[Ниэби Оленьи Рожки]

Выхожу из забытого старого дома,
застывая в гнилых остывающих хилых дверях.
Мне останется двадцать часов, запах старой соломы
и тепло января.

Мне останется ветер и ветхие красные крыши
и какие-то двадцать часов.
Ты мой голос когда-нибудь снова бесспорно услышишь
меж чужих голосов.

Двадцать вечностей. Двадцать оставленных кружек
с горьким чаем на высохшем старом дубовом столе.
Мне никто в этом пасмурном мире так сильно не нужен.
На пустынной земле

все дороги приводят в обугленный Рим. Будто выход
у конца перекрестка, и времени встанет бег.
Спустя двадцать часов заметает мой след. И так тихо
падает
снег...

@темы: Стихи

---

[ErikaF]

Мальчик - кривое зеркало. Шут и король истории,
Мрачный безумец с титулом лорда и палача.
Мальчик - смотритель прошлого, в пыльный архив которого
Кровь собирал осколками сломанного меча.

Мальчик - педант и праведник, но с раздвоеньем личности,
Дважды лечился в клиниках - запад vs восток.
Приступ тщеславной гордости , приступ меланхоличности...
Часто просил прощения, только прощать не мог.

Он написал трагедию. Дважды - аншлаг над пропастью.
Смысл менять фамилии, если сюжет один?
Носит клеймо Антихриста, но повторяет "Господи",
Мальчик с красивым именем...
Я его звал Берлин.

(с) Deacon

@темы: Deacon, Стихи

---

[ErikaF]

Прислушайся...
Шепот асфальта под каждым твоим недоверчивым шагом.
Не нужно быть князем, наследником трона иль доблестным магом,
Чтоб пел серый камень мелодией хрупкой мечты.

Сегодня на "ты"
Без бумаг и чернил, и написанных мною слепых приговоров,
Давай этот день мы на паузу поставим, ты будешь немножечко вором,
Который украл у сомнений какой-то часок.

Отмычка... Замок...
И часы говорят, что пора наряжать твои туфли в дорожную слякоть.
Оставим тяжелую сумку, набитую страхом, и снова разучимся плакать.
И девочке Вере позволим нас за руку взять.

На три или пять?
Поднимаешься снова, идешь мне на встречу по пыли своих неудач.
Сегодня мы станем немножко другими. Я выброшу имя "Палач"... то есть врач,
А ты - та девчонка, которая МОЖЕТ ходить...
Идем же со мною, по майскому небу бродить...

(с) Deacon

@темы: Deacon, Стихи

---

Не отпускай тепло

[Кира Блювштейн]

Аннотация: Эротика без эротизма, чувства без слов. Иногда так случается, что встречаются люди, которые не должны были быть вместе.
И когда один это четко понимает, а второй руководствуется только своим звериным...Обоим становится трудно.

Примечание автора:
Текст содержит гомоэротические сцены. Читая дальше, Вы подтверждаете, что Вам уже исполнилось 18 лет.

-Как я стал таким? - Макс откинул со лба челку и выпустил изо рта струю сизого дыма, немного покашливая, видимо, из-за попытки усмехнуться.
Они второй час сидели на крыше двенадцатиэтажного дома и пили шампанское из горла.
-Я вообще-то шампанское не очень...-неожиданно признался Макс, разглядывая бутылку. - Ну ты же понимаешь, так было нужно...-нервно усмехнувшись он поставил ее, звякнув стеклом по бетону.
Наверху уже становилось холодно, ветер пронизывал тело до костей. Но уходить не хотелось. Хотелось закончить, договорить, расставить все точки над "ё" и спуститься вниз уже навсегда другими.
- Я всегда был со странностями...Во всяком случае, так обо мне говорили. И вообще придумывали не весть что.
Это обижало, задевало, портило настроение, но обычно ненадолго. Я быстро об этом забывал. Да и не связывал я никогда все эти шуточки и подколки с реальным положением вещей. Для меня между ними была такая пропасть,что я даже не задумался ни разу о такой странной осведомленности окружающих.
С девчонками у меня никогда не складывалось ни дружбы, ни романтических отношений, ни даже взаимных придирок - ничего с девчонками не получалось. У нас, конечно, была своя уличная компания. Она была огромной, там были и мальчики и девочки всех возрастов - и младше и много старше меня.
Все старались общаться поровну. И только я один, должно быть, всегда сторонился девчонок, старался играть в такие игры, в которых им не было места. Да и вряд ли я осознавал это. Просто мне всегда было веселее, интереснее с парнями.
Это все едва ли можно отнести к какому-то первому осознанию и прочей подобной херне...- Макс сплюнул вниз и замолчал, дожидаясь, пока его слюна долетит до низа. После он выпрямился, сел поудобнее, спрятал пальцы в рукава рубашки и взял ими холодную бутылку.
- Я вообще не знаю, когда конкретно это все случилось...Года в четыре...А может позже. Не помню. В школу я еще не ходил...Так вот, тогда наша дача еще была не достроена. Мама моя была еще жива. Она была общительной женщиной, поэтому очень быстро наладила контакт с нашими будущеми соседями. А у них тоже был сын, мой ровестник. Ночевали мы у них в доме и родители наши клали нас спать на веранде на тахте. Укладывали валетом, чтобы мы вмещались и накрывали одним одеялом. Мы сначала долго возились, смеялись, пихали друг друга ногами, щекотались, пока на нас не начинали кричать. После "последнего предупреждения", как говорила моя мама, мы затихали. Но конечно же не засыпали. Это наступало время тихих разговоров, шепотом. Говорили мы мало, родители за дверью еще не спали и все-все слышали, как нам думалось. Потому общались мы через прикосновения. Такие моменты, когда почти засыпаешь, но еще не спишь. Говорить уже лень. И лежишь так, очень удобно, чувствуешь тело другого человека, который лежит именно так, как тебе бы хотелось. И у него такое же сейчас состояние...В тот момент можно было делать все. Мы так играли. Сначала просто щупали друг друга через тонкую ткань трусов. Потом в темноте заглядывали, пытались рассмотреть. А потом под одеялом залезали друг другу в трусы на прямую.
Но это была просто детская игра, у кого такого не было.
Позже, уже в школе, классе в пятом, у меня появился друг. Мы держались ото всех особняком, гуляли вдвоем, ночевали друг у друга, сочиняли разные фантастические истории и рассказывали их друг другу так, будто все это произошло взаправду.
С ним мы делали все что угодно. Ночью, когда ложились спать. Родители пару раз заглядывали и, убедившись, что мы спим, больше нас не беспокоили. А нам только этого и надо было. Мы уже просекли эту систему и четко знали - нужно первые двадцать минут лежать тихо-тихо. И дышать как можно ровнее. И чтобы веки не дергались. Мы даже тренировались, тестировали друг друга.
И когда наступало время безнаказанности, когда за дверью начинала играть музыка, мы начинали целоваться. Сначала долго не могли решиться, спорили, кто первый. Придумывали различные конкурсы или что-то вроде того, где в наказание за невыполнение проштрафившийся должен был поцеловать другого.
Когда страх и смущенность перед поцелуем проходили, мы придумывали более сложные задачи, где наказанием был бы поцелуй в шею, например. И за каждый такой проигрыш все ниже и ниже. Все это было рассчитано на то, чтобы один в конце концов добрался поцелуем до того запретного места, находящегося за линией трусов. И каждый из нас одинаково хотел проиграть во всех этих конкурсах. А потом, когда доходило до дела мы зачем-то долго спорили, можно ли целовать через трусы, ведь в условиях ничего не сказано об этом, или все таки через трусы не считается. Это все было защитной реакцией от страха и смущения, от волнения и нервов. Хотя мы не думали, что делаем что-то не так. Что-то нехорошее и не правильное. Может только где-то глубоко внутри. Мы знали, что об этом никто никогда не узнает. Это был наш секрет от сверстников и взрослых. И даже от самих себя в дневное время. Днем мы вообще никогда не говорили о том, что происходило ночью. И с нетерпением ждали вечера. Доходило до психов и истерик, если родители вдруг не разрешали нам ночевать вместе. Мы уговаривали, пытались обманным путем остаться, придумывали кучу причин. Обычно срабатывало.
Но это все нельзя назвать первым разом. До секса у нас не доходило, - Макс вставил в рот сигарету и чиркнул зажигалкой. - Ну...то есть как...Мы сосали друг у друга, еще не понимая, что делаем и как это называется.
Это были такие яркие моменты чистого удовольствия. Волнение, сердцебиение, ладони потели, а перед глазами темнело и искрило.
По-настоящему первый раз у меня был лет в 16. Мы тогда слушали Кино, Алису, Наутилус и все в этом духе. Компания наша уменьшилась, нам требовалось определенное место для того чтобы сидеть, пить, играть на гитаре и горланить бессмертные песни. На гитаре я, кстати, так и не научился играть. Нет ни голоса, ни слуха. Хотя одно время очень хотелось. Хотелось стать рок-звездой, заявить о себе всему миру. Я тогда не думал, что заявить о себе получиться максимум родному Ростову, - Макс хохотнул и затушил сигарету, вдавливая бычок в кирпич, оставляя на нем черную полосу. Он был очарователен сам по себе. Особенно в полумраке весенней ночи. Но даже и днем при слепящем свете солнца, он был очарователен всегда.
И его провинциальное "гэ" только добавляло шарма. Кир задумывался об этом уже не первый раз. Но сейчас особенно серьезно. Ему нравились глубоко посаженные темные глаза Макса, нравились его тонкие губы, высокие скулы, нравилась даже его щель между передними верхними зубами - это придавало его образу настоящности, взаправдашности, реальности.
У Макса были длинные темные волосы, рвано подстриженные, создавая на голове беспорядок, подобный тому, с каким мы просыпаемся утром. Кир всегда счиал длинноволосых парней пидарасами. А Макс ко всему прочему еще и был парикмахером. Но при своих длинных волосах, при своей профессии Макс на пидараса не был похож. Кир бы никогда не подумал. Макс носил джинсы, рваные и потертые, растянутые футболки, кеды с грязными шнурками. А матом он ругался так, что покраснел бы даже сапожник.
-Это потому что папа у меня прапорщик, - отшучивался он.
Кир слушал его, разглядывал его мимику, его черты лица, его худые руки и острые колени, уже почти забыв, как они на этой крыше оказались.
- Местом для наших посиделок мы выбрали сквер около городской библиотеки. Там мы собирались, залезали с ногами на лавочки и напивались пивом, вином, портвейном и вообще всем подряд. Там я познакомился с парнем из Воркуты. Он с родителями приехал в гости к родственникам на месяц лета. Звали его, кажется, Миша.
Он был такой...Волосы были сальные, прямые. Немного длиннее стандарта, отчего на шее завивались наверх. Он прятал их под банданой. Джинсы были больше на размер, он их постоянно подтягивал. Он вообще был очень худой, этот Миша. И прятал свою худобу под безразмерным балахоном с изображением Кинчева.
Миша был веселый, общительный. Мы легко нашли общий язык. В чем нам несказанно помог портвейн, за которым Миша несколько раз бегал в ближайший ларек.
Летние ночи в Ростове жаркие, можно сидеть на улице сутками и не замечать время. Брат мой тогда служил в армии, отец часто пропадал со своими друзьями-сослуживцами. То есть дом пустовал, можно было смело прийти туда не одному и не бояться быть затуканым старшим поколением.
Напились мы в тот день...ооо...Страшно вспоминать. Народ понемногу начал рассеиваться, расползаться по домам и по кустам. А мы с Мишей остались как самые выносливые. Тогда-то я и позвал его к себе домой. Мол, все равно никого дома нет и идти одному не придется.
Я не знаю, как мы дошли и как мы поднялись по лестницу. Мы были практически вусмерть, шатались, едва не падали, язык заплетался так, что я сам не понимал, что я говорю. Было решено принять холодный душ, чтобы прийти в себя. Пьяный подросток в скользкой ванне - очень быстро это предложение превратилось во вполне ощутимый страх смерти. Поэтому мы решили, что будем мыть друг друга. Миша разделся до трусов и лег в ванну.
Вдохнул-выдохнул и скомандовал: "Давай!"
Я включил душ и начал поливать его ледяной водой. Он заверещал, попытался выбраться из ванной, уклониться от струи. А мне было весело, я хватал его за руки, заламывал, сажал на место, продолжая поливать. Ткань его трусов намокла, через нее просвечивался его довольно не маленький член и силуэт черных волос. Это не вызывало во мне зависть, у меня к тому времени тоже все было впорядке. Это вызывало интерес, сразу вспомнились наши игры с моим другом детства. Захотелось повторить, здесь и сейчас. Грани стерлись, я был слишком пьян, чтобы адекватно соображать и оценивать ситуацию.
И вдруг Миша схватил меня за руки и затащил в ванну к себе. Я скользнул по бортику бедрами, намочив джинсы и прижавшись спиной к его мокрой и холодной груди. Он выхватил у меня душ и начал поливть меня, прижимая к себе.
Вырыааться мне не хотелось, это был тот самый сигнал, которого я ждал, но правила игры обязывали для приличия попротестовать.
Я делал вид, что усиленно стараюсь вырваться, но я не достаточно силен, чтобы совладать с ним. Исходя из этого - обречен делать все, что он захочет.
Это была стандартная безупречная модель игры. Такм образом можно было выяснить, как далеко он способен зайти, чего он хочет на самом деле и хочет ли. Чтобы не попасть в просак. Хотя в любом случае, все это легко можно было обернуть в шутку.
Миша принял правила игры, он заломил мне руки и начал расстегивать мои джинсы. Я не сопротивлялся - в конце концов мы в душе, чтобы не мочить вещи и все в таком духе.
Освободив меня от джинсов, он встал на колени, все еще держа мои руки за спиной. Сильно заломив их наверх, о хруста в локте, он заставил меня встать на колени и сильно пригнуться. Я не видел того, что происходило сзади и это добавляло остроты ощущениям. Я старался не думать ни о чем, полностью отдавшись его воле, со страхом и трепетом ожидая от него дальнейших действий.
Он сделал воду потеплее, потому что от холодной воды мы уже вовсю дрожали и синели, после чего он начал гладить мою спину.
- Сейчас я тебя выебу, - сказал он показушно-суровым голосом, в котором все же прослеживались смешливые нотки.
-Ты меня?! Ха! Да ты никогда этого не сделаешь! - нарочно подыграл ему я, стараясь выдать с этой фразой все свое пренебрежение и возмущение. Хоть я и прекрасно знал, что еще как сможет - кто ему в этом помешает?
На это он ничего мне не ответил, но руки мои так и не отпустил. Я почувствовал возню сзади себя, его сопение, а затем услышал щелчок, с которым открывается флакон шампуня.
К моему горлу подступил ком. А потом...-Макс помотал головой и усмехнулся. - Ну, я думаю, что тебе понятно что было потом. Потом он стащил с меня трусы и вставил мне. Я помню, что он показался мне очень большим. Но больно мне не было. Во всяеком случае очень. Я замер в том положении и после того, как почувствовал его член в своей заднице вообще не смог пощевелиться. Меня всего сковало, я смотрел в одну точку, мысли в голове путались и носились одна за другой. А он толкался внутри меня словно отбойный молоток - грубо, сильно, часто. Его пальцы больно сжимали мои запястья, но мне на это было плевать. Я пытался осознать, что происходит. После того, как он кончил, он вытащил из меня свой член, быстро вылез из ванны, не вытираясь оделся и не прощаясь ушел. Такой был мой первый раз. И он мне не понравился...- Макс сделал еще один глоток шампанского и посмотрел в бутылку на лунный свет, чтобы определить, сколько там еще осталось.
-Но все равно меня тянуло к парням. Я знал, что так все вышло только потому что мы оба были неопытными и еще до конца не знали, чего мы хотим. Он тогда никому не рассказал о том, что между нами произошло. Никому не рассказал и уехал обратно в свою Воркуту. Больше мы не встречались. А я не скучал.
После окончания школы я не захотел идти в военное училище, куда старательно планировал запихнуть меня мой отец. Брат к тому моменту уже вернулся из армии, они на пару квасили целыми днями, рассказывая по сотому разу друг другу свои военные подвиги и боевые ранения. Отцу-то за все время службы только палец сломали, и то случайно, он сам был по большей степени виноват. Но рассказывал он и как его подстрелили в бок, показывая шрам, который получил, напоровшись на даче на торчащую из забора арматуру, и как его задело осколком по ноге, хотя на самом деле он просто оступился на пикнике на речке и упал на разбитую бутылку, которая распорола ему ногу. Брат мой такой же - рассказывал, как строил по стойке смирно всех солдат в армии, как заставлял их себе стирать, хотя я прекрасно знаю, как отец вмешивался и пытался договориться, чтобы Васю перестали гнобить и дали спокойно дослужить до дембеля.
Отношения у нас с ними не складывались. Мы были совершенно разными. Я никогда не умел врать, да и делать мне это было незачем. И взятки давать не умел. В общем, совсем не мужик, по представлению моего отца и брата.
И мое решение стать парикмахером вызвало бурю негативных эмоций. Это был грандиозный скандал. И закончился он тем, что мне пришлось уйти из дома. На тот момент я, можно сказать, встречался с одним парнем, который работал в ментовке. Молодой младший лейтенант, сероглазый, русый и вообще какой-то блеклый. Вова его звали. Вот к Вове жить я и ушел. Точнее не к Вове, мы вместе с ним переехали жить в квартиру к его бабушке, которая уехала в Таганрог к больному сыну, то бишь к Вовеному дяде.
- А с чего ты вообще решил...ну...пойти стричь? Это все таки больше женская профессия, разве нет? - впервые за долгое время Кир встрял в его монолог.
Макс внимательно посмотрел на него и снова сплюнул вниз.
- Да просто...Подруга моей мамы работала парикмахером. Я знал, что она не плохо зарабатывает и знал, что учиться мне не придется. Она обещала всему меня научить без всяких курсов. А без образования в нашем городе идти некуда совсем. Ну а то что я не пойду в институт было точно ясно - учился я плохо, не любил и не хотел, еле-еле сдал экзамены в школе. Вот я и пошел к ней. Чтобы не шляться без дела. Она поставила меня за кресло и очень быстро я стал работать самостоятельно. Сначала стриг всяких старичков и бабушек бсплатно, потом уже более сложные стрижки научился делать. И все пошло-поехало. У меня легко получалось, я быстро схватывал информацию. Да и деньги не плохие появились. Если бы не она, я бы наверное так и ничего не делал. Пил бы, получал постоянные зуботычины от ментов. Мы с Вовой так и познакомились, - Макс усмехнулся.- Рассказать?
Кир поспешно закивал. ему нравилось его слушать. Хотелось как можно больше о нем узнать. О том человеке, который первый за многие годы смог вытащить его из собственной раковины.
- Мы с друзьями ходили на футбол на наш стадион во дворце спорта. Там, как водится напились, слово за слово, сцепились с болельщиками противоположной команды... Ночь, крики, сигнальные огни, разбили стекло у машины. Жильцы ближайших домов вызвали милицию. Нас увезли всех в отделение и посадили в обезьянник.
Прямо напротив клетки с нами стоял стол и за этим столом сидел и перебирал бумажки Володя. Я был пьяный, бросался на прутья, похабно ржал, высовывал язык, выкрикивал всякие пошлости. Володя краснел, изредка поглядывал на меня.
И тогда я предложил ему отсосать. Жестом, разумеется. Чтобы не услышали ребята, с которыми меня загребли.
Ткнул языком в щеку и показал ему глазами, мол, давай я у тебя возьму и ты меня отпустишь.
Сначала Володя посинел, потом боледнел, потом пошел красными пятнами. Я думал, он там коньки отбросит, ей-богу.
А он оклемался, откашлялся, встал и открыл решетку. Вытащил меня и запер ее снова.
Схватив меня за руку, он с силой оттащил меня в кабинет, запер дверь на ключ. Я тогда жутко перепугался, так как не собирался ничего такого делать. Просто пошутил. Прикололся, так сказать.
Он тогда толкнул меня к стене и долго смотрел в глаза. Я не знал, куда деть руки, теребил рукава рубашки, переминался с ноги на ногу. А он жестко начал говорить:
-Зачем ты то делаешь? Ты такой молодой, а уже так опустился. Никогда никому такого не предлагай. Будь выше этого! - и что-то еще в этом духе. Я тогда совсем опешил, начал как-то глупо оправдываться.
А потом мы пили чай, разговаривали по душам. И домой ушли вместе. Он не стал составлять на меня протокол, вычеркнул просто из списков задержаных.
Макс тяжело вздохнул и снова помотал головой.
-Я его никогда не любил. Он мне даже не нравился. Мне просто было его жаль. И я потакал его чувствам к себе.
Все кончилось тогда, когда меня забрали в армию.
Я не пытался бегать от военкомата, не пытался укрыться и избежать службы. Я совершенно ровно к этому относился. не боялся, но и особого желания не испытывал. Отслужить должен каждый - ну раз должен, знчит пойду.
О армии рассказывать не буду ты и сам лучше меня знаешь, что это такое. Единственное что скажу - мне там не было плохо. Никто надо мной не издевался, никаких серьезных стычек у меня не было. Эти два года прошли для меня абсолютно обычным образом. Разве что я очень скучал по дому. Не по отцу, не по брату. Я просто хотел наконец попасть домой, спать в своей постели, сколько захочу, есть, что захочу. По свободе скучал.
Дома меня никто не ждал. Никаких невест, - Макс с усмешкой глянул на Кира, но тут же осекся. - Извини.
Кир только махнул в ответ рукой.
- Вернувшись из армии, я около полугода проболтался без дела. Старые друзья уже не были друзьями, так, скорее знакомыми. Володя переехал в Таганрог, а квартиру здесь продали. Я снова вернулся домой и какое-то время пытался наладить отношения в семье. Подыграть им, что ли. Теперь нам было что обсудить.
Но на долго меня не хватило. Я хотел сначала снимать квартиру в Ростове, но потом понял, что это глупо и решил подзаработать денег и уехать в Москву.
Тут больше возможностей, как мне казалось, больше людей.
Москва встретила меня с распростертыми обьятьями, - Макс хохотнул и потряс бутылку. - Да уж.
- А что случилось? - Кир приподнялся на руках, чтобы дать заднице отдохнуть и снова опустился на бетон.
- А то ты не знаешь! - Макс рассмеялся. - Не знаешь? Хааа...Ну слушай...-он закурил очередную сигарету и поджал под себя ногу.
-Я приехал в Москву всего с одной сумкой и клеткой с Кузей. Вы с ним уже знакомы.
Кир улыбнулся. Конечно, он был знаком с Кузей. Кузя был свиньей. Морской свиньей. Кир в живую их до этого никогда не видел и даже не знал, как они называются. Ну вот просто как-то не сталкивался с этим. А тут оно - пищит, скворчит, глазками-бусинками хлопает, не кусается, еду лапками держит - чудо чудесное. Заморское.
- Вещей я с собой почти не взял. Только деньги, документы, пару джинс и несколько футболок.
Денег я взял ровно столько, сколько нужно чтобы снять квартиру и пожить первое время.
И там же, на вокзале, ко мне пристали трое гостей с Юга. Носы орлиные, что говорят, почти не разобрать. Обступили меня, головами дергают, наступают.
Отвели меня с перона куда-то вниз, за вокзал. Там лежали какие-то трубы, гаражи стояли, гравий, воняло там будто кто-то сдох.
Там начали распрашивать, кто я, откуда, есть ли деньги, зачем приехал и прочее. Я пытался отмазаться, мол, денег нет, приехал к другу погостить, скоро уеду.
Они мне не поверили...-Макс зачесал волосы назад, но как-только он убрал руку, они снова вернулись в прежнее состояние.
-Начали вырывать сумку. Я пытался протестовать. Они начали меня бить. Били долго и больно. Звери, что с них взять.
Я изо всех сил старался не потерять сознание, но в итоге отключился.
Когда я пришел в себя, сумки, конечно же, рядом не было. Клетку с Кузей они не тронули. Я тут же проверил свой внутренний карман джинсовки - документы были на месте, ножницы тоже. Я специально положил футляр с ними во внутренний карман. Не знаю зачем. Просто положил. В нем у меня лежали какие-то деньги, копейки совсем. Около тысячи рублей.
Я поднялся, дошел до вокзала, там зашел в туалет, посмотрел на себя в зеркало - зрелище было то еще.
Умылся - это хоть как-то помогло мне не выглядеть чудовищем, и пошел пешком по улице, сам не зная куда. Начал заглядывать во все парикмахерские, спрашивать, не нужен ли им мастер. Многим был нужен, но никто не хотел оставить меня у них ночевать. Я то думал, переночую у них, заработаю денег, докуплю инструментов, накоплю на съем квартиры. Иначе никак, куда мне идти?
Я долго так ходил, пока в одном месте мне не повезло - у них предусматривалось проживание в общежитие рядом с работой. Туда я и устроился. Общежитие было платным, уже не помню сколько стоило. Рублей 300 за ночь.
За неделю я уже смог купить себе фен, расчески и прочее то, что было в моей сумке, которую увели на вокзале.
А через месяц где-то мне попалась клиентка, старушечка, которая собиралась сдавать квартиру, так как переезжала жить в Подмосковье в отдельный дом, который ей подарили внуки. Она разрешила заплатить ей сначала половину стоимости и я съехал из общежития и переехал сюда, - Макс ударил пяткой по дому, на крыше которого сидел.
- С тех пор и живу, - он снова закурил и посмотрел наверх, в темное, почти черное небо.
- Позже познакомился с Ромео, он тоже пришел ко мне стричься. Только уже сюда, я устроился поближе к дому.
Я совсем по-другому представлял себе жизнь в Москве. Я в гей-клубе-то был здесь всего один раз, - Макс снова хохотнул и откинулся наспину, на локти. - Не люблю я все это. Все эти тусовки. Собираться по признаку сексуальной ориентации - что это за блажь вообще? Я всегда был сторонником другого отдыха. Поэтому когда нас позвали поехать на дачу, я сразу же согласился. И на "Нашествие" потом поехал. Я люблю такие фестивали большие, под открытым небом, и Мару очень люблю. Но в этот раз все же я поехал туда в большей степени из-за тебя, - Макс посмотрел так, что Киру стало не по себе. Этот взгляд заставил отвести глаза, поежиться, засомневаться. Нет, он не доставлял дискомфорта. Он просто заставил почувствовать себя странно.
- Когда я впервые увидел тебя тогда, на даче...Я наверное сразу влюбился. Первый раз в жизни. Бывает такое...
Мне все еще говорили: "Макс, ты че? Не надо, Макс! Он не такой, нет, Макс, даже не смотри в его сторону", - Макс рассмеялся. - А поздно было уже не смотреть! И...я знал, что я найду с тобой общий язык.
Я знал, что мы сможем общаться. Мне было плевать на колкости Васи, Мити...В основном, конечно, налегал Митя.
И я знал, что тебе тоже плевать. Они же это просто так все говорили, со зла. На самом деле ничего плохого они не хотели. Я думаю.
Мы классно отдыхали в этот день. Да? Речка была такая ледяная...Жаль, ты не купался. Шашлыки, смородина. Я, наверное, у Димы там все кусты пообрывал!
И тогда, когда наступила ночь... Я знал, что тебе понравится. Я чувствовал, что ты хочешь. И чего ты хочешь. Я очень хотел доставить тебе удовольствие. Знаешь, так бывает...Когда на все наплевать, когда для тебя существует только один человек. Тогда я смотрел на тебя и понимал, что попал. Попал серьезно и надолго. И мне было все равно, что все говорили, будто это безнадежно, и что ты наверное меня убьешь.
Ты был пьян и не убил. Может быть поэтому, а может потому что тебе правда нравилось. Потому что тебе тоже хотелось. И потому что ты чувствовал тоже самое, что и я. Скажи, а? Чувствовал? - Макс посмотрел Киру прямо в глаза. Даже в темноте его взгляд чувствовался как никогда прямо, обжигающе, близко.
Кир опустил голову и покраснел. Хорошо, что темно, думал он.
Конечно, он чувствовал тоже самое. Иначе бы он никогда не подпустил его к себе. Он тоже сразу заметил этого веселого молодого человека с улыбкой карточного Джокера. Ему сразу понравилось то, как просто он общается. Сразу понравилось то, что в нем не было ни грамма понтов и фальши. Он был простым, таким же как он сам.
С ним было очень легко общаться, с ним было приятно находится рядом, чувствовать его тепло и энергию в сантиметре от себя.
Под вечер, когда они уже напились достаточно, когда все разошлись по комнатам, они остались сидеть на улице, на садовых качелях. Потом стащили с них матрас, разложили на траве, уселиь на него, пододвинув к себе ящик пива. Казалось, он за всю жизнь не сказал так много слов, как в тот день, как в ту ночь. Его, что называется прорвало. Хотелось поделиться с кем-то своими мыслями, переживаниями, не боясь показаться глупым, недалеким или смешным. И в моменты, когда Макс накрывал его руку своей рукой, когда касался своими пальцми его предплечья, внутренний голос кричал так, что срывался до хрипоты, оглушал на секунду, до звона в ушах.
И не остановится просил. Хотелось дольше, ближе, смелее. но самому сделать первый шаг казалось совершенно невозможным. И за это отдельное ему спасибо - он снова взял ситуацию в свои руки. С его молчаливого согласия.
Никто никогда еще его так не ласкал. Никто еще никогда не был к нему таким внимательным.
Он очень остро почувствовал это, запомнил, зарубил, записал.
Он с детства всегда был обделен лаской. И не потому что родителям не было до него дела, нет.
Мама у него была, да и есть - великая женщина, воспитавшая шестерых детей одна. Отца он не знал. Ни своего, ни отцов своих братьев и сестер.
Он был старшим, мужчиной, ему всегда приходилось брать на себя ответственность равную той, что брала на себя мать. Если не больше - все же мужчина.
Это с родительской стороны. В любви у него так же не очень складывалось. Он рос не казистым, толстоватым, круглым, неуклюжим подростком, который страшно комплексовал по поводу своей внешности, откуда и стал стеснительным и зажатым. Друзей у него было немного, но они были. а вот со слабым полом - ну ни в какую не клеилось. При виде девочки он тут же терял дар речи, проглатывал язык, замирал и не мог пошевелиться. Выглядел крайне глупым и неуверенным в себе. Поэтому когда его сверстники во всю уже гуляли с девочками, он занимался работой по дому и отчаянно злился на себя и на своих друзей.
Первая его любовь, надо сказать, все же случилась. А может то и не любовь была, но он наградил ее всеми свойствами положенными быть у любви. Звали ее Таня. Она жила на соседней улице, носила полупрозрачные голубые и зеленые платья и распускала по плечам свои золотисто-льняные волосы. Румяная, с алыми губами, живая, еще невинная, не знавшая мужчины, сразу понравилась Киру и он пошел напролом.
К слову, натиск не понадобился, Таня легко сдалась и поддалась на его уговоры. Отдалась ему сразу, на второй день знакомства. Ему самому казалось, пока он стягивал с нее своими большими и грубыми руками беленькие трусики, что слишком уж быстро все происходит, слишком просто.
А она тихо попискивала, постанывала и закусывала губу, будто девственница, раздвинув под ним ноги.
Так она стала его первой девушкой. Он страшно гордился этим обсоятельством. Гордо водил ее в кафе пить вино, выгуливал на набережной и кормил мороженым. И даже в ЗАГС ее повел. Так же гордо и влюбленно. Она радостно хлопала в ладоши, с нетерпением ждала, обнимала его за шею, планировала количество гостей.
Но Кира забрали в армию. Она клятвенно обещалась ждать и дождаться, ни с кем не встречаться, хранить ему верность и выйти таки за него замуж, когда он вернется.
А в арми служба, за ней Чечня. Письма приходили редко, хоть он ждал их всей душой и кривым почерком выводил на бумаге: "Пиши почаще, Танечка. Люблю, целую...".
Воевалось ему не страшно, все его мысли занимала пышногрудая девушка, которую он на последок оттрахал на годы вперед - всю ночь, часы подряд, во всех позах, и в щелочку, и в попку и даже ее алые губки не раз почувствовал на своем инструменте.
А потом ранение, больница, где ему отрезали левую ногу. Протез, по правде сказать, хороший сделали - герой все таки, не абы кто. Орден за храбрость прикололи на грудь, деньги за службу сунули в кассе и отправили домой, в Новгородскую область.
Мама долго плакала, обнимала его, говорила не переставая и снова плакала. Наготовила все, соседей позвала. Устроила праздник. Друзей его пригласила.
Только Танечка не пришла.
Напиваясь в слюни на речке с друзьями детства Кир узнал, что Танечка благополучно вышла замуж. Да и если бы не вышла - зачем он ей такой, инвалид? Только жизнь девчонке портить.
Где-то полгода, может больше, он беспробудно пил. Чтобы забыть ужасы войны, чтобы забыть ранение, чтобы забыть Таню, чтобы забыть ее и свои письма, планы. А когда стало легче, когда сердце почернело и засохло, он пить бросил.
Отдал матери оставшиеся от пьянки деньги, подлатал дом, созвонился с друзьями своими из Москвы, с которыми познакомился еще до армии на футболе и решил ехать в столицу. Жить, работать, счастье искать.
Взял немного денег у матери, собрал вещи, котрых было восем немного, и приехал в Москву. Там пожил сначала у одного друга, потом у другого. Третий, Паша, устроил его на работу, на склад. Считать коробки, в бумажках копаться, печати ставить. Никогда не хотел он такой работы, все думал - ОМОН или СОБР, но куда там, без ноги никуда не возьмут.
И начал работать. Девушек сторонился, замкнулся после войны, после предательства, после пьянства. Стал серьезным, немногословным, угрюмым. Тяжело было с ним общаться, почти не получалось. Но и сделать он с собой ничего не мог. Но в компании друзей находился с удовольствием, ездил с ними на отдых, на рыбалку. Вот и на дачу поехал, где познакомился с Максом.
Их там было восемь - он сам - спортивный, короткостриженый, молчаливый; Паша - лысый, крупный, накаченый, обеспеченый мужчина около тридцати лет; Вася - смуглый, подтянутый Казанова, жестокий, с красивыми глазами, резко агрессивно относящийся к кавказцам, азиатам, неграм, а так же к представителям нетрадиционной сексуальной ориентации; Митя - лучший друг Васи с самого детства, любитель выпить, похабалить, неумеющий держать язык за зубами, язвительный и озлобленный; Леша - яркий представитель офисного планктона с одной стороны и активный участник движения по избавлению России-матушки от всякого сброда вроде хачей и пидарасов с другой стороны; Дима - хозяин дачи, молодой красивый мальчик, вернувшийся в Россию из Германии, знающий семь языков, прележно учащийся на врача, познакомившийся с Лешей в интернете за долго до этого летнего отдыха на даче; Ромео - неудавшийся актёр-алкоголик, довольно скромный, голубоглазый, играющий на гитаре и поющий под свой же аккомпанимент и Макс, друг Ромео, приехавший за компанию на халявные шашлыки и салаты.
В такой большой компании Кир чувствовал себя не в своей тарелке. Громко играла музыка, постоянно стоял жуткий галдеж и гвалт, ребята играли в бадминтон, сражались на шампурах словно мушкетеры. В этот момент и стало ясно о агрессивной настроенности Мити по отношщению к Максу. Он несколько раз нарочно пытался попасть в него острием, даже не заботясь прикрыть этот жест вуалью шутки.
С Киром никто особенно не общался, внимания на него обращали редко. На речку со всеми он пошел за компанию, купаться он - понятное дело - не собирался.
И там, на речке, а берегу, к нему и подсел Макс. Подсел и начал разговаривать. Просто, непринужденно. Он терпеливо относился к односложным ответам Кира, которые можно было счесть за нежелание общаться, шутил, пытался раскрутить на беседу, вытягивал из него по слову и так за весь вечер и не отступился от своего.
И когда они остались одни, он можно сказать просто предложил ему себя. Просто предложил. Мол, бери, не бойся, делай что хочешь, пользуйся, наслаждайся.
Мягкими поцелуями он растопил его затвердевшие внутренности, осторожными прикосновениями он его успокоил и заставил перестать дрожать.
Уже долгое время у Кира не было женщины, не было секса, поэтому член встал железным, стальным колом. Внизу живота тянуло и ныло.
И когда он почувствовал на своем члене губы Макса, когда его язык коснулся его уздечки, в глазах потемнело.
Он с силой сжал его волосы на затылке и двинул бедрами вперед, вставляя ему в рот свой член до самого конца и обильно кончая ему в голотку.
В тот момент ему было плевать на его удобства, а Макса, казалось, и самого не очень это заботило. Казалось, что все в порядке вещей, что ему даже нравится это. Он продолжал его целовать и ласкать, пытался стянуть с него джинсы.
И Киру было все равно. Впервые за долгое время его не волновало то, что он о нем может подумать, когда увидит, что у него нет по колено левой ноги.
Он почему-то, откуда-то знал, что Макс не такой, что Макс поймет, что Макс примет его таким, что это не вызовет у него истерику, или страх, или тошноту.
-Только не пугайся... - прошептал он, двигая его ладонь по своему бедру ниже и ниже, пока тот не почувствовал эту зарубцевавшуюся пустоту.
Макс тогда ничего ему не ответил. Просто не остановился. продолжил любить его, сжигать, хотеть, ласкать. Сам разделся, сам нагнулся, отдал ему себя без остатка, до самого конца. И терпел до последнего его неумелось, его рывки, его жестокость и его не насытность. Кир ведь и правда не знал, каким ему нужно быть. Жестоким? Или наоборот нежным? И как рассудок сохранить при таком натиске ощущений и эмоций?
А потом они перебрались в маленький домик, в котором позже должна была быть баня, и уснули. Проснулись раньше всех. И Макс опять взял ситуацию в свои руки. Он не дал ему сделать вид, будто ничего не было.
Не дал заострить на этом внимание или почувствовать себя не ловко. Он вел себя совершенно спокойно, раскованно, будто не произошло ничего особенного, будто так все и должно было произойти. Сделал бутерброды, налил чаю, включил телевизор и забрался с ногами на кровать. Легко бросался в него фразами, заставляя их отбивать, легко заводил разговор. И становилось так хорошо, так приятно и тепло внутри. Киру нравилось быть с ним один на один. Он не хотел, чтобы просыпались остальные ребята, вмешивались, громко разговаривали. Чтобы они все разрушили.
Домой в Москву они уехали вместе. В Пашину машину все не поместились и они решили добираться своим ходом, на автобусе. Там выяснилось, что у них один вкус в музыке, когда они слушали плеер один на двоих.
Доехав до Москвы расставаться не хотелось, да и дел никаких не было. Поэтому когда Макс пригласил Кира в гости, тот с радостью согласился. Квартира была у него маленькая и находилась далеко на окраине. на первом этаже. Но у него в холодильнике стояли пиво и кастрюля с борщом, а на подоконнике - клетка с чудо-зверем, которого можно было покормить из рук. Это окончательно покорило сердце Кира.
Тогда он снова остался у него ночевать. И с этих дней начался их тайных роман, который они тщательно скрывали ото всех, оберегали от чужих рук и глаз.
Но в один погожий день все рухнуло.
Макс вернулся домой от врача со справкой. В справке было написано три буквы: ВИЧ. И рядом маленький плюсик.
Он знал, как и когда это случилось. Но он не хотел говорить об этом Киру. Ни за что. Никогда.
Но теперь. теперь сказать придется. Потому что... Потому что он подверг риску его здоровье, даже не подозревая о том, что болен. Он не хотел, видит Бог, не хотел чтобы так вышло.
И когда Кир пришел к нему в гости, в очередной раз, сидя за столом на кухне, Макс молча придвинул к нему листок.
Кир был весел, настроение было на высоте. Ему казалось, что он нашел то, что так долго искал, что он нашел того человека, с которым ему рядом приятно, искренне и хочется. И плевать на мнение окружающих - когда-нибудь они им об этом скажут, непременно скажут. И они поймут. Они ведь друзья. И что, что так радикально настроены, и что? Это ведь он, он все такой же, он все ще их друг. Он никак не изменился. Просто стал чуточку счастливие.
Сначала он не понял, что в справке этой написано. Долго вглядывался в буквы, пытался разобрать остальные предложения, небрежно написанные рукой врача, и снова возвращался к диагнозу, к буквам, к этому загадочному символу. Как в том анекдоте: "Ведь положительный - это же значит "всё хорошо"?" Перед глазами поплыло, когда до него начал доходить истинный смысл.
Сознание помутнилось, он сам не понял, почему тогда вскочил и начал кричать.
Почему из его рта вырывались такие ужасные и обидные слова, кто выталкивал их оттуда, кто поселил их в его голове. Но он говорил. Он говорил, что тот испортил ему жизнь, что верно про него говорил тогда Митя, верно, все верно, СПИД - проклятие пидарасов, черная метка, наказание за распущенность, за изаращение, что он его - правильного, здорового, нормально - заставил, совратил и специально заразил, что это насмешка над ним, что он ненавидит его и убьет. Нет, не убьет, потому что тот сам скоро сдохнет. Сгниет заживо в течении этого года.
И ушел. Хлопнул дверью и ушел.
Он вышел из подъезда и старался удалиться от подъезда как можно быстрее, скрыться за поворотом, сесть на автобус и навсегда забыть этот маршрут.
Макс не успел тогда сказать ему. Не успел сказать, что он не виноват. Что он любит его. Что он впервые за всю жизнь почувствовал себя живым, настоящим, нужным. Что его существование не бесцельно. Что жизнь, она нужна ему. Нужна ему только с ним вдвоем.
Не успел рассказать ему, как больно ему было, когда их грязные лапы закрывали ему рот, как противно во рту скапливалась собственная кровь, как натягивалась кожа на его голове, когда они сжимали его волосы, как хлестали по лицу едкие фразы ненависти. Какая чудовищная боль росла внутри его живота, его желудка, как разъедало будто кислотой его внутренние органы, как горело все внутри, как он отстирывал вручную пятна крови с простыней, размазывая сопли по лицу.
Он тогда не подумал, что может заболеть. Что ворвавшиеся в его квартиру парни могли быть заражены. Он думал, что они просто узнали, как-то узнали и решили его проучить. Проучить его за то, что он никогда не скрывал своей ориентации, но и не выпячивал ее, проучить за то, что он дышит с ними одним воздухом. И все. Он знал, что он законченный неудачник. Что он дважды ломал ногу за три месяца, а потом и обе руки, просто упав с велосипеда. Знал, что шпаргалку на экзамене нашли только у него, знал, что сотни людей приезжают в Москву жить и он оказался в числе тех единиц, кому не поздоровилось в свой первый день в столице. Просто карма, неудача за неудачей. Ничего страшного, заживет, поболит и перестанет, можно отряхнуться и идти дальше. Он не хотел говорить об этом Киру. Чтобы не вызвать у него отвращение, чтобы тот не бросил его, чтобы не рушить то, что они только что построили.
И если бы он не начал обновлять медицинскую книжку, он бы долго еще возможно не узнал, что...
Да и к лучшему это, что он узнал. Что он сказал.
Он сидел на полу в коридоре, а слезы сами текли по его щекам. Жизнь была сломана. разрушена. Он только нашел любовь, как тут же ее потерял.
Да и жить ему оставалось от силы пару лет, он смотрел по телевизору когда-то об этом сюжет. И фильмы смотрел тоже.
Не было смысла. Он так решил. Поэтому он встал, умылся, оделся и вышел из дома.
В ближайшем магазине, когда он отдавал двести рублей за "Советское Шампанское", он думал только об одном - чтобы пронесло, чтобы у него, у его любимого человека всё было хорошо. А он без сомнения его любил, что называется - да, любил.
Бывает же такое, убеждал он себя, что не которые не заболевают. Есть же такой шанс. Точно. Должен быть.
Он поднялся на крышу своего дома. Долго перебирал в голове сюжет своей смерти. Ведь лучше так, чем сгнить заживо? Конечно, лучше.
Таблеток дома не было, даже простого анальгина. Веревку тоже не зацепишь, не выдержит люстра, а больше не за что. Вены резать? Да как это вообще? Он не понимал, как можно умереть, порезав себе вены - ведь как-то выживают же люди, кода лишаются конечностей. Как тот парень, как его? Пошел в горы, застрял там случайно, руку зажало ему. Так он отрезал себе кисть руки. И несколько часов поом шел до ближайшего города, пока не нашел помощь. Несколько часов! Прям так и было написано в той газете. А это тебе не просто вены порезать. Это отрезать, совсем. И ведь по сути, то же самое. Несколько часов! Этот вариант совсем не подходил.
А вот с двенадцатого этажа посмотришь вниз - высоко, точно на смерть. Никак не выжить, нет. Шансов нет. Это же невооруженным глазом видно и ясно даже ребенку.
А шампанское - ну а как же без него? Новый Год обязательно с шампанским, свадьбы там всякие...Нельзя же отмечать такой момент, как завершение своего жизненного пути, пивом. Только шампанское. А из горла не от понтов. Из чего еще пить на крыше? Бокалов в квартире у него не было, не кружку же с собой тащить.
Прийдя на крышу, он подошел к самому краю и посмотрел вниз. В голове звучали строчки из песни, какой - он понять не мог. Не мог вспомнить ни название, ни исполнителя.
Отковырнув ногой кусочек от бетона, он столкнул его вниз. Камешек падал долго, он проводил его взглядом и проглотил ком, подошедший к горлу.
Открыл шампанское. Не по-гуссарски, но с хлопком. Отошел от края и сдела первый глоток.
Тогда-то его и заметил Кир.
Пока он шел к остановке, он много думал. о себе, о нем, о них вместе.
Думал о том, что любит его. Что не хочет, чтобы он умирал, не хочет его терять. Боится не за себя, а за него. Он толком ничего не знал об этой болезни, кроме того, что она очень страшная, неизлечимая, смертельная.
Остановился и осознал себя эгоистом. Самым настоящим эгоистом. Он ведь тоже понял, что любит. На самом деле. Не как ту Таню. А по-настоящему. Только его. Он не стал геем от этой любви, нет. Он просто полюбил человека. А у удовольствий слишком много граней и не стоит заострят внимание на каком-то одном конкретном способе получения оргазма.
Нельзя позволить себе вот так взять и потерять то, что было в его руках, вот почти что навсегда, несколько часов назад.
И ему страшно захотелось вернуться. попросить прощения за свои слова, рассказать, как он переживает и как любит его. Прижать к себе и не отпускать никогда. До самого конца.
И он повернул назад.
Еще быстрее, насколько мог, пошел обратно к его дому. У подъезда он машинально поднял голову наверх и в этот момент его сердце зашлось такой частотой, что казалось вот-вот остановится. Он рванул в подъезд, с силой несколько раз нажал на кнопку лифта, а потом плюнул - страшно было потерять хотя бы минуту - и побежал по лестнице наверх.
Бежать было почти невозможно, он сильно хромал, натирая себе бедро плотно прилегающей резиной, цеплялся руками за перила.
Добежав до конца, он распахнул дверь чердака и вылез на крышу.
Макс обернулся к нему. Пальцы крепко сжимали горлышко бутылки. Стекло скользило от влаги. Он не мог пошевелиться, хотя ноги сводило будто судорогой, заставляя рвануться к нему, прижаться, обнять, рыдать, пропитать слезами всю его футболку и захлебнуться прошением о прощении.
Он не сделал этого. Его кадык дернулся к верху и плавно опустился вниз.
Кир подошел к нему и сел на край крыши. Макс опустился рядом.
- Ты не должен этого делать, - Кир смотрел внимательно и серьезно. - Потому что я люблю тебя.

@темы: Проза

---

[Ниэби Оленьи Рожки]

Высокие своды дворца, белоснежность перин
не стоят гроша рядом с ветром с другой стороны двери
отец третий день в печали, над царством мгла
принцесса ушла.

У принца депрессия - слишком уж острая боль,
его убивает апатия и алкоголь.
Не глядя на пышных красоток, меж серых дней
он курит по ней.

Но где же она, та, что солнечна и светла?
Что руку прекраснейшего из мужчин не взяла?
Она высоко, в поднебесье, на склонах гор.
Она далеко.

Она поднималась, одежда на ней рвалась,
и солнце почти не щадило зеленых глаз.
Вдали от богатства и спеси, меж грузных скал
ее кто-то ждал.

И что-то манило, и что-то внутри звало
бежать из дворца, где так чисто и так светло,
наверх, сквозь терновник, где так высоко...
Где дремлет дракон.

Пещера теперь сверкает, в ней свет и уют.
Дракон обнимает когтем ее, свою,
а утром скрывается в небе, над царством в огне...
Она, в тишине

оставшись, до ночи глотает золу и дым,
стирает и чистит. По склонам пустым и крутым
взбирается принц. Он пришел на ее порог.
Сквозь песню ветров

зовет ее, просит вернуться домой, назад.
Но больше не теплится солнце в ее глазах.
Принцесса тускнеет, но сердце ее горит
глубоко внутри.

Ей больше не надо короны и блеска монет,
ей хочется грязной пещеры. А свет в глубине
гораздо светлее, теплее и ярче камней,
шелков простыней...

Ей нужно из пепла вставать и сгорать дотла,
когда небеса разрывают два черных крыла,
когда он, убивавший, воинственный рвется домой
к своей самой родной.

Может принц и сопьется к концу своих жалких дней,
может платье уже не роскошно и серо на ней,
может руки в грязи, а со щек стекает вода...
Но так сильно никто никого не любил никогда.

@темы: Стихи

---

Слаще ликёра

[Кира Блювштейн]

Текст содержит гомоэротические сцены. Читая дальше, Вы подтверждаете, что Вам уже исполнилось 18 лет.

Моей огромной любви
Хватит нам двоим с головою...
Земфира «Хочешь»

Солнце, будто нарочно издеваясь, ярко светило в окно, пытаясь согреть своими лучами лежащего на кровати молодого человека.
Жора лежал так уже вторые сутки. На спине, в джинсах и толстовке, вытянув руки вдоль тела и закрыв глаза.
Двигаться не было ни сил, ни желания. Даже из-за того, что яркие лучи били прямо в лицо, он не хотел поворачиваться.
В дверь постучали, а затем открыли. Это была мать.
-Нет, Володя, ты только посмотри на него! - она упиралась руками в бока и визгливым голосом кричала в сторону кухни. - Лежит, понимаешь ли! Трагедия у него!
Слова доносились до него как из тумана, они уже не обижали, не задевали. Их говорил для него какой-то совсем чужой, не родной человек. Слез уже не было.
-Ну, ничего! Жрать захочешь - сам придешь! - пригрозила мать и захлопнула дверь. И произнесено это было таким голосом, знаете, шипящем, как будто стоят за спиной, крадутся с ножом и приговаривают: "Сейчас-сейчас.... Сейчас ты у меня получишь..."
Он знал, что не захочет. Во всяком случае, пока он был в этом уверен.
Он знал, что мать превратит обычный рядовой обед в фарс, комедию в лицах, будет издеваться, комментировать каждое действие и давить, давить тяжелым взглядом.
Поэтому перспектива умереть от голода здесь, в своей комнате, оставшись наедине со своими мыслями, была куда более радостной.
А еще совсем недавно все было совсем по-другому.
Казалось, что не было человека счастливее, чем Жора. Он сам так считал и легко бы ответил на этот вопрос: "Я! Конечно, я, кто же еще?!"
Была пора осенних каникул. На деревьях почти не осталось листвы. Она вся тяжелым разноцветным ковром покрывала мокрый асфальт, прилипала к кроссовкам.
Осенью можно восторгаться лишь тогда, когда ты по-настоящему счастлив. Только тогда ты видишь все это многообразие оттенков, только тогда холодный пронизывающий ветер кажется тебе свежим воздухом с немного сладковатым запахом уходящего лета.
Когда люди несчастны, они замечают только бесконечный дождь, лужи, грязь, хмурость, серость. И, кажется, до счастья еще так далеко.
Жоре же для счастья нужны были только одни глаза. Как говорил Дёма, грязно-болотные.
Как видел Жора - цвета гречишного мёда.
Он влюбился в эти глаза с первого взгляда, как только Дёма переступил порог их класса.
Щурясь, надменно оглядывая своих будущих одноклассников, ухмыляясь, он вошел в класс и сел на свободное место. Свободное место было не единственным - Жора сидел один, но Дёма выбрал место рядом с Мишаней Красновым.
Внезапно уколовшая обида и ревность заставили тогда Жору уткнуться носом в тетрадь и стараться не обращать внимания на новенького.
Дёма быстро заработал в школе авторитет. Он был по жизни массовиком-затейником и шутником, поэтому почти сразу становился душой любой компании.
Жора часто думал о том, что ему, помимо "списать" больше нечего предложить Дёме.
Он был отличником, ходил в музыкальную школу, на курсы французского языка и занимался теннисом. Свободного времени, чтобы влиться в компанию, которую создал вокруг себя Дёма, не было.
Они же после школы постоянно "зависали" на стадионах и детских площадках, пили пиво.
Шанс представился довольно скоро - в школе собрали команду КВН. Дёма сразу вызвался участвовать, писать шутки, быть капитаном команды, ставить номера и все, что только можно было на себя взять. Из-за огромной нагрузки, времени на учебу совсем не оставалось, так как доверить какое-либо дело другому Дёма просто не мог.
Он и так не особо блистал своими знаниями, а теперь вообще скатился на бесконечные двойки. Это заметили и родители, и учителя.
И однажды классный руководитель оставила Дёму и Жору после уроков и попросила Жору подтянуть незадачливого одноклассника хотя бы на прежний уровень.
Счастью Жоры не было предела, однако в силу пацанского максимализма он лишь опустил голову и буркнул в ответ: "Делать мне, что ли больше нечего?"
На что учительница справедливо заметила, что на предстоящих каникулах за неимением у него друзей делать будет как раз таки нечего.
Дёма катал во рту жвачку, сунув руки в зеленые брюки с карманами, закатывал глаза и был явно не в восторге от перспективы - провести каникулы в компании "ботана".
Но и родители, и учителя были непреклонны.
И вот, в начале каникул Дёма оказался на пороге Жориной квартиры. Родители были на работе, младший брат был отправлен на каникулы за границу.
Жора так волновался, что не мог попасть ключом в замочную скважину, чувствуя плечом исходящий от Дёминого тела жар.
-Да что ты там ковыряешься? - жахнуло над ухом и заставило заволноваться еще сильнее.
-Сейчас, - пролепетал в ответ Жора и наконец справился с замком. Дверь открылась и он пропустил Дёму в свою квартиру.
Обстановка восхитила Дёму, внутренне заставив проснуться зависть - на полу паркет, высокие потолки, резные арки, длиннющий коридор, 4 комнаты, 2 балкона и огромная кухня.
Они прошли в комнату Жоры, где сели на полу с бутербродами и кофе, и обложились книжками.
Прошло больше часа, Жора читал ему в слух про ядерную энергетику, а Дёма валялся на полу с задранной футболкой, закинув руки за голову и перекатывал языком на губах большую зеленую виноградину, оторванную от большой грозди, лежащей здесь же на тарелке.
-Мммм....-протянул он, лопая ее губами. Брызги разлетелись, попадая на его щеки лоб, волосы.- Скукота...-он сел, пережевывая мякоть.
Жора оторвался от чтения и посмотрел на него. Темные, какого-то красно-шоколадного оттенка, взъерошенные волосы, серая футболка с мокрыми пятнышками от брызг, загорелое лицо и руки, все в мелких шрамах. Он сглотнул подошедший к горлу ком.
-У меня есть идея получше, - Дёма заговорщицки прищурил глаз, вскакивая на ноги, и ушел в большую комнату. Вернулся он оттуда с бутылкой ликера.
-Это...это родителей, - неловко пролепетал Жора, глядя на него.
-Да ну и что? Там столько всего, они даже не заметят! - и он был прав. Разномастного алкоголя в квартире было пруд пруди, хоть упейся. Но отец давно завязал, мать коллекционировала. Внимание на состав коллекции никто не обращал.
-Ну...-Жора помялся. - Ну ладно, - впервые улыбнулся Дёме своей искренней улыбкой.
Дёма внимательно посмотрел на него, чуть удивленно, будто увидев что-то необычное, что заставило его задуматься.
Жора принял это на свой счет и быстро отвел взгляд, вставая на ноги.
-Я тогда рюмки принесу...-и так и не подняв головы жора ушел на кухню. Откуда вернулся с двумя квадратными стаканами. - Рюмок не нашел, - пожал он плечами.
-Сойдет! - Дёма уже лежал на прежнем месте, сворачивая бутылке голову. - Иди сюда! - он хлопнул по ковру рядом с собой и отложил пробку в сторону.
Жора опустился на пол рядом с ним и поставил между ними два стакана. Дёма, по-хозяйски, деловито налил в них по половине и отставил бутылку в сторону.
Они взял каждый по стакану.
-Вообще-то я не пью... - зачем-то сказал Жора и тут же пожалел об этом.
-Ну, всё бывает в первый раз, - Дёма хохотнул и сделал глоток.
Жора последовал его примеру. Ликер приятно сахарился на губах, вязкой жидкостью проникая в рот, обволакивая язык и скатываясь по горлу.
Внутри тут же разлилось тепло, кончики пальцев защипало, мышцы расслабились, заставляя прикладывать усилия для движения.
-Вкуснятина, - облизнулся Дёма и улыбнулся Жоре.
Жора тоже улыбнулся в ответ, чувствуя себя раскованней.
-Может да ну эту физику? Давай сыграем в карты? Я много фокусов знаю, - вдруг предложил Дёма и в надежде заглянул в его глаза.
-Давай, - неожиданно для себя согласился Жора и взял с полки новую колоду карт.
Дёма быстро перетасовал их и раздал.
Играли сначала на интерес. В перерывах Дёма показывал Жоре фокусы, заставляя угадывать секрет.
Ликер в бутылке уменьшался - они уже пили по второму стакану.
Как раз пришло время играть на желание. Жора изо всех сил старался собрать мысли и выиграть, во что бы то ни стало. Он уже знал, какое загадает желание.
Удача улыбнулась Жоре, но, как ему показалось, Дёма поддался специально.
-Ну?..- наигранно обреченно спросил Дёма, откидываясь на локти.
Жора долго смотрел ему в глаза, а потом выпалил:
-Я хочу, чтобы ты меня поцеловал.
Будь что будет, думал он. Больше ждать не было сил. Хотелось прижаться губами к этим сладким алым подушечкам, потрогать их языком. Голова кружилась, он сам себе не верил.
Дёма внимательно смотрел на него, выждал паузу. Потом резко сел, потянулся к нему, прижимая его спиной к стене, и коснулся своими губами его губ.
В этот момент внутри всё задрожало, хотелось все вернуть обратно, отменить свое желание. Тело прошило, будто электрическим разрядом, и он, маленьким светящимся шариком, бился теперь в черепную коробку, пытаясь вырваться на волю.
Жора уперся ладонями в плечи Дёмы, пытаясь его оттолкнуть, но у него ничего не вышло, да и сдался он довольно быстро...
Это был его первый поцелуй. Он даже и не представлял, что он будет таким, с мальчиком, да еще и с тем самым, о котором так долго мечтал.
Губы Дёмы были сладкими, более опытными. Его горячий язык нагло протиснулся между зубами Жоры и нашел его, такой же горячий и шершавый.
Дыхание обоих участилось, обжигая щеки, молодое сердечко колотилось так, будто готово было пробить собой грудную клетку и выпорхнуть в приоткрытую форточку.
Они целовались, изучая движения друг друга, оттачивая их, делая более ловкими, до самого вечера, забыв про истинную причину встречи.
Дёма ушел домой только тогда, когда с работы вернулись Жорины родители.
На прощание, на лестничной клетке, они долго смотрели друг другу в глаза, не говоря ни слова.
Улики скрыть удалось, родители ничего не заподозрили.
Весь вечер Жора, лежа в постели, вспоминал прикосновение Дёминых сладких губ и ожесточенно теребил признак своей мужественности. В 15 лет гормоны зашкаливали, пульсируя в мозгу, гудя в ушах, груди.
Он вспоминал не только сегодняшний поцелуй, он вспоминал так же моменты из их общей школьной жизни - капельки пота на его висках в спорт зале, пружинящие прыжки с мячом к корзине, оголенную поясницу - его кофта неизменно задиралась, когда Дёма вставал на цыпочки, чтобы дотянуться до, стоящего на шкафу, цветка.
Он не ожидал бесцеремонного Дёминого звонка в домофон на следующий день.
С этого дня они проводили вместе каждую минуту свободного времени.
То, что происходило между ними, никогда не обговаривалось в слух. Им было достаточно негласных, невербальных признаний другу другу в своей симпатии и неожиданно возникшей привязанности.
Дёма признался ему только в том, что давно обратил на него внимание и всегда знал, что он не просто "ботаник", как считало большинство.
И Жора не был "ботаником". Он смог полностью раскрыться перед этим развязным, вечно смеющимся мальчишкой, показать свое остроумие, рассказать о своих истинных увлечениях.
Они с утра до вечера по выходным шлялись по улицам, только вдвоем, Дёма не звал своих друзей - ему так же было достаточно общества своего нового друга.
Между ними оказалось много общего. Они оба фанатично любили кино, могли спорить до срыва голоса, а потом вместе смеяться этой глупости.
Так же они оба превосходно плавали и делали это при любом удобном случае. И оба довольно не плохо катались на коньках. Разве что Дёме хватало роликов, а Жора был предан льду и лезвиям, вместо каучуковых колес. Это стало поводом для первого, так называемого, "свидания". Они вместе пошли на каток.
Там можно было не стесняться хватать друг друга за руки и иногда прижимать к себе - все-таки лёд и неуклюжесть делали своё дело.
А потом вместе, с отбитыми руками, ногами и попами, они шли по темной улице домой к Жоре - родители давно были знакомы с Дёмой и были рады тому, что у их сына наконец появился лучший друг. И были абсолютно не против того, чтобы Дёма оставался у них ночевать.
Каникулы подходили к концу и Жора, со страхом, ждал начала школы.
Но на его удивление ничего не изменилось. Точнее, изменилось, кардинально изменилось. Дёма пересел за его парту, мотивируя это тем, что так удобнее будет списывать. Нет, он не скрывал от своих друзей, что подружился с Жорой. Но он не мог удержаться от очередного подкола в его адрес. Ему безумно нравилось смотреть, как Жора краснеет, ревнует, злится, обижается. Но он по натуре своей был отходчивый и мягкий, издеваться и шутить над ним можно было легко и беспрепятственно.
Потому что потом, на перемене, в школьном туалете за закрытой дверью, вся обида улетучивалась, Жора таял, размокал, смотрел масляно и влюблено.
С этого момента он начал вести личный дневник, куда записывал все свои переживания, чувства, эмоции. Ему нужен был поверенный в его тайнах, хотелось поделиться с кем-то своей бесконечной радостью.
Он думал о нём днём и ночью, особенно ночью - стоило ему закрыть глаза, как перед ним рисовался образ Дёмы. Жилистое упругое тело, острые костяшки бедер, плоский живот с дорожкой темных волос, идущей от линии джинсов к пупку - все это заставляло его тело напрягаться, глаза зажмуриваться, а руку неустанно блуждать по вставшему члену, чтобы унять это сумасшедшее возбуждение.
Однажды родители Жоры уехали в командировку на три дня по делам, оставив Жору одного. Тимура - его брата - они отправили к бабушке по маминой линии.
Отношения в семье у Жоры вообще складывались довольно странно. Его младший брат Тимур считался юным дарованием, гением, ребенком "индиго". Так матери сказала какая-то гадалка. И мать свято верила это, холила и лелеяла своего второго отпрыска. Строго воспрещалось на него кричать, заставлять что-либо делать и принуждать.
А юное дарование делало что хотело - прогуливало школу, курило, потягивало пиво в свои тринадцать лет и даже покуривало травку с пацанвой в подъездах.
Это все оставалось незамеченным одетой в розовые очки матерью. Она подсовывала Тиме листочки-карандашики, книжки и все, что могло как-то развить ее ребенка и указать ей - простой смертной - в чем все-таки талант ее маленького гения и не упустила ли она чего.
Но Тиме было абсолютно пофигу на всю эту муру, он хотел только играть на компьютере и таскаться по улицам с друзьями.
За что он ненавидел своего старшего брата - сложно было сказать.
К Жоре в семье было другое отношение. В него абсолютно не верили и толкали на всевозможные курсы только потому, что ему само с неба, как Тиме, не упадет, ему придется зубрить и корпеть над книжками, чтобы хоть чего-то в жизни добиться и не позорить семью. Ему же наоборот все давалось легко. Хоть он и ненавидел музыку, ходил туда только потому, что у него не было выбора. Старая учительница относилась к ученикам как к бездарям и всероссийскому позору, била по рукам линейкой, постоянно орала, когда ученик брал не ту ноту. Для Жоры музыка была пыткой, несмотря на то, что у него был абсолютный слух и он легко запоминал партии.
С физическим развитием так же не было проблем, поэтому теннис так же был для него довольно легким времяпрепровождением. И даже языки - и те давались ему легко. Он пил залпом новые знания, умел их применять, схватывал на лету.
Но его успехи всегда оставались незамеченными. До тенниса он ходил на рисование, рисовал довольно не плохо, получил даже какие-то грамоты на конкурсах. Родители никак не отметили этот факт, и интерес Жоры к рисованию быстро угас. Видя это, мать верещала, что тратит на него бешеные деньги, а он, неблагодарная свинья, еще нос воротит. Но отец встал на сторону сына в этот раз - не хочет, пусть не ходит.
С отцом у Жоры отношения всегда складывались лучше, чем с матерью. Он к нему тянулся, любил его, уважал, слушался, стараясь выполнять все его указания. Хоть отец частенько его бил. Когда он попадал под горячую руку, или же Тима его подставлял, сваливая на него свою вину, или еще за какие провинности.
А когда отец уходил в запой - начинался настоящий ад. Мать собирала манатки, паковала своего ненаглядного сыночка Тимура и сваливала к бабушке, оставляя Жору один на один с пьяным отцом.
Мотивировала она это своей ревностью к родительскому авторитету, мол, любишь его - вот и сиди с ним.
Но, даже не смотря на все это, Жора старался сохранить в семье хорошие отношения, старался не обижаться, во всяком случае, он никогда не показывал этого.
Тиме в семье доставалось все - подарки на праздники те, что он пожелает, поездки заграницу. Жора же на всю жизнь запомнил урок с велосипедом и больше никогда ни о чем не просил.
Однажды ближе ко дню рождения Жора аккуратно пытался за столом или просто, проходя по квартире, намекать, что он хочет велосипед, какой, сколько он примерно стоит - выбирал самый дешевый, чтобы уж наверняка.
Отец многозначительно изрек: "Я подумаю", и Жора остаток времени до дня рождения ходил как отполированный полтинник.
Но на день рождения его ждало разочарование - подарком ему была книга о жителях морских глубин. Он едва удержался, чтобы не расплакаться. Поджал губы и выдавил из себя улыбку и стандартное: "Спасибо большое, да, очень нравится, да, то, что хотел, да".
Но больше всего его обидело то, что спустя пару месяцев на день рождения Тиме был подарен новый мобильный телефон.
Тогда он решил сам во что бы то ни стало заработать себе на велосипед. Он разносил газеты, клеил объявления, помогал с переездами и в итоге к концу весны он купил сам себе новый красный велосипед. Счастью ребенка не было предела. Но в семье это, опять же, осталось незамеченным.
Жора не стал тогда придавать этому большое значение, чтобы не портить впечатление от собственного маленького праздника.
Так вот однажды, родители Жоры уехали в командировку и оставили его одного.
Он не преминул этим воспользоваться и пригласил домой Дёму.
Дёму - человечка, без которого больше не видел своей жизни, который стал "лучом света в тёмном царстве", как когда-то писал Добролюбов.
Он чувствовал отдачу, чувствовал взаимность. Никогда в жизни с ним такого не было. Это было по-настоящему ново - его любили, любили в ответ и просто, "за" и "вопреки", его тоже любили. И он знал это, точно знал. Хоть и ни разу не слышал.
Заграбастав холодного с улицы Дёму в свою тёплую постель, он начал отогревать его своим горячим телом, жар которого проходил через клетчатую тонкую пижаму.
Позволял Дёме запустить ледяные руки ему под кофту, греть их о его горячую спину и грудь, боролся с нарастающей дрожью, гладил его по грязным сальным волосам и улыбался.
А Дёма шмыгал красным носом, улыбался в ответ и вжимал его в постель.
В этот момент они оба поняли - пора. Тот день настал. И бороться со своими желаниями больше нет сил.
Они хотели друг друга больше, чем все, что могли хотеть мальчишки в их возрасте.
"Нас с тобою ведь интересует - меня твоё, тебя моё тело" - строчка из песни, играющая в голове у обоих.
Руки Жоры, уже совершенно не стесняясь, стянули с Дёмы колючий свитер и сбросили его на пол.
Дёма смотрел ему в глаза потемневшим, мутным от желания взглядом, а руки сами по себе шарили в поисках края его кофты.
Жора не мог больше ждать, он стянул с себя её сам, отбрасывая в сторону, на середину комнаты и принялся за пряжку Дёминых джинсов.
Она долго не поддавалась дрожащим от перевозбуждения пальцам, но вскоре ему всё же удалось с ней справиться. Дальше тугая пуговица сдалась быстрее.
Все движения были, будто, в спешке, сопровождались сбивчивым дыханием, руки дергали не аккуратно, губы бесцельно тыкались в обнажающиеся кусочки кожи.
Как только вся одежда, кроме белья, была вытеснена из-под одеяла, они оба замерли, вдруг осознав серьезность момента, свою собственную зажатость и неопытность.
Жора помолчал немного и решительно встал.
-Я сейчас, - он вышел из комнаты и вскоре вернулся с баночкой маминого крема.
Жора залез обратно в кровать.
-Это чтобы...ну...всё получилось, - стального цвета глаза смотрели серьезно и уверенно, что даже Дёме стало спокойней.
Он забрал баночку у Жоры, мельком разглядывая название и понимая, что совершенно не знает, что делать и с чего начинать.
Только догадывается. В общих чертах.
Но и здесь Жора пришел к нему на помощь. Он в очередной раз поцеловал его в губы, посмотрел в глаза и повернулся к нему спиной, ложась на бок.
Дыхание было шумным и тяжелым, из-за него было не слышно, как ухают об грудную клетку их сердца.
-Так будет проще, на первый раз...я читал.
Дёма облизал вмиг пересохшие губы и встал на колени. Одеяло скользнуло с него вниз.
Он спустил свои трусы до колен, освобождая стоящий колом немаленький член, влажный от смазки.
Жора мельком обернулся на него, увидев его обнаженным, в его глазах потемнело, во рту пересохло. Он проглотил подошедший к горлу ком и спустил свои трусы, оголяя круглые упругие ягодицы.
Дёма катнул во рту накопившуюся слюну, протянул руку и погладил его по обнаженной попе.
Жора вздрогнул от неожиданности, как от электрического разряда и весь напрягся, хотя точно знал - нужно расслабиться.
Дёма отвернул крышку у баночки. В ноздри ударил приятный цветочный запах. Взял небольшое количество крема, нанес его себе по всей длине члена.
Взял еще небольшое количество, точно не зная, сколько нужно, поставил баночку на подоконник и прилег рядом с Жорой.
Рука скользнула под одеяло, снова погладив упругий холмик с бархатной гладкой кожей.
Осторожно раздвинув его ягодицы и задержав дыхание, Дёма коснулся пальцами его маленькой и узкой дырочки. Жора снова вздрогнул и закрыл глаза, дыша ртом. Он ждал этого, он хотел, он готовился к этому весь день в ванной. Он знал наверняка, что сегодня это наконец произойдет.
Дёма облизал губы и придвинулся ближе, надавливая пальцами на его сжатое колечко мышц и вымазывая его в креме.
Придвинувшись еще ближе, он протолкнул свой член между его ягодиц и Жора почувствовал, как головка члена упирается в его дырочку.
-Только ты...это... -сбивчиво заговорил он. - Осторожно, ладно?
-Ладно, - шепотом ответил ему Дёма и толкнулся бедрами вперед, не ослабляя давления, нажимая членом на его анус, стараясь проникнуть в него хоть немного.
Жора часто задышал, почувствовав приближающуюся, но пока терпимую боль.
-Не больно? - поинтересовался у него Дёма, продолжая движение и прижимая его бедра к себе.
-Немного, - честно ответил Жора, и вдруг, неожиданно для самого себя, нагнулся сильнее и подался бедрами назад, навстречу ему.
Головка члена проскользнула в него, Дёма ахнул, а Жора, обволакивая ее своей тугой горячей плотью, стиснул зубы и зажмурил глаза, стараясь сдержать стон, который все равно вырвался наружу сдавленным пищанием.
Он резко и коротко выдохнул и глубоко вдохнул, упираясь головой в стену.
Дёма положил руки на его бедра и качнул своими, вставляя ему наполовину.
Жора боролся с болью размеренным дыханием, сжимая пальцами простынь, сжимая зубы, чуть ли не кроша их в пыль.
В следующий толчок член вошел в него полностью, заставив Дёму простонать от наслаждения, которое доставляла ему плотно сжавшая его достоинство плоть Жоры.
Не имея возможности церемониться дальше, он сразу начал часто двигаться, вырабатывая определенный ритм под дыхание.
Жора чувствовал, как он толкается внутри него, чувствовал как волнами откатывает боль, призывая новые ощущения, которые он никогда раньше не испытывал..
Это чувство полной зависимости, стыда, унижения, доверия, безвольности и обожания одновременно кружили голову и туманили мысли.
Он нагнулся еще сильнее, отставляя свою попку, упираясь руками в стену и полностью растворяясь в ощущениях. Какая-то задеваемая Дёмой точка внутри него не давала ему вернуться в сознание реальности, заставляя мысли путаться, бежать из сумасшедшей головы.
Из его губ вырвался первый стон наслаждения, который он как ни старался не смог удержать. Дёма почувствовал свободу и тоже перестал стесняться, постанывая и хрипя, двигаясь быстрее, жестче, раскачивая, растягивая его дырочку.
Стоны стали частыми, безудержными, Жора жмурился, гладил рукой свой член, мычал, губы чесались от вибрации.
Ощущения внизу живота и внутри себя смешивались в одно целое, готовое взорваться фейерверком оргазма.
В этот день они не отпускали друг друга ни на минуту, продолжая трогать, тискать, менять позы, уже предлагая их вслух. Жора был не против, вставал так, как просил Дёма, забрасывал на него ноги, заставляя держать.
После, вместе принимая душ, они, вопреки своим ожиданиям, совершенно не боялись смотреть друг другу в глаза, даже наоборот, стали вести себя более раскованно, мыли друг друга, пенили шампуни на волосах, дурачились, писали всякое на зеркале, смеялись.
Вытерев себя насухо, они вернулись в горячую постель.
В комнате явственно чувствовался запах секса, он нравился обоим, возбуждал.
Дёма лёг на спину и закинул руки за голову.
-Слушай...а может ты...-начал он и замолчал.
Жора вопросительно на него посмотрел.
Не сумев подобрать слова, Дёма подвигал языком по внутренней стороне щеки.
Жора понял его намек, но краской не занялся, напротив, отреагировал на это совершенно спокойно.
-Я сам хотел предложить, - улыбнулся ему с прищуром хитрых завораживающих глаз и скрылся под одеялом.
Дёма почувствовал как его рука обхватывает его уже снова стоящий член и стянул одеяло с его головы.
-Я хочу смотреть, - пояснил он свои действия.
Жора усмехнулся, глянув ему в глаза, и снова перевел взгляд на его член. Он был большой, влажный и пах чем-то сладковатым, молочным.
Он коснулся языком его головки, вобрал его в себя, насколько хватило во рту места, одновременно сжимая его ладонью и двигая рукой вслед за движением губ.
Во рту сразу стало много слюны. Он аккуратно проглотил ее, стараясь не задеть зубами нежную кожу.
Губы плотно сомкнулись на его стволе, язык продолжал поглаживать его. Он двинулся вниз к его основанию и, почувствовав его у горла, двинулся назад, определив для себя расстояние.
Облизав его таким образом, он начал посасывать его, двигаясь по нему от основания к концу, втягивая щеки и сглатывая появляющуюся во рту жидкость.
Дёма закрыл глаза, выгибая спину, и застонал, запуская пальцы в его волосы.
-Да...-Дёма начал гладить Жору по голове, направляя ее. - Да, вот так...соси, мой хороший...-шептал он.
А Жоре нравились эти одобрительные поглаживания, возбуждали произносимые им слова.
Когда Дёма кончил, Жора попытался отстраниться, так как точно подгадал этот момент, но рука Дёмы на затылке не дала ему этого сделать.
В его рот трижды выстрелила сперма Дёмы, вязкая, густая, чуть сладковатая, она стекала вниз, в его горло.
Он глотал и думал, что один период его отношений начался со сладкого и густого ликёра. Теперь они встали на новую ступень. Она пьянила не меньше алкоголя.
После этого случая они трахались везде. В школе в туалете, дома перед школой, когда заходили друг за другом по утрам, в лифтах и темных подъездах.
Они не могли насытиться друг другом, не могли не прикасаться, не могли не целовать, не могли не смотреть в глаза.
Признание в любви они сделали друг другу совершенно неожиданно, сидя на лавочке в московском саду Эрмитаж.
Была весна, май, учиться никто не хотел, все уже были в предвкушении летних каникул.
Держа руки в карманах бежевых широких брюк с карманами, Дема щурился от солнца, сидел, развалившись на деревянной лавке, прислонившись к спинке.
Солнечным в тот день было все - его рыжая клетчатая рубашка, золотые блики на его волосах, взгляд. Жора сидел на лавочке рядом с ним, пожав под себя одну ногу, и упоенно рассказывал о чем-то, иногда невнятно произнося слова из-за зажатой за щекой конфеты, белая палочка которой торчала изо рта.
-Я тебя люблю, - произнёс Дёма ровным будничным голосом. Будто не признавался в своих чувствах, а просил зажигалку.
Эта фраза заставила Жору замолчать. Он хлопал глазами, глядя не его невозмутимое выражение лица.
-И я тебя, - ответил он, наконец, немного растерянным голосом.
Так началась их эпоха откровенной любви. Важной, нужной, трепетной.
Дёма не раз защищал его от нападок сверстников, часто говорил, что любому перегрызет горло, если кто вздумает обидеть его любимого человечка.
Жоре было приятно, он верил ему, смотрел открыто, говорил всегда искренне.
Родители не понимали такой перемены в сыне. Он отчего-то вдруг стал таким светящимся, радостным, улыбчивым. Перестал говорить что либо поперек вообще, не вступал ни в какие конфликты.
Единственное, о чем он попросил - это остаться на лето в Москве. Родители удивились, но препятствовать не стали.
Они остались на всё лето в городе одни. Друзья разъехались по дачам, лагерям, санаториям. Но им было абсолютно плевать. Они ходили на местное водохранилище, купались, загорали, катались на велосипедах, ходили в кино. Даже однажды ездили вместе с Дёмиными родителями на дачу, где поймали ёжика, побили все колени о гравий, наелись до отвала шашлыка и загорели, будто на курорте.
Ссоры, конечно, были. До истерик, до драки, до молчания друг на друга в течении нескольких часов. Но это вовсе не омрачало их хрупкого, тщательного спрятанного счастья.
Они были вместе два года. Беда грохнула неожиданно, как обухом по голове.

Осень. Холодная, нудная - такой она стала после случившегося.
А тогда, в тот день, за окном светило солнце, теплый ветерок гонял по асфальту опавшие листья. Хотелось поскорее сбежать из этого душного класса. Слова учителя совершенно не укладывались в голове.
Вместо того, чтобы слушать его, Жора рисовал в своем дневнике. Синей шариковой ручкой рисовал высотный дом напротив школы, маленькие домишки, окружающие его, школьный двор. Все схематично, жирно выделяя края, штрихуя.
Увлечённый этим занятием, он не заметил подошедшего учителя. Он постоял над Жорой какое-то время и вдруг неожиданно выдернул тетрадь.
Жора резко вскинул голову, пытаясь выхватить тетрадь из его рук.
-Отдайте! - беспомощный взмах руками.
-Сейчас посмотрим, чем ты занимаешься вместо уроков, - в голосе учителя прозвенела сталь оскорбленного до глубины души человека.
Он открыл тетрадь на произвольной странице. Сердце Жоры ухнуло и провалилось.
-Когда я его вижу, внутри меня всё начинает дрожать. Я не могу себя контролировать. Его запах кружит мне голову... - начал читать учитель вслух. Уши Жоры загорелись, лицо залилось краской. В это время, учитель перевернул несколько страниц. - Сегодня у нас был секс...
На этих словах Жора вскочил со стула и выбежал из класса.
По горячим щекам ручьем бежали слезы. Оставив в школе сумку, он выбежал из здания.
Дёма какое-то время сидел на месте, ошарашенный подобной выходкой учителя.
Потом уверенно встал, брови его сдвинулись на переносице. Не слушая, что говорит преподаватель, он забрал вещи Жоры, свои и вышел из класса.
Пробежал по коридору, спустился вниз. Не найдя его, он забрал их куртки и вышел из здания школы.
Жору он нашел на детской площадке перед парком. Он сидел на лавке, уткнув лицо в сложенные на коленях руки.
Дёма положил вещи на лавку рядом с ним.
-Родной мой... - он погладил Жору по голове. - Не плачь. Всё будет хорошо. Не обращай внимания на них. - Мы что-нибудь обязательно придумаем.
И тогда Жора поверил этому спокойному голосу, этим нежным прикосновениях к своим волосам.

Придя домой, он понял - всё пропало.
Родители сидели на кухне. Отец, одев очки, читал его дневник. Мать курила у окна. Тима вертелся на стуле и похабно скалился.
Жора уронил сумку на пол.
-Ты...педик? - отец поднял на него глаза. - Мой сын - педик? - голос был спокойны, что непредвещало ничего хорошего.
-Нет, Володя, ты посмотри на него! - не выдержала и заверещала мать. - Я его растила, одевала, кормила, а он! Что ты смотришь, скотина не благодарная?! Ублюдок! Самый настоящий выродок! Я с самого начала знала, что ты с гнильцой! Но что такое можно от тебя ожидать!...Это же уму не постижимо!- мать переходила на ультразвук, махала руками, плевалась, глаза были полны ярости и какой-то жгучей ненависти.
Жора молча стоял, руки безвольно повисли вдоль тела. В глазах уже не стояли слезы. Взгляд стал пустым и безучастным.
Отец поднялся. По спине Жоры пробежал холодок, но он не двинулся с места.
Владимир Натанович в несколько шагов преодолел разделяющее их расстояние, остановившись вплотную перед ним.
-Пап, я... - шепотом начал Жора, но тут же получил сильный обжигающий удар по лицу, который заставил его отшагнуть в бок и удариться о, стоящий в коридоре, шкаф-купе.
-Заткнись, - жестко приказал отец.
И тут Жору как плетью стегануло.
-Ублюдок, - повторил он слова матери.
Это слово, сказанное отцом, начисто лишило Жору чувства самосохранения, выбило из колеи. Все вокруг стало, будто, вмиг ненастоящим.
Он уже не обращал никакого внимания на сыплющиеся на него удары.
Помнил, что упал на колени. Помнил яркую ослепляющую боль в животе и спине. Помнил запах ковровой дорожки и солоноватый привкус крови. Издалека откуда-то были слышны визги матери, злорадные смешки брата, жестокие слова отца.
Самих слов он не помнил, помнил только, чтобы было очень больно. Больнее, чем от его сильных ног, бьющих по незащищенным местам.
Когда его заперли в комнате, он первым делом бросился к компьютеру - написать Дёме, всё ему рассказать. Но тот не включался. Отсутствовали все провода.
Жора обессилено упал на кровать. По щекам снова потекли слёзы.
Мобильный телефон так же остался за дверью его комнаты.
Но надежда на лучшее не пропадала. Он прилёг на кровать. Тело болело, но ему было плевать. Он надеялся, что это и будет служить наказанием. И боялся себе представить, что будет, если им с Дёмой запретят видеться.
На следующий день в комнату вошёл отец и сообщил ему, что они с матерью решили отправить его в Ростовскую область, в специализированный интернат. Не обычный, для отказников. А интернат для детишек из богатых семей, с должным образованием, в котором осуществляется усиленная подготовка к поступлению, с большой территорией, практически ресторанной едой, со своим бассейном, теннисным кортом. В общем, где созданы все условия для неплохой жизни и учёбы.
-Это не обсуждается, - добавил жестко Владимир Натанович, увидев, что Жора хочет что-то возразить. - Я уже направил туда твои документы. После завтра выезжаем, - за отцом закрылась дверь.
Эта новость оглушила Жору, заставила безвольно лечь.
Он не знал ничего о Дёме, Дёма не знал ничего о нём. Пытался ли он позвонить? Что сказали ему родители?
И самое главное - как дальше жить?
Он знал, что если отец сказал, то он обязательно сделает то, что обещал.
Ему ничто не помешает.
Перед подростком встал по-взрослому тяжелый и серьезный выбор - жить без него или умереть?
Умирать было страшно. Тем более, он не знал, о чём сейчас думает его любимый, знает ли он о планах родителей.
Он точно знал, что это станет для него ударом. Но так же точно знал, что не сможет жить там. Один, без него.
В голове всплыли все воспоминания из детства. Появилось четкое осознание того, что он никогда никому нужен не был. В него никогда никто не верил. Его никогда никто не любил. Всю жизнь его душили, ломали, принижали.
И только появился тот человек, которого он ждал всю свою жизнь, как его тут же хотят забрать, отнять у него, опять сделать ему больно, специально заставив страдать.
Но сердце его было не железным, оно не могло выдерживать такие пытки одну за одной, подряд.

Спустя полчаса после того, как за матерью закрылась дверь, он медленно встал.
Ноги были ватными, руки не слушались.
Он вышел из комнаты, медленно, словно в бреду, держась за стенку, прошел в ванну.
Он даже не почувствовал на себе пристального отцовского взгляда. Закрыв за собой дверь, он повернул замок. Прислонился к ней спиной и запрокинул голову.
Постояв так пару минут, он шагнул к шкафчику над раковиной. Посмотрел на себя в зеркало. Темные спутанные волосы, слегка вьющиеся. Под серыми глазами темные круги. Губы потрескались. В уголке рта запеклась кровь.
Он открыл дверцу, убирая свое отражение.
Там стояли пузырьки с различными мамиными лекарствами. Она была любительница таблеток - от бессонницы, успокоительных, антидепрессантов и прочего.
Он знал, что от гомеопатии еще никто не умирал, поэтому сразу убрал эти пузырьки в сторону. Нашел действительно сильные препараты, достал их, и, не закрыв шкафчик, сел на пол, прислонившись к бортику в ванной.
-Ты же простишь меня?.. - шепотом спросил он вслух. Протянул руку, крутанул кран. Вода зашумела, не давая возможность извне слышать происходящее в ванной.
-Ты должен понять меня, родной...- шептал он, читая надписи на пузырьках. - Я не смогу так больше жить. Не смогу, ты знаешь... Я люблю тебя, - он высыпал на ладонь горсть таблеток из разных пузырьков, проглотил подошедший к горлу ком, тряхнул головой, убирая челку с лица.
-Хорошо, что все произошло сейчас, когда...вся жизнь впереди. У тебя есть шанс вырваться. Ты обязательно поступишь в ВУЗ, на актёрский, как ты и хотел...А у меня нет шанса. И никогда не было. Ты простишь меня. Ты справишься...-он вытер ладонью бегущие по щекам слёзы. Посмотрел на таблетки и быстро, чтобы не оставить себе выбора, все закинул себе в рот. Поднялся, схватившись за раковину и запил водой из-под крана. Постоял немного и закрыл шкафчик. Снова посмотрел на себя в зеркало. Усмехнулся своему отражению, мысленно прощаясь сам с собой. Выключил воду, вытер лицо и руки и вышел из ванной. Так же медленно вернулся в свою комнату и лёг обратно.
Открыв глаза, он посмотрел в потолок.
-Простите меня...мама...папа...- беззвучно шевелил он губами. - Я и вас тоже любил.
Потолок начал медленное движение по кругу. Жора закрыл глаза, чувствуя, что голова кружится, его начинает клонить в сон. Из уголков глаз стекли последние слезинки.
Он снова беззвучно прошептал одними губами:
-Любви у меня много.... Хватило бы на всех...

@темы: Проза

---

[Ниэби Оленьи Рожки]

Стало тихо. Темно. И рука дрожит,
поддаваясь нечетким линиям,
заливаясь рассветно-синим
и закатно-чужим.

Позабыв о богах и религиях,
не забыл, как покрывшись инеем
задыхался моим именем?
А у ног этажи. Этажи

и пролетов черная изморозь.
Серой сыростью пахнет сырость.
Ты меня выписал, выменял
как продажное пестрое лето.

Но только, прошу, держи меня,
расцветай и цвети внутри меня.
Я в руках твоих легким дымом, я
лишь фонарь
не дающий
света...

@темы: Стихи

---

[ErikaF]

Ненависть в кофейной гуще, не спасает даже сахар.
Кипяток целует губы, холодок ласкает кожу.
Ты не знал, куда приводит: во дворец или на плаху
Шоколадный взгляд мерзавца против серых глаз святоши.

Голова должна быть трезвой, так что винам - лишь отказы.
В мире карт и алкоголя сразу видно чужеземца.
Жаль, ты злишься так заметно, нет простора для фантазий.
Дуэлянт - не значит пуля, можно и насмешкой в сердце.

Злишься, вижу... Забавляет. У меня с фортуной - сговор.
Мой валет сорвал корону у крестового монарха.
На листе твоих желаний, подскажи-ка, первый номер:
Это новая усадьба или я - "где очень жарко"?

Твоя песня в первой строчке рассказала суть припева.
Ты уходишь, бросив карты. Но невольно обернулся.
Музыкант со скрипкой в сердце растревожил струны гнева,
Так играл, что не заметил, как струны любви коснулся.

(с) Deacon

@темы: Deacon, Стихи

---

[ErikaF]

Холод приходит в костюме из белого хлопка.
Если окликнуть, кивнет, но ни слова на старте.
Знаешь,есть место, где вечно ведутся раскопки -
Прошлое,город, который не виден на карте.

Холод не верит, что маски остались за дверью.
Каждый вопрос запивает лимонным "мохито".
Если не веришь - не верь. Я ведь тоже не верю.
Прошлое, город, который не будет забытым.

Ты засыпаешь в соседней квартире "тринадцать",
Красишь холсты потолка всевозможными "завтра".
Я же с насмешкой гадаю, придет извиняться,
Холод, который, когда-то представился мартом.

(с) Deacon

@темы: Стихи

---

О том, как я продал свое Творчество.

[Печорин*]

Один раз Продавец Счастья решил пойти со мной на небольшую

сделку, забрав себе мое Творчество.Взамен он предложил мне возможность
летать и беспричинную радость. Недолго думая, я согласился на его
предложение и отдал ему то, что он просил. Он протянул мне небольшой
мешочек и сказал: «Используй его равномерно и будь осторожен – слишком
большое количество может навредить твоим вкусовым рецепторам. Двух раз в
день будет достаточно». Я взял мешочек, после чего Продавец Счастья
испарился в воздухе, словно его и не было вовсе. Я потянул веревочки,
заглядывая внутрь небольшого кулечка. Там лежали разноцветные

шарики. Взяв один из них, я понюхал его и, ничего не ощутив, решил
попробовать на язык. Он оказался немного сладковатый на вкус. Почему-то
именно таким я себе и представлял Счастье – без запаха, с легким
сладковатым вкусом, похожим на сахар. Положив шарик в рот, я начал
медленно рассасывать его, наслаждаясь приятным вкусом. Вдруг что-то
внутри начало двигаться. Открыв глаза, я увидел перед собой желтую
бабочку. Взмахивая тоненькими крылышками, она неравномерно

поднималась и опускалась, паря в воздухе. Через некоторое время
появилась и вторая, только красного цвета. Она была чуть побольше
первой. Наблюдая за ними,я ощущал какое-то странное чувство неясной мне
легкости. Я словно потерял весь свой вес и превратился в пустышку. Тем
не менее, что-то живое продолжало шевелиться где-то внутри, отчего мне
стало немного не по себе. Тем временем появилась зеленая бабочка с
красивыми узорами на крылышках.

«Откуда они взялись в комнате?» - недоумевал я, пытаясь

поймать хотя бы одну летающую красавицу. Легкость в животе не давала
покоя. Мне казалось, что я вот-вот взлечу подобно воздушному шарику от
нехватки веса. Опустив глаза, я понял, откуда взялись бабочки. Недаром,
описывая счастье, упоминают про живот, полный бабочек. Улыбнувшись, я от
чего-то засмеялся. Непонятное чувство охватило меня, вызывая искреннюю
радость. Выдохнув, я глубоко вздохнул, снова закрывая глаза. Помимо
веселья и легкости внутри я вдруг понял, что начинаю отрываться от
земли. Открыв глаза, я не сразу осознал, что подо мной сплошной линией
идут облака, посчитав их за плод моего воображения. Но это оказалось не
так. Приложив немного усилий, я взмыл вверх, рассекая прохладный воздух.
Затем стрелой упал вниз и, не достигнув кучерявых белых кусочков ваты,
опять рванул вверх. Стремглав, вперед, крутой вираж, сальто... Поворот,
снова вверх… Эмоции переполняли мое нутро. Не выдержав, я закричал,
после чего опять начал смеяться. Расставив широко руки и ноги, я чуть
сбавил темп, рассматривая облачка внизу. Глянув вперед, увидел солнце и
подумал долететь до него, но почти сразу осекся: возможности
невозможного у меня не было. Да, что-то я не подумал встретиться и с
этим Продавцом заранее. Ну да ладно.

Опять комната, ощущение земли под ногами, весомое тело… Я

печально вздохнул и, припомнив слова Продавца, решил попозже съесть еще
один шарик, а не сразу. Так прошла неделя. Мешочек был еще полон, когда я
понял, что Счастье перестало действовать. Удивило то, что я не нарушал
наказа Продавца, не беря в рот больше двух шариков за день. Это сильно
меня потрясло.

«Что произошло? Почему Счастье перестало действовать так

быстро?..»

- Ты сам виноват в этом.

Я оглянулся. Возле меня стояла красивая девушка невысокого

роста с короткими, неровно остриженными вьющимися волосами медного
цвета. Ее ярко-зеленые глаза, которые всегда блестели радостным
огоньком, теперь были какого-то тусклого серого оттенка.

- Муза! Наконец-то ты пришла! – Обрадовался я, вскакивая на

ноги. – Где ты была все это время? Так долго?.. И что случилось с твоими

шикарными волосами?

Я коснулся ее прядей, а затем посмотрел на нее.

Лицо моей обожаемой вдохновительницы как-то вытянулось и

побледнело. Она выглядела измученной и усталой.

- Муза, что случилось?- Я начинал беспокоиться.

- Ты знаешь, что я всегда была верна тебе, хотя и приходила

не так часто, как бы ты этого хотел… - Ее голос был тих и слаб. – Но ты
продал и меня, и Творчество. К слову так, оно на тебя в большой обиде.

Мое нутро стянул неприятный холод. Мне стало не по себе.

- Но я все равно люблю тебя, ведь ты мой Создатель, -

продолжала Муза тихим голоском. – И хотя ты и отдал меня, я все равно

вернулась к тебе, потому что не могу так. Ты же прекрасно понимаешь, что
мы, музы, совсем разные. Мы такие, какими нас создают те, для кого мы
являемся ключиком в мир искусства, и принадлежать можем только своим
Создателям. Вдохновлять другого мы не способны, мы навечно связаны с
нашим Творцом.

Мое горло чуть сжалось. Мне стало до безумия стыдно перед моей Музой.

- Тот Продавец отдал меня и Творчество какой-то молоденькой девушке, у
которой совсем не было Таланта, да и Желания к написанию проз. Она

пыталась приручить меня и Творчество и, как видишь, частичку меня ей
удалось отхватить, - едва коснувшись своих волос, сказала Муза, слегка
улыбаясь. – Я сбежала от нее, но Творчество наотрез отказалось делать то
же самое. Оно в сильной обиде на тебя за то, что ты отдал его.

Я стиснул зубы, не зная, куда мне повалиться со стыда. Каким

же я был дураком! Что меня вообще толкнула на этот безумный шаг?!

- Муза! Пожалуйста, хватит! – взмолился я. – Я больше не

могу слушать это!.. – Я упал ей в ноги, закрывая лицо руками. – Мне так жаль…

- Ну-ну, - садясь на колени, тихо сказала она, кладя свою

ладонь мне на голову, - Не нужно слез, мой дорогой. Мы что-нибудь обязательно придумаем…

Она обняла меня, прижимая к себе, и я услышал, как бьется ее

сердце…

- Я пойду к Продавцу и потребую обратно! Верну ему его

Счастье и потребую вернуть мне Творчество!..

…

- По уставу я не имею права ничего менять, - холодным

голосом ответил мне Продавец. – Товары не возвращаются и обмену не подлежат.

- Но ваше Счастье на самом деле не Счастье! Это всего лишь

обман! – отчаянно вскрикнул я.

- Э-э-э… - улыбаясь и щуря один глаз, весело протянул

Продавец. – А вот это и есть настоящее доказательство того, что мой товар

всегда безупречен.

- Что вы имеете ввиду?

- Подумай сам… Я продал тебе счастье. Ты отдал мне за него

то, что, по твоему мнению, для тебя не было важным. Ну, или, по крайней
мере, достаточным, чтобы заплатить за покупку. Я не заставлял тебя
отдавать конкретно Творчество и Музу, ты так решил сам. – Он замолчал на
секунду. – То, что ты понял потом – бесценно, а именно в этом и
заключалась вся суть. - Продавец приподнял брови, весело мне подмигнув.

Я был удивлен.

- Но как же мне теперь вернуть мое Творчество обратно? Что

мне нужно для этого сделать?

Продавец рассмеялся.

-Ну ты и чуда-а-ак, - протянул он и, немного подумав,

сказал:

- Для начала я бы на твоем месте подумал, как заслужить его прощение, а
уже потом строил планы относительно его спасения. А сейчас мне

нужно идти, меня ждет еще два десятка «несчастных», которым я должен помочь.

Продавец улыбнулся мне и исчез, как в прошлый раз. Я в отчаянии посмотрел на Музу.

- Что же нам теперь делать? Как мне заслужить прощение

своего Творчества?..

Муза молчала, не зная, что мне ответить.

Вдруг меня осенила идея.

- Придумал!

Я кинулся к столу и, отодвинув ящик, достал оттуда белый лист и коробку старой акварели.

- Я нарисую ему картину о том, как я по нему скучаю! Тогда мое Творчество все поймет и вернется!..

Воодушевленный этим, я начал набрасывать эскизы...

Всю ночь я провозился над своей картиной, но так ничего и не вышло.
Художник из меня был никакой. Плюнув на это дело, я сел за рояль и начал


сочинять музыку.

- С помощью музыки можно передать всю скорбь и грусть Души…

Я смогу.

Муза лишь вздохнула и опять промолчала в ответ.

Весь следующий день я бился над своей пьесой, которая в конечном итоге
явила собой жалкий несносный отрывочек из несвязных между собой звуков.

- Да что же за напасть! – Я был на гране срыва. – Почему ничего не выходит?..

Мой голос дрожал, и я чувствовал, что скоро разревусь подобно ребенку.

- Можно попробовать сделать скульптуру… Да-да, я попробую сделать скульптуру… У меня все получится. Я смогу…

И я снова принялся за дело…

Уже была глубокая ночь, когда отчаяние опять настигло меня.

- Муза-а-а, - чуть не плача, протянул я. – Муза, у меня

опять… опять ничего не вышло… Творчество никогда теперь не вернется к нам…

Никогда…

И тут я не выдержал, взвыв подобно раненому зверю. Слезы ручьями
катились по щекам, и больше я ничего не видел. Жизнь для меня потеряла
всякий

смысл.

…

- Творчество…

Тихонько позвала Муза, подходя к нему, но Творчество не отвечало.

- Творчество, - опять позвала Муза, приподняв брови. – Смотри, что я принесла…

Она положила на пол два листочка, непонятную фигурку из мрамора и бутылку, наполненную водой.

Творчество беглым взглядом окинуло кривой рисунок, нотный листок, искаженный кусок мрамора и стеклянный сосуд.

- Что это за уродство? – пробурчало оно.

Муза мягко улыбнулась.

- Это твой Творец пытался сотворить свои чувства, выразив их, как обычно
это делают художники… - девушка пододвинула Творчеству рисунок. – Потом
Он попытался написать пьесу, чтобы сказать, как Он тоскует, но ты
видишь, что из этого вышло… - Муза все с той же легкой улыбкой
посмотрела на ноты.

– А вот это нечто была попытка уподобиться скульптору. – Рыженькая даже

усмехнулась. – В бутылке маленькая часть Его слез. Он долго плакал, а
сейчас впал в уныние, и ничего не видит, не слышит и не чувствует. Для
Него Жизнь перестала существовать... Он медленно умирает.

Творчество вздрогнуло.

- Как так – умирает?

- А вот так… - Муза наклонила голову вбок. – Посмотри, он страдает без
тебя. Он понял, какую ошибку совершил. Он попытался выразить свои
чувства иным способом. Не так, как делал это раньше, с помощью чернил и
бумаги.

Но ты само видишь, что в этом он полный ноль… Ты для него - все краски
жизненной палитры. Он, как любой художник, лишенный красок, начинает
медленно умирать внутри себя…

Творчество подняло мутные глаза на девушку, чуть нахмурившись, но продолжало молчать.

- Я не думаю, что стоит испытывать, насколько Его еще хватит. Полагаю,
что не так уж и много времени Он сможет еще продержаться.

Чуть помолчав, Творчество вздохнуло:

- В твоих словах есть смысл, но все же ,несмотря на все это, - оно
кивнуло в сторону бутылки и «произведений искусства», - я не могу понять
причину Его поступка.

- Это самая обыкновенная ошибка, - пояснила Муза. - Всем людям
свойственно ошибаться. Нам этого не понять, но зато мы можем попытаться
войти в положение тех, для кого мы были созданы. Главное – это понять,
где ты

оступился, на каком повороте свернул не туда. Когда это осознание приходит, человек имеет право на прощение.

Творчество несколько секунд не двигалось, а затем еще раз вздохнуло и кое-как поднялось на ноги.

- В твоих словах есть смысл… - Повторило Творчество. - Я мало, когда задумывалось об этом.

Муза улыбнулась чуть шире.

- Пойдем обрадуем Его. Он будет счастлив, узнав, что получил

твое прощение…

…

И сердце бьется в упоенье,

И для него воскресли вновь

И божество, и вдохновенье,

И жизнь, и слезы, и любовь.

@темы: Печорин, Проза

---

Алатау

[Клориан]

Вечер, горы, речка, скалы,
Травы, ветер и хвоя,
И громады шестипалой
Возвышается семья.

Небо, сосны, дно ущелья,
Блеск нетающих снегов,
И сияние апреля
Из-под белых облаков.

Вязы, яблони и ели,
Горных духов голоса.
Обнимаются ущельем
Исполинские леса.

Ручейка смеётся лепет,
В глубь еловых чащ маня.
Загорается на небе
Свет вечернего огня.

И, покачиваясь мерно,
Рощи тихо шелестят,
И, мне кажется, наверно,
Феи где-то в листьях спят.

Солнца рыжее сиянье
Всё притягивает взор,
Как в степи и как в саванне,
Знойно грея до сих пор.

Облака плывут стадами,
Описать их нету слов.
Я лежу и наблюдаю
Мерный маятник стволов.

Я рукой водила всюду,
Гриб нащупала в траве,
Травы даже гуще будут,
Чем мои на голове.

В блеске золотые росы
Нежно тают там и тут,
И великие вопросы
Сами в голову идут.

Ввысь смотрю и не моргаю,
Чую запах трав, смолы,
И меня оберегают
Вековечные стволы.

Где-то в небе, у заката,
Винно брызжет акварель,
И её густые капли
С неба падают на ель.

Рыжим сахарным сиропом
Небо поливает склон,
А за горизонт галопом
Убегает Аполлон.

Мягкость вечера безмерна,
Всё темнее небосвод,
Где-то в небесах Венера –
Свет весенних талых вод.

Вот сверчок запел усердно,
Слышно трели соловья,
Терпко и немилосердно
В кровь ударила хвоя.

Да, хвоя пьяней ликёра!
И я спать ложусь в траву,
А во сне я вижу горы,
Те, что вижу наяву.

@темы: Стихи

---

[ErikaF]

Город двоится в лужах. Смотрит близнец на крыши,
Молча, считает капли, чтобы скорей уснуть.
Вне коридора улиц, в желтой квадратной нише,
Кто-то забыл фигурку в старый ларец смахнуть.

Стрелки меняют числа. В вихре пустых свиданий
С дюжиной кавалеров - сотни часов подряд.
Волчий философ шепчет: бойся своих желаний,
Раз не хватает силы сразу поставить мат.

Дождь обретает форму. Лужи шутов зеркальных
Дразнят фигурку в нише,брызгами ей грозя.
Та же корсетом скотча вновь обмотала раны -
Пешка, теперь ты знаешь, глупо любить ферзя...

(с) Deacon

@темы: Deacon, Стихи

---

Старенькое

[ozolizoli]

Алые паруса.

Смотри внимательно,
Ассоль красива и юна,
Смотри как Грей
Ложится с ней
На Алых парусах

Как солнца свет
Чиста любовь
И истина чиста:
Смотри – совсем не видно кровь
на алых парусах.

Но знай, что здесь совсем не шелк
Скрывает суть вещей.
Будь парус бел,
Как первый снег -
Была бы кровь белей!

@темы: Стихи

---

[ErikaF]

«Наше счастье – много денег.» Сколько можно себе лгать?
Не подписывайся слушать, что разносит нам молва:
«Мир – сокровищница сказок, нужно верить и искать»
- Это ложь. На самом деле, просто глупые слова.
Деньги делают счастливым, дарят крылья и уют
Сотни раз готова близким повторять один секрет:
Не они – на первом месте, они были и уйдут.
Руководство знает четко главный мой приоритет.
Бриллиант сияет ярче, чем далекая звезда
Есть и мнение – дешевка, вызывает только смех:
Наша жизнь намного больше островка «купи-продай»…
---
А теперь все эти строки прочитайте снизу-вверх

(с) Deacon

@темы: Deacon, Стихи

---

[ErikaF]

Небо разорвано. Нитки украдены.
в сердце - дыра с Марианскую впадину.
Есть сигарета - прижечь, и забудется.
Рана затянется? Дальше полюбится?
Доктор кивает. Проблема исчерпана.
Время куплю без рецепта, наверное.
Курс будет долгим, часами и стрелками,
День ото дня календарными мерками.
Будет, бесспорно, и что-то побочное
Боли тупые в дожди полуночные.
Только душа одеялом укроется,
Рядом уляжется стерва-бессонница.
Доктор считает, что сердце излечится.
Нет ничего, бесконечнее вечности.
Рана закроется камнем иммунности.
Но вот останется что-то от юности?

(с) Deacon

@темы: Deacon, Стихи

---

[ErikaF]

Не он выбирал заурядный сюжет
И черную клеточку в шахматной нише.
Но дал себе клятву - не путать рассвет,
С пожаром, по-лисьему рыжим.

Не он называл себя дланью Богов,
Под мантию пряча не плечи, а душу.
А ведьма ждала заключительных слов,
Теперь уж не глядя на мужа.

Не он для зевак оглашал приговор
И ведьмы родное позорное имя.
Палач наблюдал, как пылает костер,
Палач, а не он - за любимой.

(с) Deacon

@темы: Deacon, Стихи

---

революция

[Ниэби Оленьи Рожки]

Я был ребенком,
ловя осколки
сгоревших планет в слюде.
О, сколько ушло,
растворилось сколько
в морской ледяной воде.

Он брал пальто
и срывался в двери,
где нечего было сказать.
Под крики и дым
не хотелось верить
в зарю, что слепила глаза.

А он убегал
по пустым аллеям,
о камни сминая сапог.
Семнадцатый дождь
моросил, алея,
по серой спине дорог.

Январская пыль
под раскаты грома
сливалась в октябрьский лед.
Нас не ждали здесь.
Гаснут окна дома,
где тоже никто не ждет.

В мутной власти "нельзя"
сквозь гнетущее "можно"
мы выходим к морским берегам.

И дышать по-прежнему будет сложно,
лишь станет прохладней ногам.

@темы: Стихи

---

О том, как я продал свое Творчество.

[Печорин*]

Один раз Продавец Счастья решил пойти со мной на небольшую

сделку, забрав себе мое Творчество. Взамен он предложил мне возможность
летать и беспричинную радость. Недолго думая, я согласился на его
предложение и отдал ему то, что он просил. Он протянул мне небольшой
мешочек и сказал: «Используй его равномерно и будь осторожен – слишком
большое количество может навредить твоим вкусовым рецепторам. Двух раз в
день будет достаточно». Я взял мешочек, после чего Продавец Счастья
испарился в воздухе, словно его и не было вовсе. Я потянул веревочки,
заглядывая внутрь небольшого кулечка. Там лежали разноцветные

шарики. Взяв один из них, я понюхал его и, ничего не ощутив, решил
попробовать на язык. Он оказался немного сладковатый на вкус. Почему-то
именно таким я себе и представлял Счастье – без запаха, с легким
сладковатым вкусом, похожим на сахар. Положив шарик в рот, я начал
медленно рассасывать его, наслаждаясь приятным вкусом. Вдруг что-то
внутри начало двигаться. Открыв глаза, я увидел перед собой желтую
бабочку. Взмахивая тоненькими крылышками, она неравномерно

поднималась и опускалась, паря в воздухе. Через некоторое время
появилась и вторая, только красного цвета. Она была чуть побольше
первой. Наблюдая за ними,я ощущал какое-то странное чувство неясной мне
легкости. Я словно потерял весь свой вес и превратился в пустышку. Тем
не менее, что-то живое продолжало шевелиться где-то внутри, отчего мне
стало немного не по себе. Тем временем появилась зеленая бабочка с
красивыми узорами на крылышках.

«Откуда они взялись в комнате?» - недоумевал я, пытаясь

поймать хотя бы одну летающую красавицу. Легкость в животе не давала
покоя. Мне казалось, что я вот-вот взлечу подобно воздушному шарику от
нехватки веса. Опустив глаза, я понял, откуда взялись бабочки. Недаром,
описывая счастье, упоминают про живот, полный бабочек. Улыбнувшись, я от
чего-то засмеялся. Непонятное чувство охватило меня, вызывая искреннюю
радость. Выдохнув, я глубоко вздохнул, снова закрывая глаза. Помимо
веселья и легкости внутри я вдруг понял, что начинаю отрываться от
земли. Открыв глаза, я не сразу осознал, что подо мной сплошной линией
идут облака, посчитав их за плод моего воображения. Но это оказалось не
так. Приложив немного усилий, я взмыл вверх, рассекая прохладный воздух.
Затем стрелой упал вниз и, не достигнув кучерявых белых кусочков ваты,
опять рванул вверх. Стремглав, вперед, крутой вираж, сальто... Поворот,
снова вверх… Эмоции переполняли мое нутро. Не выдержав, я закричал,
после чего опять начал смеяться. Расставив широко руки и ноги, я чуть
сбавил темп, рассматривая облачка внизу. Глянув вперед, увидел солнце и
подумал долететь до него, но почти сразу осекся: возможности
невозможного у меня не было. Да, что-то я не подумал встретиться и с
этим Продавцом заранее. Ну да ладно.

Опять комната, ощущение земли под ногами, весомое тело… Я

печально вздохнул и, припомнив слова Продавца, решил попозже съесть еще
один шарик, а не сразу. Так прошла неделя. Мешочек был еще полон, когда я
понял, что Счастье перестало действовать. Удивило то, что я не нарушал
наказа Продавца, не беря в рот больше двух шариков за день. Это сильно
меня потрясло.

«Что произошло? Почему Счастье перестало действовать так

быстро?..»

- Ты сам виноват в этом.

Я оглянулся. Возле меня стояла красивая девушка невысокого

роста с короткими, неровно остриженными вьющимися волосами медного
цвета. Ее ярко-зеленые глаза, которые всегда блестели радостным
огоньком, теперь были какого-то тусклого серого оттенка.

- Муза! Наконец-то ты пришла! – Обрадовался я, вскакивая на

ноги. – Где ты была все это время? Так долго?.. И что случилось с твоими

шикарными волосами?

Я коснулся ее прядей, а затем посмотрел на нее.

Лицо моей обожаемой вдохновительницы как-то вытянулось и

побледнело. Она выглядела измученной и усталой.

- Муза, что случилось?- Я начинал беспокоиться.

- Ты знаешь, что я всегда была верна тебе, хотя и приходила

не так часто, как бы ты этого хотел… - Ее голос был тих и слаб. – Но ты
продал и меня, и Творчество. К слову так, оно на тебя в большой обиде.

Мое нутро стянул неприятный холод. Мне стало не по себе.

- Но я все равно люблю тебя, ведь ты мой Создатель, -

продолжала Муза тихим голоском. – И хотя ты и отдал меня, я все равно

вернулась к тебе, потому что не могу так. Ты же прекрасно понимаешь, что
мы, музы, совсем разные. Мы такие, какими нас создают те, для кого мы
являемся ключиком в мир искусства, и принадлежать можем только своим
Создателям. Вдохновлять другого мы не способны, мы навечно связаны с
нашим Творцом.

Мое горло чуть сжалось. Мне стало до безумия стыдно перед моей Музой.

- Тот Продавец отдал меня и Творчество какой-то молоденькой девушке, у
которой совсем не было Таланта, да и Желания к написанию проз. Она

пыталась приручить меня и Творчество и, как видишь, частичку меня ей
удалось отхватить, - едва коснувшись своих волос, сказала Муза, слегка
улыбаясь. – Я сбежала от нее, но Творчество наотрез отказалось делать то
же самое. Оно в сильной обиде на тебя за то, что ты отдал его.

Я стиснул зубы, не зная, куда мне повалиться со стыда. Каким

же я был дураком! Что меня вообще толкнула на этот безумный шаг?!

- Муза! Пожалуйста, хватит! – взмолился я. – Я больше не

могу слушать это!.. – Я упал ей в ноги, закрывая лицо руками. – Мне так жаль…

- Ну-ну, - садясь на колени, тихо сказала она, кладя свою

ладонь мне на голову, - Не нужно слез, мой дорогой. Мы что-нибудь обязательно придумаем…

Она обняла меня, прижимая к себе, и я услышал, как бьется ее

сердце…

- Я пойду к Продавцу и потребую обратно! Верну ему его

Счастье и потребую вернуть мне Творчество!..

…

- По уставу я не имею права ничего менять, - холодным

голосом ответил мне Продавец. – Товары не возвращаются и обмену не подлежат.

- Но ваше Счастье на самом деле не Счастье! Это всего лишь

обман! – отчаянно вскрикнул я.

- Э-э-э… - улыбаясь и щуря один глаз, весело протянул

Продавец. – А вот это и есть настоящее доказательство того, что мой товар

всегда безупречен.

- Что вы имеете ввиду?

- Подумай сам… Я продал тебе счастье. Ты отдал мне за него

то, что, по твоему мнению, для тебя не было важным. Ну, или, по крайней
мере, достаточным, чтобы заплатить за покупку. Я не заставлял тебя
отдавать конкретно Творчество и Музу, ты так решил сам. – Он замолчал на
секунду. – То, что ты понял потом – бесценно, а именно в этом и
заключалась вся суть. - Продавец приподнял брови, весело мне подмигнув.

Я был удивлен.

- Но как же мне теперь вернуть мое Творчество обратно? Что

мне нужно для этого сделать?

Продавец рассмеялся.

-Ну ты и чуда-а-ак, - протянул он и, немного подумав,

сказал:

- Для начала я бы на твоем месте подумал, как заслужить его прощение, а
уже потом строил планы относительно его спасения. А сейчас мне

нужно идти, меня ждет еще два десятка «несчастных», которым я должен помочь.

Продавец улыбнулся мне и исчез, как в прошлый раз. Я в отчаянии посмотрел на Музу.

- Что же нам теперь делать? Как мне заслужить прощение

своего Творчества?..

Муза молчала, не зная, что мне ответить.

Вдруг меня осенила идея.

- Придумал!

Я кинулся к столу и, отодвинув ящик, достал оттуда белый лист и коробку старой акварели.

- Я нарисую ему картину о том, как я по нему скучаю! Тогда мое Творчество все поймет и вернется!..

Воодушевленный этим, я начал набрасывать эскизы...

Всю ночь я провозился над своей картиной, но так ничего и не вышло.
Художник из меня был никакой. Плюнув на это дело, я сел за рояль и начал


сочинять музыку.

- С помощью музыки можно передать всю скорбь и грусть Души…

Я смогу.

Муза лишь вздохнула и опять промолчала в ответ.

Весь следующий день я бился над своей пьесой, которая в конечном итоге
явила собой жалкий несносный отрывочек из несвязных между собой звуков.

- Да что же за напасть! – Я был на гране срыва. – Почему ничего не выходит?..

Мой голос дрожал, и я чувствовал, что скоро разревусь подобно ребенку.

- Можно попробовать сделать скульптуру… Да-да, я попробую сделать скульптуру… У меня все получится. Я смогу…

И я снова принялся за дело…

Уже была глубокая ночь, когда отчаяние опять настигло меня.

- Муза-а-а, - чуть не плача, протянул я. – Муза, у меня

опять… опять ничего не вышло… Творчество никогда теперь не вернется к нам…

Никогда…

И тут я не выдержал, взвыв подобно раненому зверю. Слезы ручьями
катились по щекам, и больше я ничего не видел. Жизнь для меня потеряла
всякий

смысл.

…

- Творчество…

Тихонько позвала Муза, подходя к нему, но Творчество не отвечало.

- Творчество, - опять позвала Муза, приподняв брови. – Смотри, что я принесла…

Она положила на пол два листочка, непонятную фигурку из мрамора и бутылку, наполненную водой.

Творчество беглым взглядом окинуло кривой рисунок, нотный листок, искаженный кусок мрамора и стеклянный сосуд.

- Что это за уродство? – пробурчало оно.

Муза мягко улыбнулась.

- Это твой Творец пытался сотворить свои чувства, выразив их, как обычно
это делают художники… - девушка пододвинула Творчеству рисунок. – Потом
Он попытался написать пьесу, чтобы сказать, как Он тоскует, но ты
видишь, что из этого вышло… - Муза все с той же легкой улыбкой
посмотрела на ноты.

– А вот это нечто была попытка уподобиться скульптору. – Рыженькая даже

усмехнулась. – В бутылке маленькая часть Его слез. Он долго плакал, а
сейчас впал в уныние, и ничего не видит, не слышит и не чувствует. Для
Него Жизнь перестала существовать... Он медленно умирает.

Творчество вздрогнуло.

- Как так – умирает?

- А вот так… - Муза наклонила голову вбок. – Посмотри, он страдает без
тебя. Он понял, какую ошибку совершил. Он попытался выразить свои
чувства иным способом. Не так, как делал это раньше, с помощью чернил и
бумаги.

Но ты само видишь, что в этом он полный ноль… Ты для него - все краски
жизненной палитры. Он, как любой художник, лишенный красок, начинает
медленно умирать внутри себя…

Творчество подняло мутные глаза на девушку, чуть нахмурившись, но продолжало молчать.

- Я не думаю, что стоит испытывать, насколько Его еще хватит. Полагаю,
что не так уж и много времени Он сможет еще продержаться.

Чуть помолчав, Творчество вздохнуло:

- В твоих словах есть смысл, но все же ,несмотря на все это, - оно
кивнуло в сторону бутылки и «произведений искусства», - я не могу понять
причину Его поступка.

- Это самая обыкновенная ошибка, - пояснила Муза. - Всем людям
свойственно ошибаться. Нам этого не понять, но зато мы можем попытаться
войти в положение тех, для кого мы были созданы. Главное – это понять,
где ты

оступился, на каком повороте свернул не туда. Когда это осознание приходит, человек имеет право на прощение.

Творчество несколько секунд не двигалось, а затем еще раз вздохнуло и кое-как поднялось на ноги.

- В твоих словах есть смысл… - Повторило Творчество. - Я мало, когда задумывалось об этом.

Муза улыбнулась чуть шире.

- Пойдем обрадуем Его. Он будет счастлив, узнав, что получил

твое прощение…

…

И сердце бьется в упоенье,

И для него воскресли вновь

И божество, и вдохновенье,

И жизнь, и слезы, и любовь.

@темы: Печорин, Проза

---

корявенько

[ozolizoli]

Расскажи мне мой сон

Расскажи мне мой сон, как ту сказку, но только под утро,
Расскажи все, что было в нем. Было ли все?..
Расскажи мне мой сон, как забавную старую шутку
Или просто припомни смешные сюжеты кино.

Я не видела снов, уже кажется с прошлого века,
Может просто не снятся, а может не помню про них.
Сотвори для меня сновидение полное света,
Ощущения счастья и шелеста волн голубых.

Царство мертвых песков, или жизнь на орбите Плутона
В непроглядной, глубокой такой ледяной синеве,
Ранним утром так просто, начнется со слова -
Я поверю во все, что, ты скажешь мне, было во сне.

Я не знаю, когда появляются сны и откуда,
Может мне даже лучше от этой ночной слепоты:
Выбирая меж случаем или надеждой на чудо -
Я скорей предпочту, чтобы мне их придумывал ты.

@темы: Стихи

---

[Ниэби Оленьи Рожки]

В ответ на замечательное стихотворение  Джио.

Здравствуй, Отче, как там над крышами? Ты ведь знаешь, зачем я здесь.
Вот и солнце уходит рыжее, утонув в ледяной воде.
Расскажи мне немного, Господи, про кресты и церковный хор,
Про глаза, чьи зеленые россыпи освещали пустынный двор.
Боже, как он? Скажи, пожалуйста, что живой и давно забыл
О страданиях, страхе и жалости. И о той, что когда-то простил.
Я шептала, просила и плакала, когда душу сжигала мгла...
Но опять...Ты скажи мне, Отче - отчего я к тебе пришла?
Я бы все отдала, наверное, за глаза, что светили в той мгле!
Так выходит, что я неверная, раз ступаю по этой земле?
И не я ли та глупая, юная, что бросалась из края в край?
Променявшая ночи лунные на постылый и пыльный рай?
Отчего белоснежные простыни посерели давным-давно?
Почему я, скажи мне, Господи, по ночам оставляю окно?
Мне так холодно, Боже, холодно. Как и там ему, в пустоте.
Я готовлю, я мою голову. Поклоняюсь чужой мечте.
Заплетаю у зеркала косы. Он ведь правда меня не забыл?
Мне нельзя, но... Спасибо, Господи,
за то, что он
когда-то
был.

@темы: Стихи