картины. А в картинах уже не было прежней искры и озорства. По ночам его мучали кошмары. Каждую ночь приходилось перебираться к нему в постель и слушать, как он плачет в подушку. Но утром он снова уходил в себя, становился холодным, словно камень, и только всё улыбался, да делал разные мелкие пакости. Ему было девять, а он перестал быть ребёнком. Со временем мне, методом проб и ошибок, всё таки удалось прорваться сквозь его стену, и со мной он стал почти тем же милым маленьким бесёнком, каким был до... Но в обществе оставался нелюдимым и холодным. Впрочем, теперь чужие люди стали редко вторгаться в наш мир: я не допускал того, чтобы история повторилась. Понимание, что твои тайны становятся сплетнями, раздражало. Долгие вечера мы коротали одни. Не смотря на то, что брат впустил меня в свою душу, он продолжал держаться на некотором расстоянии, и тогда я понял, что должен дать ему свободу. Отныне он учился, чему хотел и выбирал учителей по собственному вкусу, и я больше не отвлекал его от рисования.
Отец пить не перестал. Он заявил, что это я виноват в смерти женщины, и мы снова поссорились. Они с матерью всё чаще уезжали куда-то, и однажды пропали совсем. По всей видимости, их занесло в далёкие края, потому что появились они только на моё совершеннолетие, но не в доме, а в больнице с какой-то странной тропической инфекцией. Полное излечение было врачам не под силу, но состояние родителей оставалась стабильным. Когда я предложил отцу примирение, он ответил, что проклинает меня и желает мне смерти. Его слова хлестали по щекам, а мать улыбалась. Я стал убийцей. Медицинские книги, которые я прочел когда-то, дали знание о том, как убивать незаметно. Их смерть списали на врачебную ошибку, и дело замяли, а мы с бесёнком начали, наконец, жить так, как давно хотели.
Наследство вполне позволяло жить, не задумываясь о деньгах. Я посвятил себя дому и брату. Бесёнок вступил в тот возраст, когда приходится преодолевать одно препятствие за другим. Конечно, я помогу ему. Надеюсь, мир ещё услышит о нём, как о великом художнике.